Тот августовский вечер я, наверное, не забуду никогда. Он должен был стать финальным аккордом нашего дачного лета — немного грустным, но светлым. Солнце уже садилось, окрашивая небо в персиковые и лиловые тона. Воздух был густым и тёплым, пах прелой листвой, спелыми яблоками и усталостью. Мы с мужем, Олегом, только что закончили загружать багажник нашей старенькой машины. Спина гудела, руки были в царапинах, а под ногтями чернела земля, которую, казалось, уже ничем не отмыть. Но на душе было какое-то удовлетворение.
Все выходные с самого мая мы проводили здесь, на даче у свекрови, Тамары Павловны. Каждые субботу и воскресенье, как по расписанию. Подъём в шесть утра, два часа по пробкам, а потом — до самого заката — работа. Мы пололи нескончаемые грядки, окучивали картошку, поливали, рыхлили, таскали вёдра с водой из колодца, чинили покосившийся забор. Олег, городской парень до мозга костей, научился обращаться с триммером и даже сколотил новый парник. Я же, кажется, изучила все виды сорняков в лицо и могла бы защитить диссертацию по борьбе с колорадским жуком. «Маме надо помочь, — говорил Олег каждую пятницу, устало собирая сумку. — Она одна не справится». И я соглашалась. Ведь это же мама.
И вот теперь результат наших трудов был аккуратно уложен в багажник. Ровные, как на подбор, кабачки, пузатые баклажаны, сетки с картошкой, помидоры, пахнущие солнцем, и огромный кочан капусты, который еле влез. Это была наша награда. Наша доля урожая. Так было всегда. Мы помогаем — осенью увозим домой запасы на зиму. Справедливо, как мне казалось.
— Ну всё, вроде бы, — выпрямился Олег, с хрустом потягиваясь. — Мам, мы поедем, а то затемно до города добираться.
— Подождите, ребятки, — донеслось с крыльца. Тамара Павловна сидела в своём любимом плетёном кресле, поджав под себя ноги. В её руках была неизменная чашка с травяным чаем и маленькая тетрадка в клеточку. — Подойдите на минутку, дело есть.
Её голос был спокойным, даже ласковым, но что-то в нём заставило меня насторожиться. Какая-то новая, металлическая нотка, которой я раньше не замечала. Мы подошли к крыльцу. На столике рядом с ней стояли ещё две чашки с остывшим чаем, которые она приготовила для нас, но мы так и не успели присесть.
— Устали, поди? — спросила она, не глядя на нас, а листая свою тетрадку.
— Есть немного, — честно признался Олег. — Но ничего, зима длинная, отдохнём.
— Да уж, потрудились на славу, — кивнула она. Её взгляд скользнул по нашему забитому багажнику, и в нём промелькнуло что-то странное. Не радость, не гордость, а скорее… оценка. Будто оценщик смотрит на товар. — Всё погрузили? Ничего не забыли? Зелень возьмите, петрушка хорошая в этом году.
Я стояла молча, обхватив себя руками. Вечерний холодок начал пробирать сквозь лёгкую кофту. Или это был не он? Это было предчувствие. Весь этот летний сезон был каким-то неправильным. Раньше Тамара Павловна работала вместе с нами, шутила, рассказывала истории из молодости. А в это лето она всё больше сидела на крыльце, как полководец, раздавая указания. «Олег, грядку с морковью надо получше прополоть, сорняки все соки вытянут. Аня, ты помидоры подвязываешь неправильно, ну кто так делает, всю ветку сломаешь».
Каждое наше действие подвергалось критике. Мягкой, вкрадчивой, но оттого ещё более обидной. Мы всё делали не так. Недостаточно быстро, недостаточно тщательно. И всё это время рядом с ней лежала эта тетрадка. Она постоянно что-то в неё записывала своим мелким, убористым почерком. Когда я однажды в шутку спросила, что она там пишет, мемуары или роман, она сухо ответила:
— Учёт веду. Всему счёт нужен.
Тогда я не придала этому значения. Ну, пожилой человек, свои причуды. Может, записывает, когда что сажала, когда поливала. Но сейчас, глядя на эту тетрадь в её руках, я чувствовала, как по спине пробегает неприятный озноб.
Вспоминались и другие моменты. Месяц назад звонила Лена, старшая сестра Олега. Она уже лет десять жила на Севере, замужем, двое детей. Приезжала редко, но регулярно присылала матери деньги. После их разговора Тамара Павловна ходила особенно довольная и, как бы невзначай, бросила за ужином:
— Вот Леночка у меня умница. Понимает, что матери помогать надо. Позвонила, как дела спросила, денежку прислала. Не то что некоторые, только на словах.
Олег тогда поперхнулся.
— Мам, в смысле «на словах»? Мы каждые выходные здесь спину гнём!
— Так то ж трудом, сынок, — вздохнула она. — Труд сегодня есть, завтра нет. А деньги — они всегда деньги.
Тогда мы списали это на старческую ворчливость. Но осадок остался. Словно наш вклад, наши мозоли, наше потраченное время просто обесценили. Сравнили с пачкой купюр и признали менее ценным.
Были и другие странности. Она стала какой-то… расчётливой. Раньше, если мы привозили из города какие-то продукты, хороший сыр или колбасу, она радовалась, благодарила. Теперь же принимала как должное и тут же делала пометку в своей тетради. Что она там записывает? «Привезли килограмм сыра»? Зачем? Мысли роились в голове, складываясь в тревожную картину. Я смотрела на Олега, но он, кажется, ничего не подозревал. Он просто устал и хотел домой. Он любил свою мать той слепой, всё прощающей сыновней любовью, которая не замечает недостатков.
— Так вот, — Тамара Павловна наконец оторвалась от тетрадки и подняла на нас глаза. Взгляд был холодным, деловым. Таким смотрят на должников, а не на родных детей. — Я тут всё подсчитала. За лето.
Она протянула нам тетрадный лист, вырванный из середины. На нём аккуратными столбиками было расписано: «Семена — столько-то. Удобрения — столько-то. Вода по счётчику — столько-то. Электричество на насос…». Внизу была подведена жирная черта и выведена итоговая сумма.
— Что это? — не понял Олег, взяв листок. Он вгляделся в цифры, и его лицо начало медленно меняться. Усталость сменилась недоумением, а затем — возмущением.
— Это себестоимость урожая, — спокойно пояснила свекровь. — Вы же себе почти половину забираете. Было бы справедливо, если бы вы компенсировали мои затраты. Я ведь пенсионерка, каждая копейка на счету.
Наступила тишина. Было слышно, как где-то в траве стрекочет сверчок и как гулко стучит моё собственное сердце. Я смотрела на неё и не верила своим ушам. Это был не дурной сон. Это происходило наяву.
— С вас двенадцать тысяч рублей, — произнесла она ровным голосом, глядя не на нас, а куда-то в сторону темнеющего сада.
И в этот момент мир для меня будто треснул.
Олег несколько секунд молча смотрел то на листок, то на мать. Он словно не мог сопоставить её слова с реальностью. Потом он нервно рассмеялся.
— Мам, это что, шутка такая? Двенадцать тысяч? За овощи, которые мы сами же и вырастили?
— Я не просила вас их растить для себя, — отрезала Тамара Павловна, и её голос стал жёстким, как замерзшая земля. — Я просила помочь мне. А урожай — он мой. Я его хозяйка. Я вкладывала деньги. А вы забираете товар. За товар надо платить.
«Товар». Это слово ударило меня, как пощёчина. Не плоды нашего общего труда, не гостинцы от мамы, не часть семейного достояния. Товар. Как на рынке. У меня перехватило дыхание.
— Мам, ты в своём уме?! — взорвался Олег. Его лицо побагровело. — Мы всё лето тут пахали! Каждые выходные! Мы отпуска своего не видели! Я спины не чувствую, у Ани все руки в мозолях! Мы это делали для тебя, для семьи! А ты нам счёт выставляешь?
— А я вас просила спину гнуть? — её брови поползли вверх в наигранном удивлении. — Это ваш сыновний долг — родителям помогать. Я тебя растила, ночей не спала, последнее отдавала. А ты мне теперь каждую прополотую грядку считать будешь? Неблагодарный!
Она произнесла это с таким праведным гневом, с такой обидой в голосе, что на секунду я почти поверила ей. Но потом я снова посмотрела на этот листок с расчётами, и холодная ярость вытеснила все остальные чувства. Она смеет говорить о неблагодарности? Она, которая только что оценила наши силы, наше время, нашу любовь в двенадцать тысяч рублей?
Олег стоял, потерянно глядя на неё. Он был раздавлен. Я видела, как в его глазах рушится образ матери, который он лелеял всю жизнь. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но только махнул рукой и отвернулся.
— Поехали отсюда, Ань, — глухо произнёс он. — Поехали.
Он был готов просто уйти, проглотив эту обиду, оставив всё как есть. Но я не была готова. Во мне что-то переключилось. Спокойствие, которое я так старательно сохраняла всё лето, сменилось ледяной решимостью. Я сделала шаг вперёд, к крыльцу.
— Минуточку, Тамара Павловна, — сказала я тихо, но так, что они оба обернулись. — Вы совершенно правы. Всему нужен счёт. Давайте посчитаем всё честно.
Свекровь посмотрела на меня свысока, с победным выражением лица. Она думала, я сейчас достану кошелёк.
Я подошла к столику, взяла чистый лист бумаги и ручку. Олег смотрел на меня с недоумением.
— Итак, — начала я ровным, безэмоциональным голосом, подражая её деловому тону. — Давайте составим смету наших услуг. Начнём с мая. Выходные, суббота и воскресенье. Возьмём по восемь рабочих часов в день, хотя по факту было больше. Итого шестнадцать часов в неделю. В месяце четыре недели. Это шестьдесят четыре часа в месяц.
Я писала цифры на листке. Тамара Павловна молча наблюдала, её лицо вытягивалось.
— Май, июнь, июль, август. Четыре месяца. Четыре умножаем на шестьдесят четыре, получаем… двести пятьдесят шесть часов. Это только на одного человека. Нас было двое. Значит, пятьсот двенадцать человеко-часов.
Я сделала паузу, поднимая на неё глаза. Она молчала.
— Теперь определимся со ставкой. Я не буду брать как за квалифицированный труд. Возьмём минимальную ставку разнорабочего в нашем регионе. Скажем, двести рублей в час. Это очень по-божески. Итак, пятьсот двенадцать часов умножаем на двести рублей… — я быстро прикинула в уме. — Получается сто две тысячи четыреста рублей. Это за прополку, полив и окучивание.
Лицо Тамары Павловны из удивлённого стало каменным. Олег смотрел на меня во все глаза, в его взгляде читалось что-то похожее на восхищение.
— Далее, — невозмутимо продолжала я. — Дополнительные работы. Починка забора. Материал ваш, работа наша. Олег потратил на это целую субботу. Восемь часов. Плотницкие работы стоят дороже. Возьмём по минимуму, три тысячи рублей. Сборка и установка парника. Два дня, шестнадцать часов. Ещё тысяч шесть. Перевозка навоза на нашей машине. Амортизация, бензин. Это ещё тысячи две. Не будем забывать про еженедельные поездки сюда. Дорога туда-обратно — сто двадцать километров. За четыре месяца это почти две тысячи километров. Посчитаем только бензин, это примерно… тысяч семь-восемь.
Я писала, а в комнате висела звенящая тишина. Свекровь выглядела так, будто её ударили.
— Итого, — я обвела итоговую сумму. — Получается сто девятнадцать тысяч четыреста рублей. Это то, что вы должны нам за наше потраченное время и ресурсы.
Я протянула ей листок.
— Вы нам должны двенадцать тысяч за «товар». Мы вам — почти сто двадцать тысяч за работу. Я думаю, мы можем произвести взаимозачёт. С вас остаётся сто семь тысяч четыреста рублей. Вы сегодня готовы рассчитаться или можем подождать до вашей пенсии?
Она смотрела на листок, потом на меня. Её губы дрожали. Она хотела что-то сказать, но не могла выдавить ни слова. Она просто потеряла дар речи.
И в этот самый момент, когда немая сцена достигла своего апогея, на столике завибрировал её телефон. Она вздрогнула и растерянно схватила его.
— Да… Алло… — пролепетала она в трубку, не отрывая от меня ошарашенного взгляда.
Она слушала, что ей говорят на том конце, и механически кивала.
— Да, Верочка, всё в силе… Да, всё свежее, не переживай… Завтра утром всё привезу, как договаривались. И кабачки, и помидоры, всё отборное, прямо с грядки…
И тут меня пронзило окончательное, уродливое понимание. Верочка. Это её знакомая, которая держит овощную палатку на местном рынке. Так вот оно что…
Она всё это выращивала не для себя. Она растила это на продажу. А мы… мы были её бесплатной, сезонной рабочей силой. Она хотела, чтобы мы не только вкалывали на неё всё лето, но ещё и оплатили «себестоимость» товара, который она потом продаст с наценкой. Это была не просто жадность. Это был циничный, холодный расчёт.
Олег, который тоже всё слышал, медленно повернулся ко мне. В его глазах больше не было гнева. Только бездонная, выжженная пустота. Он всё понял. Окончательно и бесповоротно.
Он молча подошёл к машине. Открыл багажник. И так же молча, без единого слова, начал выгружать овощи. Сетку за сеткой. Пакет за пакетом. Он выкладывал всё на землю у крыльца. Я подошла и стала ему помогать. Мы двигались слаженно, как роботы. Вот на землю ложатся наши кабачки. Вот наша картошка. Вот помидоры, которые я подвязывала с такой заботой.
Тамара Павловна так и сидела с телефоном в руке, наблюдая за нами окаменевшим взглядом. Она не сказала ни слова. Когда багажник опустел, Олег с силой захлопнул крышку. Звук прозвучал в вечерней тишине как выстрел.
Мы сели в машину. Олег завёл двигатель. Я в последний раз посмотрела на крыльцо. На женщину, которая была мне свекровью. На аккуратную горку овощей у её ног — памятник нашему труду и нашему разочарованию. Она так и не пошевелилась.
Всю дорогу до города мы ехали в полной тишине. Это была не неловкая или гневная тишина. Это была тишина траура. Мы оба понимали, что сегодня вечером мы потеряли нечто большее, чем просто урожай с дачи. Мы потеряли часть нашей семьи. Связь, которая, как нам казалось, была крепкой и настоящей, оказалась всего лишь деловой сделкой, в которой нас цинично использовали. За спиной оставался не просто дом с садом, а руины наших иллюзий. И я знала, что на эту дачу мы больше никогда не вернёмся. Туда, где любовь и труд имеют свой ценник.