Дарья Десса. Авторские рассказы
Авиационный дебошир. Часть 1/2
Дима Горин запил. Не с горя, вовсе нет. Не от безысходности и не от праздности. Просто... иногда так с ним случалось. Уходил в запой, как в параллельное измерение, где время текло иначе, а законы логики отменялись. Причин тому не имелось, и это казалось самым пугающим. Это не была слабость воли – а чистая, иррациональная физика, подчиняющаяся лишь своим тайным ритмам.
Он, словно железка под воздействием неодимового магнита, вдруг начинал двигаться в сторону магазина, где продавали алкоголь, а оттуда с пустыми руками не возвращался. Внутри что-то щелкало – какой-то крошечный, но неумолимый космический переключатель, – и путь был предрешен. Все доводы рассудка, все «надо» и «нельзя» растворялись в белом шуме этого зова.
В тот день Горин начал пить в Москве, когда командировка, трехдневная мишура из деловых встреч и одиноких ужинов в гостиничном номере, подошла к концу, и единственное, что оставалось, – это загрузиться в самолет и улететь домой, к привычному провинциальному быту и молчаливому осуждению в глазах жены.
Дима стоял на тротуаре, чувствуя, как московский воздух, густой от выхлопов и скрытого напряжения многомиллионного города, давит на плечи невидимой тяжестью. Только еще перед тем, как отправиться в аэропорт, Дима купил чекушку (четверть литра) беленькой. Он выпил её залпом, прямо из горла, стоя в подворотне, ощутив обжигающее тепло, идущее вниз, разливающееся по сосудам жидким успокоением, и закусил зеленым хрустящим яблоком. Сладость и кислота фрукта, смешиваясь с едким привкусом огненной воды, лишь подчеркнули необходимость продолжения, остро обозначив пустоту, которую предстояло заполнить.
С этого момента его внутренний зеленый змий, дремлющий и сонный, широко раскинул свои перепончатые крылья и отправился в свободный, властный полет. Это был не просто полет, а хищный, кружащий над добычей патруль, высматривающий малейшую возможность для приобретения новой порции.
Всю дорогу до Шереметьево, в душном такси, застрявшем в бесконечной пробке на Ленинградском проспекте, Дима молча страдал. Каждая минута растягивалась, как резиновая, в час мучительного ожидания, а пустота внутри росла, раздуваясь и превращаясь в ноющую, сосущую боль под ложечкой. Чекушка давно кончилась, оставив после себя лишь горькое послевкусие и тщетную надежду, а в дорогу он с собой взять ничего не успел.
Горин проклинал свою недальновидность, эту роковую ошибку тактика, проигравшего битву еще до ее начала. Но лишь высадился у громадного, прозрачного здания аэропорта, сразу, почти на автомате, начал искать выпивку. Его взгляд скользил по вывескам, выискивая заветные буквы.
Хотя нет, не сразу. Для начала ему предстояло пройти этот унизительный ритуал очищения и попасть в стерильный зал ожидания. Процедура была утомительной и раздражающей: рамки металлоискателей, бесконечные ленты транспортеров, суетливые, озабоченные люди и равнодушные, уставшие сотрудники в униформе.
Выстояв длинную, гудящую, как разъяренный улей, очередь, Дима наконец добрался до зала и сразу, забыв обо всем на свете, бросился туда, где торговали алкоголем. Его глаза, чуть затуманенные первыми граммами спиртного, лихорадочно искали знакомые этикетки, обещающие забвение. Жестокое ждало его там разочарование! Цены даже на самое дешевое, банальное пиво были запредельными, грабительскими.
Горин взял в руки запотевшую бутылку какого-то импортного пенного, и ее ледяной холод не смог остудить его нарождающийся гнев. За простую бутылочку пива следовало отдать столько же, сколько стоили за пределами аэропорта две бутылки самой дешевой, но такой желанной водки. «Грабеж средь бела дня», – прошипел он про себя, с силой возвращая пиво на полку, чувствуя себя униженным.
Поелозив на жестком, неудобном кресле, пострадав и помучавшись от нарастающей тревоги, Дима не выдержал. Змий внутри него, обнаглевший и всё более требовательный, вопил о немедленном утолении жажды, а не унизительном торге с собственной совестью и кошельком. Горин поднялся, как автомат, и решительно пошел к выходу. Благо, вещей с ним была – всего маленькая дорожная сумка, переброшенная через плечо, что облегчало маневр и придавало иллюзию свободы.
Покинув зал ожидания, он ринулся искать спасения в большом общем зале. Дима двигался сквозь толпу, как охотник, протискиваясь между семьями с детьми и влюбленными парочками, игнорируя громкие объявления и мигающие табло вылетов. В большом общем пространстве, куда стекались пассажиры и провожающие, царил хаос, и цены тоже изрядно кусались. Но все-таки были чуть ниже, что давало призрачную, но такую важную надежду на спасение.
Здесь бензобак зеленого змия пополнился «полторашечкой», как он её ласково, почти по-семейному называл, пивка. Холодная, запотевшая пластиковая бутылка казалась Горину в тот момент бесценным сокровищем, эликсиром жизни. Он быстро вышел на улицу, нашел укромный, нелюдимый уголок за бетонной колонной, отгороженный от всего мира, и сделал первый, долгий, жадный глоток. Знакомое шипение газа и горьковатый хмельной вкус наполнили его, принося мгновенное, почти физическое облегчение, смывая слои напряжения.
Погуляв по зданию, затем покинув его и насладившись никотином, выкурив две сигареты подряд, чтобы закрепить эффект и заглушить дрожь в руках, Дима возвратился в аэропорт. И хотя уже был достаточно навеселе, чувствуя приятное, расслабляющее тепло, разливавшееся по голове, он всё же, к своему удивлению, благополучно прошел повторный контроль на входе и перед залом ожидания. Змий был временно усмирен, насыщен, и теперь, казалось, можно было лететь.
Вернувшись, Дима почувствовал себя человеком, который только что выиграл небольшую, но важную битву с обстоятельствами. Он нашел свободное кресло подальше от суеты, у стены с гигантским окном, за которым копошились аэробусы, прислонил к стене свою легкую, почти невесомую сумку и закрыл глаза, наслаждаясь остатками хмельного тепла и смутным чувством победы.
Однако эйфория, как это всегда с ним бывало, длилась недолго. Пиво, выпитое на скорую руку, быстро переработалось его измученным организмом, и уже через полчаса знакомый, настойчивый, похожий на сверление зуд глубоко в подкорке начал возвращаться. Зеленый змий, лишь притворившийся спящим, снова зашевелился, требуя продолжения банкета, новой жертвы.
Впереди был долгий, многочасовой перелет, и одна мысль о том, что придется провести несколько часов в замкнутом, душном пространстве салона, будучи трезвым, беззащитным перед лицом собственных мыслей, вызывала у Димы приступ настоящей, животной паники. Он огляделся, и его взгляд, словно снайперский прицел, упал на ярко освещенную стойку Duty Free, где среди прочего, словно драгоценные камни, блестели и переливались всеми цветами радуги бутылки с крепким, выдержанным алкоголем. Это был его последний, законный шанс взять с собой в полет кусочек рая.
Не поленившись заново пройти весь этот унизительный контроль, подразумевавший снятие чуть ли не всей одежды вплоть до носков, – процесс, который для трезвого человека был бы мелким неудобством, а для него, шатающегося, с размытым зрением, стал настоящим испытанием на координацию и выносливость. Ведь не поленился же! Ведь сумел, хотя крепко его штормило и мир плыл перед глазами!
Дима с грохотом сбрасывал ботинки и ремень в пластиковый лоток, а охранники, видавшие виды, лишь устало отводили глаза, привыкшие к подобным зрелищам; их безразличие было почти благословением. «Ведь пропустили же!» – и Дима, выдохнув, брякнулся на кресло в зале ожидания. Тяжелый, пьяный вес тела с облегчением принял мягкую, податливую обивку. Он только было хотел смежить усталые веки, погрузиться в короткое, спасительное забытье, как в кармане завибрировал, а затем настойчиво зазвонил телефон.
На том конце провода была его супруга – Виктория, с которой они вместе тянули лямку семейной жизни уже более двадцати лет. Это была не просто лямка, а тяжелый, скрипучий воз, который она тащила в основном в одиночку, все эти годы пытаясь тянуть за собой и супруга, безнадежно увязшего в трясине.
Не сосчитать, сколько раз за это время она, стиснув зубы, хотела бросить этого пьяницу Горина – ненадежного человека. Он ведь таким был всегда, с молодости, с самой свадьбы. А теперь, когда ему перевалило за 40, и морщины вокруг глаз стали глубже, а обещания «завязать» – такими же пустыми и выцветшими, как старый плакат, исправляться тем более не собирался.
По одной лишь фразе «Добрый вечер, солнышко» Виктория с её обостренным, почти мистическим чутьем, поняла: Дима пьян. В этом «солнышке» не было ни капли тепла, только приторная, фальшивая слащавость, которую он использовал, как щит, когда чувствовал вину, но не раскаяние. Она даже не по внешнему виду уже, а по тембру голоса, по едва уловимой раскачке в интонациях могла с точностью до грамма догадаться, сколько в бензобаке его зеленого змия топлива плещется.
Сейчас это было примерно, если переводить на водку, пол-литра. Но кто сказал, что Дима на этом остановится?! Чушь какая! Она знала, как по часам, что это лишь начало, прелюдия к многодневному марафону, который вымотает и ее, и его, и опустошит их общий бюджет.
За невинной фразой «добрый вечер» последовал не просто разговор, а жесткий, выверенный разнос. Более всего Викторию, прагматичную и уставшую, волновало не его состояние, а суровая проза жизни: её великовозрастный балбес вообще не сможет улететь домой, устроит сцену или просто проспит свой рейс.
Почему она так думала? На его слащавое «через три часа буду дома» супруга ответила Диме такой отборной тирадой, с такими изысканными, почти шекспировскими словами, что у него, даже сквозь алкогольный туман, уши повяли и похолодел затылок. Она говорила негромко, но каждое ее слово было, как удар молота по наковальне, пробивая пьяную броню и достигая самых потаенных, ещё трезвых уголков сознания…