На кухне пахло валокордином и безысходностью. Этот запах, казалось, пропитал даже обои, пожелтевшие от времени и табачного дыма, которым отец пытался глушить боль.
Виктор Петрович сидел в углу, сгорбившись, словно хотел занимать как можно меньше места в собственной квартире. Его руки, испещренные старческими пятнами и вздутыми венами, мелко дрожали, перебирая край клеенки. Он не поднимал глаз. Ему было стыдно. Стыдно за то, что он заболел. Стыдно за то, что его жизнь теперь имела ценник, и ценник этот был неподъемным.
На столе лежали бумаги. Заключение онколога, выписка из счета немецкой клиники и смета на операцию. Сумма с шестью нулями. Гарантия — 95%. Немецкие врачи творили чудеса, но чудеса стоили дорого.
Напротив отца сидели две его дочери. Настя и Лариса.
Настя, младшая, просматривала документы, покусывая губу. Она быстро считала в уме, прикидывала варианты, искала выход. Лариса, старшая, сидела с каменным лицом, скрестив руки на груди. Она уже всё посчитала. И результат ей не нравился.
— Вариант один, — нарушила тишину Настя. Голос её звучал глухо, но твердо. — Дача. Это единственный актив, который покроет расходы. Место элитное, земля дорогая. Если выставим сейчас, с дисконтом за срочность, денег хватит и на операцию, и на реабилитацию.
Виктор Петрович вздрогнул. Дача была его детищем. Он строил этот дом двадцать лет, вкладывал туда каждую копейку. Но жизнь дороже бревен. Он несмело кивнул, не поднимая головы.
— Нет, — отрезала Лариса.
Слово упало на стол, как тяжелый булыжник.
Настя медленно повернула голову к сестре.
— Что значит «нет»? Лара, ты видишь диагноз? Время идет на дни. У нас нет других денег.
— У нас нет лишней недвижимости! — рявкнула Лариса. Её глаза сузились, превратившись в две колючие щелки. — Дача — это наследство. Это будущее моего сына. Славику поступать в этом году. Ты цены видела? Бюджетных мест нет, только платка. МГИМО, между прочим! Мы с репетиторами два года пахали не для того, чтобы сейчас всё спустить!
— Лара, ты себя слышишь? — Настя почувствовала, как холодеют ладони. — Речь идет о жизни отца. О какой учебе ты говоришь? Славик может поступить в другой вуз. Или взять кредит на образование. Или год поработать. Папа умирает!
— Все мы умираем! — Лариса вскочила, с грохотом отодвинув стул.
Она начала ходить по кухне, размахивая руками. Её лицо пошло красными пятнами.
— Давайте смотреть правде в глаза! Хватит этих соплей! — кричала она, тыча пальцем в сторону сжавшегося отца. — Папе семьдесят лет! Семьдесят! Это солидный возраст. Он своё пожил. Да, больно, да, жалко. Но это естественный процесс! А у Славика вся жизнь впереди! Ему восемнадцать! Ему старт нужен!
Настя смотрела на сестру и не узнавала её. Перед ней стоял не родной человек, а какой-то калькулятор в юбке, который цинично взвешивал на чашах весов жизнь отца и «корочку» престижного вуза.
— Ты предлагаешь дать отцу умереть, чтобы твой сын учился с мажорами? — тихо спросил Настя.
— Я предлагаю не выбрасывать состояние на ветер! — взвизгнула Лариса. — Это просто агония! Ну, сделают операцию. Ну, протянет он еще год-два. И что? А денег нет! Дачи нет! Славик в армии или в шараге! Мы не будем лишать мальчика будущего ради старика, который всё равно скоро уйдет! Это нерационально!
Подписывайтесь на Telegram скоро там будет много интересного!
РОЗЫГРЫШ!!!
Виктор Петрович издал странный звук. Что-то среднее между всхлипом и стоном. Он закрыл лицо руками. Его плечи тряслись. Он слышал. Он слышал, как родная дочь хоронит его заживо, списывает в утиль, как сломанную бытовую технику.
— Заткнись, — прошептала Настя.
— Не заткнусь! — Лариса нависла над столом, глядя отцу прямо в макушку. — Папа, ну ты сам подумай! Ты же разумный человек. Ты хочешь, чтобы внук грузчиком работал? Чтобы мы нищими остались? Ради чего? Ради пары лишних лет на таблетках? Это эгоизм! Старческий эгоизм! Если ты нас любишь, ты сам должен отказаться.
Настя видела, как отец сжимается еще сильнее, словно хочет исчезнуть, раствориться в воздухе, лишь бы не слышать этих слов. Это был удар ножом в спину. Подлый, расчетливый удар.
Настя медленно встала. Внутри неё что-то оборвалось. Та ниточка, которая связывала её с сестрой, сгорела мгновенно. Осталась только брезгливость.
— Я тебя услышала, — сказала она ледяным тоном.
— Вот и умница, — фыркнула Лариса, решив, что победила. — Я наложу запрет на сделку. Дача в долевой собственности на нас троих, без моего согласия вы её не продадите. А я согласия не дам. Даже не надейтесь. Славик поступит в МГИМО. Точка.
Лариса схватила сумочку и, гордо цокая каблуками, вышла из кухни. В прихожей хлопнула дверь.
В квартире повисла звенящая тишина. Только старые часы на стене тикали, отсчитывая время, которого у них почти не осталось.
Настя подошла к отцу, обняла его за плечи. Он был холодным и каким-то маленьким.
— Прости... — прошептал он. — Она права... Я обуза...
— Не смей, — жестко сказала Настя. — Даже не думай об этом. Ты будешь жить. Я обещаю.
Она вышла в коридор, достала телефон. Её руки не дрожали. Она открыла приложение недвижимости. На экране высветилась её квартира-студия. Её единственное жилье, которое она купила в ипотеку, выплачивала пять лет, отказывая себе во всём. Её маленькая крепость.
Настя нажала кнопку «Редактировать». Изменила цену на «срочную», ниже рынка процентов на двадцать.
Потом набрала номер риелтора.
— Лена, привет. Мне нужно продать квартиру. Да, мою студию. Срочно. Желательно за наличку. Деньги нужны вчера. Я съезжаю завтра.