Тяжелые пакеты с продуктами впивались в пальцы, оставляя на коже красные полосы. Я с трудом провернула ключ в замочной скважине и толкнула дверь плечом. В нос сразу ударил знакомый запах — запах моего дома, смешанный с ароматом жареной курицы. Курицы, которую я купила вчера и которую, очевидно, кто-то уже приготовил и съел без меня. Навстречу из комнаты доносился приглушенный звук телевизора — какая-то передача, которую Кирилл смотрел уже, наверное, сотый раз.
Я разулась, поставила пакеты на пол в коридоре и прошла в гостиную. Все было как всегда. Мой муж, Кирилл, сидел на диване, том самом, что мы покупали вместе три года назад на мою первую премию. Он сидел, откинувшись на подушки, и с увлечением смотрел на экран, зажав в руке пульт. На журнальном столике перед ним стояла пустая тарелка с остатками соуса. Он даже не обернулся.
— Привет, — сказала я, стараясь, чтобы голос не звучал слишком устало.
— А, привет, — бросил он, не отрывая взгляда от экрана. — Ты что-то рано сегодня.
Рано? Я отработала полную смену, потом зашла в три магазина, чтобы купить ему его любимый йогурт и свежий хлеб. А теперь тащила все это на себе на пятый этаж без лифта. Рано.
— Как день прошел? — спросила я, начиная разбирать пакеты. — Что нового? Насчет работы не звонили?
Вопрос о работе уже стал ритуальным. Шесть месяцев. Ровно полгода назад Кирилла сократили. Первые недели он действительно что-то искал, рассылал свое жизнеописание, даже сходил на пару встреч. А потом… потом он просто сдулся. Сначала говорил, что нет достойных предложений, потом — что ему нужно «перезагрузиться», потом — что рынок труда сейчас ужасен. А теперь он просто перестал об этом говорить. Он просто жил. В моей квартире. Ел мою еду. Спал в моей теплой постели. А я работала за двоих.
— Нет, тишина, — ответил он все так же равнодушно. — Сам завтра позвоню в одну контору. Может, что и выгорит.
Я молча кивнула, убирая молоко в холодильник. Холодильник, который я наполняла, и который он исправно опустошал. Внезапно его телефон, лежавший рядом с ним на диване, завибрировал. Кирилл схватил его с такой скоростью, будто боялся, что я увижу, кто ему звонит. Он приглушил звук телевизора и ответил, повернувшись ко мне спиной.
— Да, мам, привет. Да, все хорошо. Нет, не отвлекаешь.
Я замерла с пачкой масла в руках. Разговор с мамой, Светланой Петровной. Обычно это было целое представление. Она всегда жаловалась на здоровье, на цены, на соседей. Но сегодня ее голос, даже через плечо Кирилла, звучал необычайно бодро и радостно.
— …да ты что! Уже привезли? Итальянскую? Ну, ты даешь, мам! Красота будет! — щебетал Кирилл в трубку. — Нет, я же говорил, все по плану. Главное, чтобы рабочие толковые были… Да не переживай ты так, всего хватит.
Я нахмурилась. Итальянскую? Что итальянское? Плитку? Мебель? О каком плане он говорит? Я знала, что у свекрови в ее старенькой «двушке» ремонт не делался лет двадцать. Обои висели клочьями, а линолеум пошел волнами. Она всегда жаловалась, что на ее скромные сбережения даже на клей не хватит. И вдруг — «итальянская»?
— Ладно, мам, давай, а то Аня пришла, ужин готовить надо, — быстро свернул он разговор и положил телефон экраном вниз.
Ужин готовить надо. Мне. Ему. Ужин из продуктов, которые я только что принесла.
— Что там у Светланы Петровны? — спросила я как можно более беззаботно, закрывая дверцу холодильника. — Такой голос веселый.
Кирилл пожал плечами, снова уставившись в телевизор.
— Да так, ремонт затеяла. В ванной.
— Ремонт? — удивилась я. — Вот это новость. А она же говорила, что совсем нет возможностей.
— Ну, вот, подкопила, — буркнул он.
Внутри меня что-то шевельнулось. Легкое, едва уловимое чувство… неправильности. Словно деталь в хорошо знакомом механизме встала не на свое место. Подкопила? Светлана Петровна, которая звонила мне на прошлой неделе попросить тысячу рублей до пенсии? Странно все это. Очень странно. Но я отогнала эти мысли. Может, ей кто-то помог? Сестра или еще кто-то из родни. Я устала, очень устала, и не хотела начинать вечер с допросов. Я просто хотела съесть свой ужин, принять душ и лечь спать. Я молча прошла на кухню и начала готовить. А за спиной снова бормотал телевизор, и мой муж спокойно ждал, когда его покормят. В тот вечер я впервые заснула с тяжелым, непонятным осадком на душе. Осадком, который в последующие недели превратится в огромный, ледяной ком.
Конец завязки. Начало медленного нарастания подозрений.
Дни потянулись своей обычной чередой. Я уходила рано утром, возвращалась поздно вечером. Кирилл продолжал свое сидение на диване, которое он называл «активным поиском работы в напряженной экономической ситуации». Но напряжение чувствовала только я. Напряжение от постоянной усталости и от растущей дыры в нашем бюджете. Я перестала покупать себе новые вещи, отказалась от встреч с подругами в кафе, экономила на всем, на чем только можно было. А он, казалось, этого не замечал.
Подозрения подкрадывались мелкими, колючими шажками. Сначала я заметила, что он стал как-то особенно трепетно относиться к своему телефону. Раньше он мог бросить его где угодно, а теперь носил с собой даже в ванную. Если я подходила, когда он что-то писал, он судорожно блокировал экран. Наверное, переписывается с потенциальными работодателями, не хочет сглазить, — пыталась я успокоить себя. Но это было слабое утешение.
Однажды я вернулась домой пораньше — отпустили с работы из-за какой-то аварии на линии. Вошла в квартиру тихо, думая сделать Кириллу сюрприз. Он не слышал, как я вошла. Я заглянула в комнату и увидела его, стоящего спиной ко мне у окна и говорившего по телефону шепотом.
— …нет, она ничего не знает, я же тебе говорю. Тише, тише… Главное, чеки все сохраняй, потом разберемся. Нет, на этой неделе больше не смогу, и так уже почти на пределе. Давай, до связи.
Он резко обернулся, словно почувствовав мой взгляд, и вздрогнул. На его лице на секунду промелькнул испуг, который он тут же сменил на недовольную гримасу.
— Ты чего подкрадываешься? — раздраженно спросил он.
— Я не подкрадывалась, просто пришла. С кем говорил?
— С другом. По личному делу, — отрезал он. — Тебе обязательно нужно все знать?
«Она ничего не знает». Он говорил обо мне. Что я не знаю? И какие чеки нужно сохранять? Сердце заколотилось быстрее.
— Кирилл, что происходит? — спросила я прямо. — У тебя какие-то проблемы?
— У меня одна проблема — нет работы! — вспылил он. — А ты лезешь с дурацкими вопросами! Неужели не видишь, как мне тяжело?
Он смотрел на меня с таким искренним возмущением, с такой обидой в глазах, что я снова почувствовала себя виноватой. Может, я и правда нагнетаю? Человеку плохо, а я тут с подозрениями. Я вздохнула и пошла на кухню ставить чайник. Но червячок сомнения уже прочно поселился в моей голове и начал свою разрушительную работу.
Через пару дней позвонила моя подруга Лена.
— Анька, привет! Слушай, а твой-то нашел работу? Видела его сегодня днем у «Строй-Маркета» на другом конце города. Такой деловой, в руках какие-то бумаги крутил. Я посигналила, а он даже не обернулся, сел в такси и уехал.
Я замерла. «Строй-Маркет». Огромный строительный гипермаркет. Кирилл говорил, что у него сегодня собеседование в офисе в центре.
— Наверное, ты ошиблась, Лен, — сказала я как можно спокойнее. — Он сегодня в другом месте был.
— Да нет, точно он! Я своего мужика за версту узнаю, а твоего и подавно. Ну, может, по делам каким-то…
Я повесила трубку, и руки у меня похолодели. Ложь. Он соврал мне. Зачем? Что он делал в строительном магазине? Бумаги… Чеки… Ремонт мамы… Детали головоломки начали медленно складываться в одну уродливую картину, но мой мозг отчаянно отказывался ее принимать.
Вечером я снова попыталась поговорить с ним.
— Кирилл, скажи честно, ты помогаешь маме с ремонтом?
Он оторвался от своей тарелки и посмотрел на меня тяжелым взглядом.
— А если и помогаю, что с того? Я должен у матери прощения просить, что сына воспитала?
— Но… на это же нужны средства. Большие. Откуда у нее?
И тут он взорвался. Он вскочил с дивана, его лицо исказилось от ярости.
— А тебе какое дело?! Вечно ты суешь свой нос не в свои дела! Заработала копейку и думаешь, можешь меня теперь допрашивать? На какие шиши? Накопила она! Понятно тебе? На-ко-пи-ла! Хватит меня пилить!
Он выкрикнул это мне прямо в лицо. От него пахло моим супом, в его глазах стояла злая, неприкрытая ненависть. А я стояла и смотрела на него, и ледяной ком внутри меня затвердел окончательно. В этот момент я поняла, что больше не верю ни единому его слову. И что я должна узнать правду. Сама.
Той ночью я не спала. Я ждала, пока он заснет, пока его дыхание не станет ровным и глубоким. Потом тихонько встала, взяла свой ноутбук и прошла на кухню. Села за стол, открыла страницу интернет-банка. Руки дрожали. Я не хочу этого видеть. Пожалуйста, пусть я ошибаюсь.
Я начала просматривать выписку по своей зарплатной карте за последние полгода. Сначала все было как обычно: оплата счетов, покупки в продуктовых, бытовые расходы. Ничего необычного. Я уже было хотела все закрыть, решив, что я просто сошла с ума от усталости и подозрений. Но потом я обратила внимание на одну деталь. Мелкие, почти незаметные переводы. Пять тысяч рублей. Три тысячи. Семь тысяч. Они происходили раз или два в неделю. И все на одну и ту же карту, которая была подписана просто инициалами — «С.П.К.».
Светлана. Петровна. Кириленко.
У меня перехватило дыхание. Я начала прокручивать историю дальше и дальше. Месяц за месяцем. Вот он, тот день, когда она якобы «подкопила». За неделю до этого с моей карты ушла самая крупная сумма — пятьдесят тысяч рублей. Подпись в назначении платежа была лаконичной: «возврат долга». Какого долга? Я никому не была должна!
Я сидела перед экраном, и слезы катились по щекам. Это были не слезы обиды. Это были слезы отрезвления. Он не просто жил за мой счет. Он воровал у меня. Систематически, хладнокровно, переводя мои деньги своей матери. Деньги, которые я зарабатывала, отказывая себе во всем. Деньги, на которые его мать теперь клала свою «итальянскую плитку».
Я открыла калькулятор. И начала считать. Сумма за суммой, неделя за неделей. Когда я закончила, на экране высветилось шестизначное число. Я смотрела на него, и у меня темнело в глазах. Это была стоимость подержанной машины. Или первый взнос за маленькую студию. Или… стоимость предательства. Самого подлого и низкого, какое я только могла себе представить.
Он не просто меня обманывал. Он смеялся надо мной. Каждый день, глядя мне в глаза, он ел мою еду, спал в моей постели и знал, что за моей спиной опустошает мой счет. А его мать… она тоже знала. Она была соучастницей. Ее радостный голос по телефону теперь звучал в моей голове как издевательство. «Красота будет!»…
Я закрыла ноутбук. Дрожь прошла. На ее место пришло холодное, звенящее спокойствие. Я знала, что нужно делать. Никаких криков. Никаких скандалов. Я просто сделаю то, что должна. Я молча распечатала всю выписку по счету за полгода. Каждый перевод. Каждую сумму. Я обвела красным маркером все транзакции на карту свекрови. Получилось несколько листов, густо испещренных доказательствами его лжи. Я сложила их в аккуратную стопку и положила на кухонный стол. А потом пошла спать. Впервые за долгое время я спала спокойно. Потому что знала — завтра все закончится.
Конец медленного нарастания подозрений. Начало кульминации.
Следующий день прошел как в тумане. На работе я выполняла все на автомате, мысленно прокручивая в голове предстоящий разговор. Я не чувствовала ни страха, ни злости. Только глухую, тяжелую пустоту и решимость. Вечером я, как обычно, зашла в магазин, купила продукты. Это был последний раз.
Когда я вошла в квартиру, все было по-старому. Приглушенно работал телевизор. Кирилл сидел на диване, листая что-то в телефоне. Он лениво поднял на меня глаза.
— О, привет. Ужин скоро?
Я молча прошла мимо него на кухню. Пакеты с продуктами я оставила на полу. Они мне больше не понадобятся. Я взяла со стола стопку распечатанных листов. Сердце стучало ровно, как метроном. Я вернулась в комнату. Кирилл удивленно посмотрел на меня.
— Ты чего? Что это у тебя в руках?
Я ничего не ответила. Просто подошла к журнальному столику и аккуратно, лист за листом, разложила перед ним бумаги. Красные круги, обведенные вокруг сумм, горели, как раскаленные угли.
Он смотрел на них несколько секунд, ничего не понимая. Потом его взгляд зацепился за знакомые инициалы «С.П.К.». Он перевел взгляд с бумаг на меня, потом снова на бумаги. Его лицо начало медленно меняться. Сначала недоумение, потом — узнавание, потом — страх. Бледность залила его щеки, а на лбу выступили мелкие капельки пота.
— Что… что это? — прохрипел он. Голос его был чужим.
Я присела в кресло напротив. Впервые за полгода я смотрела на него не как на мужа, а как на чужого, неприятного мне человека.
— Это ремонт твоей мамы, — сказала я тихо и отчетливо. — Это ее итальянская плитка. И новая сантехника. И работа мастеров. Вот оно все. Оплачено мной. Без моего ведома.
Он молчал, судорожно сглотнув. Его глаза бегали по строчкам, по цифрам, будто он надеялся, что они сейчас исчезнут.
— Я… я не понимаю… Это какая-то ошибка… — пролепетал он.
— Ошибки нет, Кирилл. Есть только ложь. Твоя ложь. Шесть месяцев ты смотрел мне в глаза и воровал у меня деньги. Ты и твоя мама.
При упоминании матери он вздрогнул и поднял на меня взгляд, полный паники.
— Не впутывай сюда маму! Она… она не знала! Я сказал ей, что нашел подработку, удаленную… Она поверила!
— Ах, вот как? — я горько усмехнулась. — Она не знала, получая на свою карту десятки тысяч от неизвестного ей отправителя? Не задавалась вопросом, откуда у ее безработного сына вдруг появились такие деньги на «евроремонт»? Не смеши меня, Кирилл. Вы оба хороши.
Он сжался на диване, превратившись из наглого, уверенного в себе мужчины в жалкого, пойманного на месте преступления мальчишку. Его самоуверенность испарилась. Остался только липкий страх.
— Аня… Анечка, прости меня… — зашептал он, подаваясь вперед. — Я дурак, я знаю! Я хотел как лучше… Маме помочь… Я бы тебе все вернул! Честное слово, как только найду работу, все до копейки…
Слушать это было невыносимо. Его жалкий лепет, его крокодиловы слезы. Где была эта жалость, когда он переводил мои деньги? Где было его раскаяние, когда он кричал мне в лицо: «Не суй нос не в свое дело!»?
Я молча поднялась, взяла свой телефон и набрала номер. Номер Светланы Петровны. Кирилл с ужасом смотрел на меня, его губы беззвучно шептали: «Не надо… пожалуйста, не надо…». Я включила громкую связь и положила телефон на стол рядом с его доказательствами вины.
Конец кульминации. Начало последствий и новых поворотов.
В трубке раздались гудки, а затем бодрый, довольный голос свекрови:
— Алло! Анечка, здравствуй, дорогая!
Кирилл вжался в диван, его лицо стало белым как полотно.
— Здравствуйте, Светлана Петровна, — ровным тоном произнесла я. — Как ваш ремонт продвигается? Кирилл говорит, все по плану?
— Ой, да, Анечка, все просто замечательно! — защебетала она. — Плиточку такую красивую положили, итальянскую! Не нарадуюсь! Спасибо моему Кирюше, сыночку золотому, так маме помогает! Нашел подработку хорошую, все для меня…
Я дала ей выговориться. Каждое ее слово было как удар молотка по крышке гроба моих последних иллюзий. Кирилл закрыл лицо руками, его плечи тряслись.
— Светлана Петровна, — прервала я ее, когда она сделала паузу, чтобы перевести дух. — Подработка вашего «золотого сыночка» — это мой банковский счет. Все полгода он переводил вам мои деньги. Деньги, которые я зарабатывала, пока он сидел дома.
В трубке повисла оглушительная тишина. Такая плотная, что, казалось, ее можно потрогать.
— Как… как это? — наконец прошелестел ее голос, в котором не осталось и следа былой радости.
— А вот так, — ответила я, постучав ногтем по распечатанным листам. — У меня перед глазами вся ваша бухгалтерия. Общая сумма — двести восемьдесят четыре тысячи рублей. Это стоимость вашего ремонта. Точнее, моего вам подарка, о котором я не знала.
И снова тишина. А потом… потом она просто повесила трубку. Ни извинений, ни оправданий. Просто короткие гудки. Эта тишина была красноречивее любых слов. Она все знала. И она была с ним заодно.
Я посмотрела на Кирилла. Он убрал руки от лица. На нем не было ни слез, ни раскаяния. Только тупая, злая безысходность. Он понял, что игра окончена.
— Собирай вещи, — сказала я тихо.
— Куда я пойду? — прошептал он.
— К маме. В ее красивую, отремонтированную ванную. Можешь любоваться плиткой. У тебя час.
Я ушла на кухню и плотно закрыла за собой дверь. Я не хотела видеть, как он собирает свои немногочисленные пожитки. Не хотела слышать его шагов. Я просто села за стол, налила себе стакан воды и смотрела в темное окно. Я не чувствовала ни удовлетворения, ни радости от своей маленькой мести. Только опустошение. И огромное, всепоглощающее облегчение.
Через час я услышала, как хлопнула входная дверь. Я подождала еще минут десять, а потом вышла в коридор. Его обуви не было. В комнате на диване сиротливо лежала забытая им футболка.
Конец последствий и новых поворотов. Начало финала.
Я взяла эту футболку двумя пальцами, брезгливо, словно это было что-то грязное, и бросила ее в мусорный пакет. Потом я собрала все, что напоминало о нем: его зубную щетку, старый журнал, кружку с дурацкой надписью, которую я ему когда-то подарила. Все это отправилось в тот же пакет. Я вынесла мусор и, вернувшись, открыла все окна в квартире настежь, хотя на улице было прохладно. Мне нужно было выветрить его запах, его присутствие, сам дух его лжи из моего дома.
Тишина, которая наступила после его ухода, сначала казалась оглушительной. Я привыкла к фоновому шуму телевизора, к его шаркающим шагам. Но прошло несколько часов, и я поняла, что это не тишина пустоты. Это была тишина спокойствия. Тишина свободы.
Я спала в ту ночь одна на нашей огромной кровати, раскинув руки и ноги звездой. И это было прекрасно. Утром я проснулась не от усталости, а от луча солнца, бившего прямо в глаза. Я сварила кофе только для себя. Съела йогурт, не думая о том, что нужно оставить кому-то еще. Холодильник теперь был только моим. И вся квартира была только моей.
Ни он, ни его мать больше ни разу мне не позвонили. Я не стала требовать вернуть деньги, подавать заявления. Мне не хотелось больше иметь с этими людьми ничего общего. Их молчание было лучшим признанием вины. А деньги… я заработаю еще. Только теперь они будут моими. По-настоящему.
Иногда, стоя у открытого окна и вдыхая свежий воздух, я вспоминаю его последние слова в тот вечер: «Куда я пойду?». И я понимаю, что это больше не моя проблема. Я вычеркнула его из своей жизни, как обвела красным маркером суммы в банковской выписке. Без сожаления. Просто констатируя факт. Факт предательства и конец одной истории. И начало моей новой, свободной жизни.