Наш ежегодный ритуал, который мой муж, Олег, и его мама, Валентина Петровна, называли «отдыхом на море». Для меня же это слово давно стало синонимом двухнедельной каторги. Солнце едва пробивалось сквозь пыльные жалюзи, а я уже стояла на кухне, заваривая кофе и мысленно составляя список того, что еще нужно успеть. В коридоре громоздились три чемодана. Один — мой, скромный и почти пустой. Второй — Олега, набитый футболками и шортами. И третий, огромный, неподъемный, принадлежавший свекрови. Кажется, она решила перевезти на юг половину своей квартиры. Включая коллекцию фарфоровых слоников и старый плед, который пах нафталином и ее вечным недовольством.
Я сделала глоток обжигающего напитка, чувствуя, как горечь растекается по языку. Такая же горечь уже много лет жила у меня в душе. Все началось пять лет назад, когда мы впервые поехали на море втроем. Я тогда, наивная, радовалась. Думала, это будет прекрасное семейное путешествие. Как же я ошибалась. С первого же дня стало ясно, что моя роль — не отдыхающая, а обслуживающий персонал. Валентина Петровна, женщина с железной волей и лицом вечной страдалицы, с порога съемной квартиры вручила мне список продуктов и меню на неделю. «Леночка, ты же у нас хозяюшка, — пропела она своим медовым голосом, в котором всегда слышались стальные нотки. — А мы с Олежкой так устали с дороги, полежим немного». Олежка, мой тридцатипятилетний муж, тут же согласно кивнул и рухнул на диван.
И я пошла. На душный южный рынок, под палящее солнце. Я тащила тяжелые сумки, потом стояла у раскаленной плиты, пока они «отдыхали». Я варила борщи, лепила котлеты, пекла ее любимые сырники. Я мыла посуду, стирала их вещи, убирала песок, который они щедро приносили с пляжа. Вечером, когда я падала с ног от усталости, свекровь говорила: «Что-то ты, Леночка, совсем бледная. Морской воздух тебе не на пользу, что ли? Сидела бы лучше в номере, а мы с сыночком прогуляемся». И они уходили гулять по набережной, держась под ручку, как два влюбленных голубка, а я оставалась мыть пол и думать, за что мне все это. Олег, когда я пыталась с ним поговорить, только отмахивался. «Ну что ты начинаешь? Мама пожилой человек, ей нужно особое внимание. Тебе что, сложно для нас постараться?»
Сложно? Нет, не сложно. Невыносимо. С каждым годом этот «отдых» становился все изощреннее. А в этом году они превзошли самих себя. Месяц назад Олег подошел ко мне с виноватой улыбкой. «Ленусь, тут такое дело… У мамы пенсия маленькая, а на работе у меня временные трудности. Давай в этом году все расходы по поездке ты на себя возьмешь? Ты же у меня умница, у тебя всегда есть накопления. А мы тебе потом, как-нибудь…» Я смотрела на него и не верила своим ушам. То есть, я должна была не только две недели быть их личной кухаркой и горничной, но еще и оплатить это удовольствие из своего кармана. Кармана, который я пополняла, работая на двух работах, пока Олег после своей «очень сложной» смены в офисе лежал на диване и смотрел передачи про рыбалку. В тот момент что-то внутри меня оборвалось. Тонкая ниточка терпения, которая еще держалась, лопнула с глухим щелчком. Но я почему-то улыбнулась и сказала: «Конечно, милый. Не переживай. Я все устрою».
И я устроила. Я забронировала уютный домик у самого моря. Я купила билеты на поезд — купе, как настаивала Валентина Петровна, чтобы «не дуло». Я собрала им вещи. За два дня до отъезда свекровь позвонила и в течение часа диктовала мне меню на все четырнадцать дней. «На завтрак оладушки, но не простые, а на кефире, пышные. И сметанку не забудь домашнюю купить. На обед в понедельник — уха из семги, во вторник — солянка мясная. На ужин ничего жирного, мне нельзя. Запеки мне рыбку с овощами. А Олежке сделай отбивные. И компотик из сухофруктов не забывай варить каждый день, свеженький». Я слушала, кивала и записывала в блокнот. А сама чувствовала, как внутри закипает ледяная ярость. Они даже не видели во мне человека. Я была функцией. Удобным бытовым прибором, который должен работать без сбоев. Утром в день отъезда Олег, как бы невзначай, сказал: «Слушай, я свой кошелек, кажется, дома забыл. Да и зачем он мне, если все деньги у тебя на карте? Ты же у нас казначей». Он подмигнул мне и поцеловал в щеку. Этот поцелуй показался мне липким и холодным. Я молча кивнула. Да, все деньги были у меня. Абсолютно все.
Мы вызвали такси. Пока спускали чемоданы, Валентина Петровна в очередной раз меня отчитала. «Лена, ты утюг выключила? А воду перекрыла? Вечно у тебя все из головы вон. Смотри, вернемся в затопленную квартиру, я тебе этого не прощу». Я молча показала ей выдернутые из розеток вилки и перекрытые вентили. Всю дорогу до вокзала она рассказывала Олегу, как у нее «сердечко прихватывает» от волнения и как ей необходим этот отдых. На меня она даже не смотрела. Я была просто частью багажа. На вокзале царила суета. Гул голосов, объявления диктора, запах креозота и дорожной пыли. Мы еле протолкнулись к нашему вагону. Олег затаскивал внутрь чемоданы, кряхтя и отдуваясь. Валентина Петровна стояла на перроне, поджав губы, и командовала, какой чемодан ставить первым.
— Олежек, осторожнее, там мои новые босоножки! — причитала она. — Лена, ну что ты стоишь как неродная? Помоги мужу!
Я стояла и смотрела на них. На своего мужа, который больше походил на сына своей мамы, чем на моего супруга. На свою свекровь, которая за годы нашей совместной жизни выпила из меня все соки. Я смотрела на этот поезд, который должен был увезти меня в очередной круг личного ада. И вдруг я почувствовала удивительную легкость. Будто с плеч упал невидимый, но очень тяжелый груз. Я вдруг так ясно увидела свою жизнь со стороны. Серую, безрадостную, полную унижений и компромиссов. И я поняла, что больше так не хочу.
Проводница уже начала закрывать двери.
— Лена, ты чего застыла? Заходи давай! — крикнул Олег из тамбура.
— Леночка, не задерживай, мне дует! — донеслось из глубины вагона.
Я сделала шаг вперед. Олег протянул мне руку. Я посмотрела на его руку, потом на его лицо — растерянное и нетерпеливое. В моих руках была маленькая сумочка, в которой лежали все наши деньги, все банковские карты и наши с Олегом паспорта. Я знала, что у него с собой нет ни копейки. А его мама принципиально никогда не носила с собой денег, считая это мужской обязанностью. Я расстегнула свою сумку, достала оттуда небольшую авоську, в которую заранее положила бутылку воды, пару бутербродов и упаковку влажных салфеток. И протянула ее Олегу.
— Вот, возьми. Перекусите в дороге, — сказала я ровным, спокойным голосом.
Он непонимающе посмотрел на авоську, потом на меня.
— Ты что, с ума сошла? Давай заходи, поезд сейчас тронется!
Поезд действительно дернулся. Мягко, почти незаметно.
— Нет, Олег, — сказала я, и впервые за много лет мой голос не дрогнул. — Я не поеду.
Он застыл, все еще держа мою руку. Его глаза расширились от изумления.
— Как… как это не поедешь?
— Вот так. Я передумала. Отдыхайте вдвоем. Вы же так любите проводить время вместе.
Поезд набирал ход. Двери с шипением начали закрываться. Олег инстинктивно отпустил мою руку, чтобы не быть зажатым. Он стоял в проеме, глядя на меня во все глаза, а на его лице изумление сменялось паникой.
— Лена! Ты в своем уме? А деньги? Все деньги у тебя!
— Да, — кивнула я, крепче сжимая ремешок своей сумки. — Как ты и хотел, я обо всем позаботилась.
Поезд уже ехал достаточно быстро. Олег что-то кричал, но его слова тонули в стуке колес. Я видела его искаженное яростью и страхом лицо. Потом рядом с ним появилась Валентина Петровна. Она прижалась к окну, ее рот был открыт в беззвучном крике. Такого выражения лица я у нее не видела никогда. Это была не привычная маска страдалицы, а неподдельный ужас.
Я стояла на перроне, пока их вагон не скрылся за поворотом. А потом медленно пошла к выходу. Я не улыбалась. Я не чувствовала злорадства. Я чувствовала только оглушительную, всепоглощающую тишину внутри. И свободу. Я впервые за много лет дышала полной грудью. Воздух вокзала больше не казался мне грязным и пыльным. Он пах началом новой жизни.
Первый звонок раздался примерно через час, когда я уже подъезжала к своему дому на такси. Я видела, что звонит Олег, но не стала отвечать. Пусть остынет. Вернувшись в квартиру, я испытала странное чувство. Она казалась огромной и пустой без их вещей и вечного присутствия. Я прошла по комнатам, открыла настежь все окна. Свежий ветер гулял по квартире, выдувая застарелый запах чужого недовольства. Я разобрала свой маленький чемодан за пять минут. Потом взяла огромный баул свекрови, вытащила его на лестничную клетку и поставила у мусоропровода. С чемоданом Олега я поступила так же. Мне не нужно было ничего, что напоминало бы о них.
Телефон разрывался. Десятки пропущенных от Олега. Потом пошли сообщения. Сначала гневные, полные угроз. «Ты пожалеешь!», «Я вернусь, и мы поговорим по-другому!», «Как ты могла так поступить с родной матерью?!». Я читала их с холодным любопытством, будто это был какой-то дешёвый роман. Потом тон сменился. «Лен, у нас нет ни копейки денег. Вообще. Что нам делать?», «У мамы давление подскочило, ей плохо!», «Леночка, милая, прости, я был неправ. Переведи хоть немного денег, пожалуйста!». Я отложила телефон. Я знала, что с его мамой все в порядке. У нее «давление» подскакивало каждый раз, когда что-то шло не по ее сценарию.
Вечером я заказала себе пиццу, о которой давно мечтала, но не могла себе позволить, потому что «это вредно, и в нашем доме такое есть не будут». Я включила любимый фильм, который Олег называл «женскими глупостями». Я сидела на диване, поджав под себя ноги, ела пиццу прямо из коробки и впервые за долгие годы чувствовала себя хозяйкой в собственном доме и в собственной жизни. Ночью мне спалось так крепко, как никогда раньше. А утром я проснулась от настойчивого звонка в дверь. На пороге стояла взволнованная соседка, тетя Маша.
— Леночка, там консьержка сказала, что твой Олег звонил на стационарный телефон подъезда! Просил тебя к трубке позвать, умолял! Говорит, беда у них!
В этот момент я поняла, что представление продолжается. Я спокойно спустилась вниз. Консьержка, полная женщина с добрыми глазами, протянула мне трубку, глядя с сочувствием.
— Да, Олег, я слушаю, — сказала я в трубку.
— Лена! Наконец-то! — его голос был сорванным и жалким. — Мы на какой-то богом забытой станции! Нас высадили! У нас не было билетов!
Вот оно что. Оказывается, я, покупая билеты через интернет, «случайно» забыла их распечатать. А проводница, сверив списки, не нашла их фамилий. Вероятно, произошел какой-то сбой в системе. Бывает. Я представила эту картину: ночь, глухая станция, мой муж и его мама стоят на перроне с чемоданами, без денег и документов.
— Как не было билетов? — изобразила я удивление. — Я же все покупала. Наверное, ошибка какая-то. А где ваши паспорта?
— Они у тебя! В твоей сумке! — закричал он. — Нас без документов даже в комнату отдыха не пускают! Мы сидим на вокзале, как бездомные! Мама плачет!
— Ах, да, точно, — сказала я. — Прости, замоталась совсем.
И тут я добавила деталь, которая, как я знала, добьет его.
— Олег, а ты помнишь, я бронировала домик? Я ведь оплатила только первые сутки. Нужно было внести остаток по приезде. Я сейчас позвонила хозяйке, предупредила, что мы не приедем. Так что бронь снята. Хорошо, что я успела, а то бы деньги пропали.
В трубке наступила звенящая тишина. Потом я услышала какой-то всхлип. Кажется, это была Валентина Петровна, которая слушала разговор рядом с сыном.
— Лена… что же нам делать? — прошептал он.
— Не знаю, милый, — ответила я самым нежным голосом, на какой была способна. — Ты же мужчина, глава семьи. Придумай что-нибудь.
И я повесила трубку. Вернувшись в квартиру, я первым делом сменила замки. А потом начала жить. Просто жить. Я гуляла по городу, встречалась с подругами, которых не видела целую вечность, потому что «Олегу не нравится твоя Света, а Катя слишком громко смеется». Я записалась на курсы испанского языка, о чем мечтала со школы. Я купила себе то самое дурацкое яркое платье, которое свекровь назвала «попугайским нарядом». И я была счастлива.
Олег вернулся через три дня. Истощенный, злой и униженный. Он стоял у новой двери и не мог ее открыть. Я впустила его. Он сел на кухне и долго молчал, а потом рассказал. Как они просили милостыню на вокзале, чтобы купить еды. Как его мама обвиняла во всем его, меня, правительство, плохую погоду — всех, кроме себя. Как им помогла какая-то сердобольная женщина, которая ехала в их город, и дала денег на самые дешевые билеты в общем вагоне. Как Валентина Петровна всю дорогу стонала, что ей дует, что пахнет курицей и что она этого позора не переживет.
— Она сказала, что ноги ее больше не будет в этом доме, — закончил он, глядя в пол.
— Прекрасно, — ответила я.
Он поднял на меня глаза. В них больше не было самодовольства. Только усталость и растерянность.
— Лена, я… я все понял. Прости меня. Я был слеп. Я позволил ей превратить твою жизнь в кошмар. И свою тоже.
Я смотрела на него и не чувствовала ни злости, ни жалости. Только пустоту. Тот человек, которого я когда-то любила, растворился в бесконечных уступках своей матери, в собственном удобстве и эгоизме. Передо мной сидел чужой, сломленный мужчина.
— Я рада, что ты все понял, Олег, — сказала я тихо. — Но понимания недостаточно. Тебе нужно время, чтобы стать взрослым. А мне нужно время, чтобы снова стать собой. И я не думаю, что мы можем сделать это вместе.
Он ушел в тот же вечер, забрав свои вещи, которые я предусмотрительно выставила в коридор. Он не спорил. Кажется, эта поездка действительно чему-то его научила. А я осталась одна в своей тихой, чистой квартире. И впереди у меня было целых две недели оплаченного отпуска. Моего личного, настоящего отпуска. Без борщей, упреков и чужого недовольства. Только я, мой город и моя новая, с таким трудом обретенная свобода.