Анатолию Петровичу исполнялось шестьдесят лет. Я была приглашена, конечно, но сослалась на лёгкое недомогание. На самом деле, причина была в его жене, моей свекрови, Ларисе Ивановне. Наши отношения с самого начала были, мягко говоря, натянутыми. Она видела во мне не любимую женщину своего сына, а захватчицу, которая отняла у неё её сокровище. Любое моё достижение она обесценивала, любую покупку считала расточительством, а моё мнение — глупостью. Поэтому я предпочитала минимизировать наше общение ради собственного душевного спокойствия.
Зазвонил телефон. На экране высветилось имя мужа.
— Да, милый, — ответила я, предчувствуя, чем закончится этот разговор.
— Леночка, привет. Ты как себя чувствуешь? — его голос был немного уставшим, но весёлым. На фоне слышались обрывки музыки и громкие разговоры.
— Уже лучше, спасибо. Как у вас там? Весело?
— Очень! Папа счастлив. Слушай, у меня к тебе огромная просьба, — он сделал паузу. — Ты не могла бы за мной заехать? Мы с отцом немного посидели, сам понимаешь, за руль уже нельзя. А такси вызывать в такую даль… сам знаешь.
Я знала. Они жили в частном секторе на окраине города, куда в поздний час таксомоторы ехали с большой неохотой и за тройную цену.
— Конечно, заеду, — выдохнула я, мысленно прощаясь с уютным вечером. — Через сколько быть?
— Думаю, где-то через час. Как раз все начнут расходиться. Я тебя очень люблю! Ты моё спасение!
— И я тебя, — пробормотала я, уже вставая и сбрасывая с себя плед.
Пока я одевалась, в голове крутились неприятные мысли. Снова видеть Ларису Ивановну, её оценивающий взгляд, который будто сканировал меня с ног до головы, выискивая недостатки. Она всегда находила, к чему придраться. То я слишком бледно выгляжу — наверное, плохо питаюсь и не забочусь о её сыне. То слишком ярко, как павлин — пытаюсь привлечь чужое внимание. Золотой середины для неё не существовало.
Я вышла на улицу. Ледяной ветер тут же пробрался под куртку. Моя машина, моя верная ласточка, стояла под фонарём, поблёскивая мокрым боком. Я купила её сама, задолго до знакомства с Максимом. Это была моя первая серьёзная покупка, моя гордость и символ независимости. Я любила её, как живое существо, ухаживала за ней, и она ни разу меня не подводила. Садясь в тёплый салон, я почувствовала себя в безопасности, в своей маленькой крепости.
Дорога заняла около сорока минут. Я ехала по пустым ночным улицам, слушая спокойную музыку. Дом свекра и свекрови встретил меня яркими огнями во всех окнах и несколькими машинами, припаркованными вдоль забора. Я нашла свободное место прямо напротив их ворот, как раз под окнами гостиной. Пусть видят, что я приехала. Так будет быстрее.
Я не стала заходить в дом, просто написала Максиму, что жду его в машине. Но через пять минут дверь дома распахнулась, и на крыльцо вышла Лариса Ивановна. Она помахала мне рукой, настойчиво приглашая войти. Делать было нечего. Пришлось заглушить мотор и подчиниться.
— Леночка, что же ты в машине сидишь, как чужая! — пропела она вместо приветствия, когда я вошла в прихожую. — Заходи, не стесняйся. Гости почти все разошлись, остались только самые близкие.
Комната и правда почти опустела. За большим столом сидели только сам именинник, его сестра с мужем и мой Максим. Анатолий Петрович, добродушный и всегда приветливый мужчина, искренне мне обрадовался.
— Лена, здравствуй! Спасибо, что приехала за этим оболтусом, — он по-отечески хлопнул Максима по плечу.
Я поздравила его ещё раз, вручила небольшой подарок, который прихватила с собой, и присела на краешек стула, всем своим видом показывая, что я здесь ненадолго. Но у моей свекрови были другие планы.
— Куда же вы сейчас поедете? Ночь на дворе, метель начинается, — начала она свой спектакль. — Оставайтесь у нас. Места всем хватит. Постелю вам в гостевой.
— Мам, не нужно, мы потихоньку доедем, — попытался возразить Максим, но его мать была непреклонна.
— Я сказала, останетесь! — её голос стал стальным. — Не пущу я вас в такую погоду. И точка. Анатолий, ну ты хоть слово скажи!
Анатолий Петрович лишь устало махнул рукой. Спорить с женой было бесполезно, это знали все. Максим посмотрел на меня виноватым взглядом. Я едва заметно кивнула. Ладно, одна ночь. Что может случиться за одну ночь? Я просто лягу спать и утром как можно раньше уеду.
— Хорошо, Лариса Ивановна, спасибо за заботу, — произнесла я самым вежливым тоном, на который была способна.
Она расплылась в довольной улыбке. Её план сработал.
Гостевая комната, как всегда, встретила меня холодом и запахом нафталина. Казалось, её проветривали в последний раз ещё летом. На идеально заправленной кровати лежали два аккуратно сложенных полотенца и новое постельное бельё. Всё было демонстративно чистым, стерильным, неживым. Максим, уставший после праздника, уснул практически мгновенно. А я долго лежала без сна, глядя в потолок и прислушиваясь к завываниям ветра за окном. В доме было тихо, только старые часы в коридоре мерно отсчитывали секунды. Мне было неуютно, словно я находилась на чужой, враждебной территории.
Перед тем как мы поднялись наверх, между мной и свекровью произошёл короткий, но странный диалог. Я выглянула в окно гостиной, чтобы посмотреть на свою машину.
— Хорошо стоит, под фонарём. Светло, — заметила я вслух.
— Да, хорошо, — ответила Лариса Ивановна, подходя ко мне сзади. Она тоже посмотрела в окно. — Прямо под моим окном. Я из спальни её как на ладони вижу. Каждую царапинку разглядеть можно, если что.
Её тон был ровным, почти безразличным, но что-то в этих словах заставило меня напрячься. «Каждую царапинку»… Зачем она это сказала? Я списала это на её обычную манеру язвить и постаралась не придавать значения. Я тогда ещё не знала, насколько пророческими окажутся эти слова. Усталость взяла своё, и я провалилась в тревожный, поверхностный сон.
Проснулась я от яркого солнечного света, бившего в глаза. Ветра уже не было. Утро было ясным и морозным. Максима рядом не было, видимо, уже спустился вниз. Я быстро оделась, желая только одного — как можно скорее выпить чашку крепкого свежесваренного напитка и уехать. Уехать из этого дома, где я чувствовала себя лишней.
Внизу на кухне уже кипела жизнь. Свекор читал газету, Максим пил чай, а Лариса Ивановна хлопотала у плиты, напевая себе под нос какую-то мелодию. Она была в прекрасном настроении, что случалось нечасто.
— О, соня проснулась! — весело воскликнула она, увидев меня. — Садись, сейчас сырники будут. Мои фирменные, Максик их обожает.
Она поставила передо мной тарелку. Я поблагодарила и сделала вид, что с аппетитом ем. Но кусок в горло не лез. Хотелось на волю.
— Спасибо большое, всё было очень вкусно, но нам, наверное, пора, — сказала я, допив чай. — У меня сегодня ещё много дел.
— Дела, дела… Вечно у тебя дела, — проворчала свекровь, но спорить не стала.
Мы оделись, попрощались. Я вышла на крыльцо, полной грудью вдыхая морозный, чистый воздух. Свобода! Я нажала на кнопку ключа, чтобы разблокировать машину, и пошла к ней. И тут я остановилась.
Что-то было не так. Машина как-то странно просела на левый бок. Я подошла ближе. Сердце пропустило удар. Переднее левое колесо было полностью спущено. Я обошла машину. Заднее левое — тоже. Правые — то же самое. Все четыре шины были плоскими, бессильно распластавшимися на замёрзшей земле.
Но это было не самое страшное.
По всей длине водительской двери, от переднего крыла до заднего, тянулась глубокая, уродливая царапина. Белая полоса, продравшая краску до самого металла. Она была сделана не случайно, не по неосторожности. Она была сделана с силой, со злостью, с намерением изуродовать.
Я стояла и смотрела на это, и не могла поверить своим глазам. В ушах звенело. Воздух застрял в лёгких. Кто? За что? Первая мысль — какие-то местные хулиганы. Но здесь тихий, спокойный район, все друг друга знают. И почему именно моя машина?
Максим, вышедший следом, замер у меня за спиной.
— Это… что такое? — прошептал он.
Я не ответила. Я просто смотрела на белую рану на тёмно-синем боку моей машины. Моей крепости. Моей гордости. Это было так подло, так низко. Словно ударили в спину.
Из соседнего дома вышел их сосед, пожилой мужчина, дядя Витя, которого я знала с тех пор, как начала бывать здесь с Максимом. Он всегда был дружелюбен.
— Доброе утро… Ох, батюшки! Что же это у вас с машиной? — он подошёл ближе, качая головой. — Вот же вандалы. Ничего святого нет.
Я молчала, всё ещё не в силах прийти в себя. Внутри поднималась ледяная волна ярости.
— А я ведь только на прошлой неделе камеру поставил, — вдруг сказал дядя Витя, показывая на небольшой белый купол под крышей своего дома. — У меня тут сарай пытались вскрыть. Так я решил обезопаситься. Она как раз на улицу смотрит, всю вашу сторону дороги захватывает. Хотите, посмотрим? Может, засняла кого.
В этот момент моё сердце забилось с бешеной скоростью. Камера. Я посмотрела на дядю Витю, потом на окна дома моих свёкров, потом снова на свою изуродованную машину. И внезапно слова Ларисы Ивановны, сказанные вчера вечером, прозвучали у меня в голове с оглушительной ясностью: «Прямо под моим окном. Каждую царапинку разглядеть можно, если что».
— Да, — мой голос прозвучал глухо и незнакомо. — Да, дядя Витя. Я очень хочу посмотреть.
Мы зашли к нему в дом. Он включил компьютер, повозился с программой и открыл запись. Чёрно-белое, немного зернистое изображение ночной улицы. Время в углу экрана показывало три часа семнадцать минут ночи. Всё было спокойно. Ветер гнул ветки деревьев.
И вдруг… дверь дома свекрови тихонько приоткрылась. На крыльцо вышла женская фигура в длинном домашнем халате. Она на секунду замерла, оглядываясь по сторонам. Потом уверенным, быстрым шагом направилась прямо к моей машине.
Это была она. Лариса Ивановна.
Даже в мутном ночном свете я узнала её фигуру, её походку. Она подошла к машине. Достала что-то из кармана халата. На записи было видно, как она наклоняется к первому колесу, потом ко второму… третьему… четвёртому. Движения были быстрыми, отработанными. Никаких колебаний.
Затем она выпрямилась. И снова полезла в карман. В её руке блеснуло что-то длинное и острое. Шило. Или толстый гвоздь. Она подошла к водительской двери. Замахнулась. И с силой провела по металлу. Один раз. От начала и до конца.
Потом она спокойно развернулась, так же огляделась по сторонам, и так же тихо, как и вышла, скрылась в доме.
Я смотрела на экран, и мир вокруг меня перестал существовать. Звуки пропали. Осталась только эта чёрно-белая картинка и стук крови в висках. Это была не просто порча имущества. Это было послание. Исполненное с холодной, расчётливой ненавистью. Дядя Витя рядом со мной ахнул и прикрыл рот рукой.
— Ивановна… Да быть не может, — прошептал он.
Я медленно подняла глаза от экрана. Внутри меня не было слёз или истерики. Там выжгли всё дотла, и на пепелище рождалось что-то новое. Спокойное, твёрдое и очень холодное.
Я всё поняла.
— Дядя Витя, — сказала я тихо, но отчётливо. — Могли бы вы мне, пожалуйста, скинуть этот отрывок на флешку?
Он молча кивнул.
Когда я вернулась к Максиму, который всё ещё стоял у машины и кому-то звонил, пытаясь вызвать эвакуатор, я была абсолютно спокойна.
— Отменяй, — сказала я.
Он посмотрел на меня с удивлением.
— В смысле? А как мы…
— Я сейчас позвоню в сервис, они сами приедут и всё сделают. А мы идём в дом. Нам нужно поговорить с твоей мамой.
Мой тон не предполагал возражений. Максим растерянно кивнул.
Мы вошли в дом. Лариса Ивановна всё так же суетилась на кухне. Увидев нас, она сделала обеспокоенное лицо.
— Ну что там? Сильно повредили? Вот ведь негодяи, а! В полицию надо заявить!
Я молча подошла к ней. Я не кричала. Я не плакала. Я просто достала свой телефон, на который дядя Витя уже успел перекинуть видео, и положила его на стол перед ней. Нажала на воспроизведение.
Первые несколько секунд она смотрела с недоумением. Потом, когда её собственная фигура вышла из дома и направилась к машине, её лицо начало меняться. Улыбка сползла. Румянец сошёл с щёк. Когда на экране её рука с шилом царапала мою машину, она резко отшатнулась от стола, будто увидела призрака.
— Это… это не я… Это монтаж! — залепетала она, но глаза бегали, ища поддержки.
Анатолий Петрович, который тоже подошёл посмотреть, что происходит, замер с каменным лицом. Максим молчал, глядя то на экран, то на мать.
— Зачем? — это был единственный вопрос, который я задала.
И тут её прорвало. Её лицо исказилось от злобы, которую она так долго прятала за маской приличия.
— Зачем? Да потому что ты его у меня отняла! — закричала она, тыча пальцем в сторону Максима. — Ты пришла и всё испортила! Мой сын был всегда со мной, он был моей опорой! А теперь у него только ты на уме, твоя работа, твои планы! И эта твоя машина! — она буквально выплюнула последние слова. — Этот кусок железа, которым ты кичишься! Символ того, что ты независимая! Что ты можешь уехать в любой момент и увезти его с собой! Я ненавижу эту машину! И тебя ненавижу!
В комнате повисла звенящая тишина. Анатолий Петрович медленно опустился на стул, закрыв лицо руками. Он выглядел постаревшим на десять лет.
— Лариса, что ты наделала… — прошептал он.
В этот момент я поняла, что вызывать полицию, устраивать скандал — это именно то, чего она, возможно, подсознательно и хотела. Драмы. Внимания. Возможности выставить себя жертвой, которую «довели». Это было бы слишком просто. И это не принесло бы мне никакого удовлетворения. Моя месть будет другой. Изощрённой. И очень сладкой.
Я спокойно взяла телефон со стола.
— Я всё поняла, Лариса Ивановна. Вам не о чем беспокоиться. Я не буду заявлять в полицию.
Она недоверчиво посмотрела на меня. Максим тоже.
— Мы просто починим машину. Анатолий Петрович, — я повернулась к свёкру. — С вас двенадцать тысяч на четыре новые шины и пятьдесят тысяч на покраску двери. Думаю, это справедливо. Прошу передать мне деньги в течение трёх дней.
Свёкор молча достал кошелёк и выложил на стол несколько купюр. Остальное пообещал привезти завтра.
— Максим, мы уходим, — сказала я и, не оглядываясь, пошла к выходу. Мой муж, после секундного замешательства, пошёл за мной.
Всю дорогу домой мы ехали на такси в полном молчании. Уже в нашей квартире Максим попытался начать разговор.
— Лен, я… я не знаю, что сказать. Я в шоке. Я поговорю с ней…
— Не надо, — прервала я его. — Ты ничего не сделаешь. Пожалуйста, просто оставь это мне.
Больше мы к этой теме не возвращались. Я организовала ремонт машины. Через неделю она снова была как новенькая. Лариса Ивановна не звонила. Ни разу. Она ждала. Ждала, когда я нанесу ответный удар, когда начну настраивать Максима против неё. Она готовилась к войне. Но войны не было. Была тишина.
А через две недели я приступила к осуществлению своего плана. У Ларисы Ивановны была одна главная страсть и гордость всей её жизни — её коллекция редких сортов фиалок. Она занимала целый подоконник в гостиной. Она возилась с ними, как с маленькими детьми, заказывала редкие саженцы, хвасталась ими перед всеми своими подругами, которые собирались у неё раз в месяц на чаепитие. Это был её своеобразный «клуб по интересам», где она была королевой. Её фиалки были её статусом.
Я знала, что она использует для них особое, очень дорогое удобрение, которое заказывает в одном единственном месте. Я также знала, что для разных сортов нужна разная концентрация. Небольшая передозировка могла привести к ожогу корней и гибели растения.
Под предлогом «поиска редкого удобрения для мамы» я позвонила в тот магазин. Мило пообщалась с продавцом, представившись дочерью «одной постоянной клиентки», и как бы между делом узнала, какой именно состав берёт Лариса Ивановна. Затем я нашла в сети точно такое же удобрение, но с концентрацией в десять раз выше, предназначенное для садовых кустарников. Выглядела бутылочка почти идентично. Я купила её.
В следующий выходной я сказала Максиму, что нам нужно съездить к его родителям.
— Зачем? — удивился он.
— Я хочу помириться, — сказала я с самой искренней улыбкой. — Нельзя же вечно жить во вражде. Я купила твоей маме подарок. В знак примирения.
Я показала ему красивый подарочный пакет. Внутри лежала та самая бутылочка с удобрением. Максим был так рад и благодарен, что я готова сделать первый шаг, что даже не вглядывался в этикетку.
Мы приехали. Лариса Ивановна встретила нас настороженно, как дикий зверь. Я же вела себя так, будто ничего не произошло. Я улыбалась, была любезна и вручила ей свой «подарок».
— Лариса Ивановна, это вам. Я знаю, как вы любите свои цветы. Пусть они вас радуют. Давайте забудем всё плохое.
Она неверяще взяла пакет. Достала бутылочку. Её глаза загорелись. Такое удобрение было сложно достать. Мой «жест доброй воли» был выше всяких похвал. Она тут же растаяла. Решила, что победила. Что я испугалась и пришла с повинной.
— Спасибо, Леночка, — промурлыкала она. — Я как раз собиралась их сегодня подкормить.
И она, прямо при нас, с гордостью начала разводить «удобрение» в лейке и поливать свои драгоценные фиалки. Каждую. Одну за другой. Я сидела на диване, пила чай, который она мне налила, и с милой улыбкой наблюдала за этим священнодействием. Максим сиял от счастья, видя, что мир в семье восстановлен.
Мы уехали через час.
А через три дня ему позвонил отец. Я слышала обрывки фраз: «Все до единой… почернели… листья опали… она в истерике… ничего не понимает».
Ещё через неделю, когда к ней пришли её подруги на очередное чаепитие, их взору предстал не цветущий сад, а кладбище фиалок. Почерневшие, съёжившиеся останки её былой гордости. Лариса Ивановна пыталась объяснить это «болезнью», «сглазом», чем угодно. Но эффект был достигнут. Её трон пошатнулся. Королева осталась без своей короны.
Она так никогда и не поняла, что произошло. Она грешила на магазин, на производителя, на погоду. На меня она подумать не могла, ведь я сама привезла ей этот «подарок» в знак мира. Я осталась чиста.
Я не чувствовала злорадства. Я чувствовала удовлетворение. Глубокое, холодное и очень сладкое. Она покусилась на то, что было дорого мне. Я, не повысив голоса и не замарав рук, лишила её того, что было дорого ей. Мы с Максимом вскоре переехали в другой город, по моей инициативе. Отношения с его матерью сошли на нет. Иногда, протирая идеально гладкую, перекрашенную дверь своей машины, я вспоминаю ту ночь. И понимаю, что самый болезненный удар — это не тот, который наносят с криком, а тот, который наносят с улыбкой.