Нектарин

Я всегда думала, что моя жизнь наконец-то сложилась правильно. Своя квартира, пусть в ипотеку, но моя, с узким коридором, где пахнет свежей краской и недорогим ламинатом, и кухней, в которой я сама выбирала каждую полку. Работа, где ко мне прислушиваются, и вот он, главный шанс: вечером я должна была по связи представить наш проект зарубежным вложителям. От этого выступления зависело повышение и переезд в европейский офис. Казалось, осталось только дотянуть до вечера. С утра я ходила по квартире, как натянутая струна...

Я до сих пор помнила первый раз, когда Галина Петровна вошла к нам «как домой». Тогда мы только расписались, я ещё складывала постельное бельё в наш новый шкаф, а она открыла дверь своим ключом, громко щёлкнула выключателем и, не здороваясь, прошла на кухню. Сняла сапоги прямо посреди коридора, сунула нос в кастрюлю и недовольно хмыкнула. Потом были ещё годы такого «домашнего» хождения: она появлялась без предупреждения, распахивала мои шкафчики, перетряхивала бельё, пододвигала мебель и при этом ругалась так, что стены дрожали...

Когда после ночной смены выходишь из больницы, мир кажется ватным. В ушах ещё звенит аппарат из реанимации, в носу стоит запах хлорки и лекарств, а в ногах будто налили свинец. Я шла к дому, цепляясь пальцами за ремень сумки, и думала только об одном: доползти до кровати, уткнуться лицом в подушку с запахом стиранного белья и провалиться в сон без снов. Подъезд встретил знакомым душком старого бетона и мокрых тряпок. Лампочка под потолком мигнула, как всегда, дважды, прежде чем загореться. Я машинально...

Мой юбилей казался почти идеальным, если смотреть со стороны. Загородный дом отдыха, отдельный зал с большими окнами, за ними — темнеющий лес и редкие огни на парковке. Внутри было светло и шумно: звенели вилки, шуршали платьями тётушки, кто‑то громко смеялся, музыкант перебирал струны, настраивая гитару. Пахло горячей картошкой, запечённым мясом и ванилью от торта, который ждал своего часа в углу на отдельном столике. Родственники сидели ближе к нам с родителями, коллеги мужа — шумной компанией возле музыкантов, мои коллеги — чуть в стороне, там, где потише...

Мою банковскую карту я уже давно перестала считать своей. Она лежала в общем кошельке в прихожей, рядом с картой мужа, с социальной картой свекрови, как будто просто часть домашнего инвентаря. Кошелёк пах старой кожей и мятными леденцами, которые свекровь всегда носила с собой. Когда я только выходила замуж, Павел говорил: — Ну что ты, мы же семья. Какие «мои» и «твои» деньги? Всё общее. Я тогда гордилась этим. Казалось, вот оно — настоящее доверие. Зарплата падала на мою карту, но пользоваться ею я почти не умела...

Кухня у Людмилы Петровны всегда казалась мне коридором, в котором случайно забыли поставить стены. Узкое окно, облупившаяся батарея, на подоконнике горшок с умирающей геранью, а на столе — её фирменный салат с варёной картошкой и колбасой, залитый майонезом так, будто он должен был склеить нашу семью навсегда. Я сидела у стены, упираясь коленями в дверцу шкафчика. Сергей напротив, мать сбоку, у почётного угла, откуда видна и плита, и телевизор в комнате. На экране кто‑то громко смеялся, но звук был почти на нуле: Людмила Петровна не любила, когда её голосу кто‑то мешает...

В марте всё как будто треснуло. До этого моя жизнь была простой и тяжёлой, но понятной: работа, дом, ипотека, двое детей, вечные списки покупок, где на первом месте молоко и хлеб, а на последнем — что‑нибудь «для себя», до чего руки так и не доходили. Мы с Серёжей привыкли жить в стеснённости: старый диван, поцарапанный стол, игрушки в ящике из‑под обуви. Я умела растягивать одну кастрюлю супа на три дня и знала, в каком магазине после восьми вечера дают скидку на хлеб. И вот в начале марта Серёжа пришёл с глазами, будто у него за спиной не рюкзак, а огромный камень...

Мне тридцать лет. У меня своя большая двухкомнатная квартира, с высокими потолками и старым паркетом, который по утрам пахнет воском и чем‑то бабушкиным, теплым. Эта квартира досталась мне по завещанию, и я всегда считала её не просто стенами, а чем‑то вроде тихой гавани. Здесь на подоконнике стоят бабушкины фиалки, в шкафу до сих пор висит её шерстяной платок, который пахнет мылом и аптекой. Я привыкла жить одна: мои чашки, мои книги, мой порядок. Возвращаться с работы, разуваться в прихожей и слышать, как в тишине слегка потрескивает старый холодильник...

Я всегда знала, что для свекрови мои с дочкой как будто существуют в другом, блеклом измерении. Рядом — яркая витрина: золовка с двумя её идеальными мальчиками, в одинаковых курточках, с гладкими причёсками и вечной похвалой в голосе свекрови. А я… Я как фон. Что‑то вроде кухонного шкафа: вроде и нужная, но глаз не радует. Когда мы только поженились, она любила вздыхать при соседках на лавочке, что ей, бедной, приходится одной тянуть всю семью. Я в это время возвращалась с работы с тяжёлыми пакетами,...

Тридцать первое декабря встретило меня серой кашей под ногами. Снег уже не падал — он расползался по тротуарам мокрым слоем, который чавкал под каблуками и пах влажной пылью, как старые тряпки. Я шла домой из нашей конторы, зажатая между людьми в пуховиках, и думала только об одном: я выжила этот год. Двенадцать месяцев, как в окопе, — переработки, отчёты, бессонные ночи. И вот, наконец, годовая премия. Сто тысяч. Моя единственная награда. Пальцы сами нащупали в кармане телефон — там, в аккуратных цифрах на экране, жильцом сидела эта сумма...

Тридцать первое декабря началось так обычно, что даже обидно вспоминать. Я проснулась раньше будильника от запаха мандаринов. Их накануне надарили в офисе, и я вывалила весь пакет прямо в хрустальную вазу, которую когда‑то подарила свекровь. На кухне тихо тикали часы, на подоконнике мигали гирлянды, чуть потрескивали батареи. Сергей лежал рядом, раскинувшись поперёк кровати, дышал так громко, будто весь мир ему что‑то должен. Я долго смотрела на его лицо. На эти знакомые складки у рта, лёгкую щетину...

Я хорошо помню тот день, потому что он начинался очень обычным и спокойным. Я проснулась раньше будильника, как всегда, от запаха жареных сырников из соседней квартиры. У нас старый дом, со скрипучими половицами и тонкими стенами, поэтому чужие запахи и звуки у нас как соседи без дверей. Я лежала на спине, смотрела в потолок и думала, что надо бы уже давно купить новые шторы и нормальный чайник, который не подвывает, как паровоз. Игорь еще спал, сопел в подушку, раскинув руку на мою сторону кровати...