«С именем Петра будет неразлучно имя Лефорта». Эти слова одного из его биографов, конечно же, очень точны. Что же мы видим после «троицкого похода»?
С одной стороны, вроде бы осуществляются его слова, сказанные царю ещё в Троице: «Будут у нас потехи, шумство, красивые девушки... Покуда кровь горяча, — гуляй, — казны хватит, ты — царь». Мы видим, как перестраивается его дом, чтобы иметь возможность устраивать приёмы («Так много людей хотело пожать ему руку, перекинуться словечком, просто напомнить о себе»), стать «островком манящей иноземщины». Но давайте внимательно прочитаем: «Лефорт стал нужен Петру, как умная мать ребенку: Лефорт с полслова понимал его желания, стерёг от опасностей, учил видеть выгоды и невыгоды и, казалось, сам горячо его полюбил, постоянно был подле царя не за тем, чтобы просить, как бояре — уныло стукая челом в ноги, — деревенек и людишек, а для общего им обоим дела и общих потех». Мне кажутся очень важными слова об «общем деле»: ведь в доме Лефорта завязываются важные знакомства, заключаются деловые сделки…
И в доме Лефорта, на балах, происходят новые встречи царя с Анной Монс, всё больше и больше привязывающие его к ней, заставляющие сказать: «Мне с тобой счастье...»
Но, наверное, недаром «Лефорт становился большим человеком». Не только «был он, как лист хмеля в темном пиве Петровых страстей», позволяющим «без оглядки кинуться к удовольствиям» и изобретающим эти удовольствия.
После буйной «святочной потехи» «неожиданно Лефорт (по просьбе голландцев) намекнул Петру, что хорошо бы прогуляться в Архангельск: взглянуть на настоящие морские суда».
И эта поездка (по Толстому, начавшаяся почти, как развлечение – ведь Пётр «тронулся всё с той же кумпанией», с которой гулял в Москве, хотя «взяли и людей деловых») станет во многом переломным моментом.
Я в одной из предыдущих статей много писала о ней и повторяться сейчас не буду. Напомню лишь, что Лефорт, чьё поведение поначалу вызвало раздражение у царя («Доволен, весел, счастлив... Пётр засопел: до того вдруг захотелось дать в морду сердечному другу Францу...») именно здесь подаст молодому царю самый главный совет: «Герои римские, с коих и поныне берем пример... Герои полагали славу свою в войне...» И именно здесь начнётся разговор о морях: «Без Чёрного с Азовским морем тебе не быть, Петер... И не быть тебе, Петер, без Балтийского моря...»
Возвращение в Москву, для Петра омрачившееся смертью матери, даст Лефорту возможность ещё больше приблизиться к царю: обговорив с Алексашкой все дальнейшие действия, он приглашает Петра «совместно плакать» - и после «римского ужина в славу богини Цереры, столь знаменитой утешительной историей с дочерью своей Прозерпиной», видимо, и произойдёт окончательное сближение царя с Анной Монс.
Конечно же, генерал Лефорт сопровождает Петра и в Азовском походе (из истории нам известно, что командовал он едва ли не самым крупным воинским формированием в действующей армии: 10000 – 12000 человек при 12 тридцатишестифунтовых пушках и 24 мортирах). Толстой покажет достаточное здравомыслие Лефорта, который, видя постоянные неудачи, «не раз пытался склонить Петра снять осаду» («Не отложить ли до будущего года?») Кстати, собирая исторические сведения о Лефорте, я нашла указание на то, что для него самого этот поход оказался роковым: отступая от Азова, он во время одного из переходов упал с лошади и ударился правым боком о камень. Полученная травма оказалась слишком серьёзной, и от последствий её он до конца так и не оправился. Поэтому во время второго похода он непосредственного участия в военных действиях не принимал, хотя и получил свою долю почестей при триумфе – «вели четырнадцать богато убранных лошадей Лефорта. Сам он, в латах, с планом Азова в руке, стоя, ехал в царских золотых санях по гололедице».
Немного оправившись от болезни, Лефорт становится одной из главных фигур Великого посольства: «Великими полномочными послами выбрали Лефорта, сибирского наместника Федора Алексеевича Головина, мужа острого ума и знавшего языки, и думного дьяка Прокофия Возницына». Кто знает, а может, и сама идея заграничного путешествия возникла у Петра не без влияния Лефорта? Во всяком случае, без такого соратника Пётр вряд ли бы решился на столь ответственный шаг. В Европе Лефорт далеко не всегда был рядом с царём, но регулярно сообщал ему о дипломатических переговорах посольства.
Вернувшись в Россию из-за стрелецкого бунта, Пётр именно в доме Лефорта находит успокоение и понимание, и именно Лефорту он расскажет о своём замысле «бояр, бородачей, всех связать кровавой порукой». И выльется это в страшную казнь: «все бояре, сенаторы царской думы, дьяки — по повелению царя — должны были взяться за работу палача… Все эти высокородные господа являлись на площадь». Однако «генерал Лефорт также был приглашён взять на себя обязанность палача, но отговорился тем, что на его родине это не принято».
Именно после этих казней нелюбимую царём Евдокию ссылают в монастырь, а рядом с Петром оказывается «кукуйская царица» Анна Монс.
Рассказывая о смерти Лефорта, Толстой опишет бывший накануне её пир «с посланниками — датским и бранденбургским», когда Лефорт скажет о великих перспективах России: «Мачтовые леса шумят у нас по великим рекам... Рыбою одной можем прокормить все христианские страны. Льном и коноплёй засеем хоть тысячи вёрст. А дикое поле — южные степи, где в траве скрывается всадник! Выбьем оттуда татар, — скота у нас будет, как звёзд на небе. Железо нам нужно? — руда под ногами. На Урале — горы из железа. Чем нас удивят европейские страны? Мануфактуры у вас? Позовём англичан, голландцев. Своих заставим. Не оглянетесь — будут у нас всякие мануфактуры. Наукам и искусствам посадских людей обучим. Купца, промышленника вознесем, как и не чаяли».
Планам этим при его жизни не дано будет осуществиться…
Современники по-разному рассказывали о последних часах жизни Лефорта. По одной версии, «до последнего вздоха он лежал в сильнейшем бреду. Пастор безотлучно находился при нем, и больной изредка говорил с ним, но всегда непонятно; только за час до смерти он потребовал, чтобы читали молитву», по другой – «в непрерывном бреду отгонял [пастора] прочь, требуя вина и музыкантов. Медики разрешили последнее: любимые звуки арий успокоили больного, но не надолго. Он снова впал в беспамятство и очнулся только перед самой смертью».
Толстой выбирает своё: Лефорт просит плачущего мажордома: «Позови музыкантов... Друзей... Чаши...» И окончательно забывается под звуки менуэта, так и не сумев выпить свою чашу вина…
Толстой покажет и реакцию бояр («От радости в Москве не знали, что и делать. Конец теперь иноземной власти, — Кукуй-слободе. Сдох проклятый советчик»), и распускаемые ими слухи («Помирая, Лефорт приказал музыкантам играть, шутам скакать, плясицам плясать и сам — зелёный, трупный — сорвался с постели, да и заскакал»), и горе Петра («Другого такого друга не будет… Радость — вместе и заботы — вместе. Думали одним умом»), находящего понимание только у Саньки Волковой.
А Анне Монс Пётр скажет: «Плохим был адмиралом, а стоил целого флота». Почему так? Да наверное, потому, что без Лефорта вряд ли началось бы становление флота Российского…
*************
В одной из статей о Лефорте я прочла и такие сведения:
«В семье Франца Яковлевича не оказалось даже денег на его погребение (у Петра Лефорта даже не нашлось средств на пошив траурного платья), поэтому царь взял все расходы на себя. Лефорт не был стяжателем - подаренные ему во время Великого посольства вещи от иностранных дворов он добровольно сдал в казну. У адмирала было всего 160 дворов, т.е. 450 - 480 душ на оброке, с которых он получал до шестисот рублей в год. Фактически, Лефорт содержал себя почти одним жалованием».
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал! Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
"Путеводитель" по циклу здесь
Навигатор по всему каналу здесь