Конец июня раскинулся над городом знойной душной пеленой. Виктория шла домой через парк, замедляя шаг. Воздух, густой от жары, был наполнен смехом и визгом – по аллеям носились дети на самокатах и велосипедах. Даже крохотная девочка лет трех, с бантиками-пуговками, сосредоточено правила красным самокатом. Вика присела на скамейку, наблюдая за этой суетой, и горькая мысль пронзила ее, как игла: «У них все впереди. А у меня? Двадцать восемь, а на горизонте – ни одного жениха».
Она поднялась и пошла к дому, старой пятиэтажке, где прошло все ее детство и юность. Дверь квартиры была, как всегда, неприветливой границей. Едва переступив порог, Вика услышала знакомое, сдавленное ворчание.
– Опять до полуночи шляешься? – раздался из кухни голос матери. Людмила Петровна появилась в проеме. Ее некогда густые каштановые волосы были собраны в небрежный, давно не расчесанный хвост, лицо, еще сохранившее следы былой красоты, осунулось и пожелтело от вечного недовольства. На ней был старый, выцветший до неопределенного цвета халат. Она с молодости не работала, хобби никакого не имела и от скуки ела поедом дочь и мужа.
– Мама, я с работы, – устало сказала Вика, снимая туфли. – У меня сложный день был. Начальница опять…
– А у меня каждый день сложный! – голос матери резко взлетел, срываясь на крик. – Весь день одна в этой клетке! И ты начинаешь сразу ныть!
Виктория не выдержала. Нервы, натянутые за день, лопнули.
– Да знаю я, что ты дома! Но я прихожу выжатая, как лимон! Мне хотя бы час тишины, чтобы прийти в себя! Дай отдохнуть, ради бога!
Она прошмыгнула в свою комнату, захлопнула дверь и, не переодеваясь, повалилась на кровать. Зашипевший вентилятор гнал по комнате тяжелый, горячий воздух. За дверью еще какое-то время бушевал шторм, затем стихло. Вика закрыла глаза. Ей снилась начальница, Алевтина Сергеевна, женщина с лицом хищной птицы и вечно подведенными глазами. Она кричала, размахивая длинным малиновым ногтем перед самым лицом Вики: «Не смей даже смотреть в сторону Витьки! Я всё вижу!» Этот Витя, кладовщик, детина с наглыми карими глазами навыкате и вечной ухмылкой, будто специально крутился рядом, подливая масла в огонь.
Девушку резко вырвал из сна грохот и крики из гостиной. Она вскочила, протирая глаза. Картина, открывшаяся ей, была сюрреалистична. Посреди комнаты стоял отодвинутый диван, а отец, Михаил Иванович, сидел на полу, скорчившись от боли. Его доброе, усталое лицо с глубокими морщинами у глаз было бледно. Он снял носок и осторожно касался распухшего, уже багровеющего большого пальца на ноге.
– Михал, да что ж ты за растяпа! – визгливо кричала Людмила Петровна, тыча пальцем в сломанную деревянную перекладину на старой диванной сетке. – Диван поломал! Антикварный!
– Мама! – вступила Вика, пораженная. – Да посмотри на него! Палец, возможно, сломан! А ты про диван! Лучше бы лед принесла! Надоели твои вопли, лучше бы ужин приготовила!
– Сама знаешь, где аптечка! – отрезала мать, но тон ее слегка сбавил накал. Она с неохотой поплелась на кухню, бормоча что-то под нос.
Отец молча поднял на дочь глаза. В них читались боль и бесконечная усталость.
– Ничего, дочка, – хрипло сказал он. – Обойдется.
На следующий день он аккуратно склеил ту самую «антикварную» перекладинку, и следа поломки не осталось. Но трещина в семье стала явной и зияющей.
Конфликт грянул в выходной. Людмила Петровна, увлеченно стуча по клавиатуре (ее мизерные гонорары за сетевые рассказы были единственным личным доходом), столкнулась с какой-то компьютерной проблемой.
– Михаил! Иди сюда! У меня тут всё зависло!
Отец пришел, несколько минут пощелкал, настраивая.
– Вот, почти готово, нужно еще пару минут…
– Да ладно, и так сойдет! Отойди, дай сяду! – нетерпеливо дернула она его за рукав.
Но Михаил Иванович, человек основательный, не торопился.
– Сейчас, Люда, нужно правильно сохранить, а то…
Он не успел договорить. Мать с воплем «Надоел!» выбежала из комнаты, с грохотом хлопнув дверью. Вика, мывшая посуду на кухне, не выдержала.
– Мам, он же помогает! За что кричишь-то?
Людмила Петровна обернулась. Ее глаза блестели гневом.
– А тебя я не спрашивала! Иди отсюда! И ты, тв арь поганая, – это уже было обращено к появившемуся в дверях мужу.
В воздухе повисла тяжелая пауза. Вика, глотая ком в горле, тихо спросила:
– Мама, а ты нас вообще любишь? Или уже ненавидишь?
Людмила Петровна фыркнула, обращаясь к мужу:
– Слышишь? Твоя дочь считает, что я вас ненавижу!
Михаил Иванович, не поднимая глаз, тихо, но отчетливо сказал:
– Да.
Это тихое «да» подействовало как красная тряпка. Посыпались оскорбления, грохот посуды, хлопанье дверей. Молчание длилось сутки. А утром Людмила Петровна, бледная и торжествующая, объявила:
– Поздравляю, дочь. Твоего отца и меня больше ничего не связывает. Я подаю на развод. И виновата в этом только ты.
Виктория остолбенела. У нее и в мыслях не было разводить родителей. Она с ужасом смотрела на отца. Он показался вдруг маленьким и сломленным.
Продажа приватизированной на троих квартиры прошла с каким-то болезненной, лихорадочной скоростью. Людмила Петровна, забрав свою долю, всю технику и всю мебель («Мне же на новом месте не на что будет купить!»), переехала к своей старенькой матери. Михаил и Виктория на вырученные деньги сделали первый взнос по ипотеке на скромную двушку на окраине и купили самую необходимую мебель. Квартира была пустой и безликой, но в ней пахло свежим ремонтом и тишиной.
Как-то вечером, за ужином из магазинных пельменей, отец вздохнул:
– Вот ты, Викуша, скоро выйдешь замуж, уедешь. А я тут один останусь.
В его голосе звучала такая тоска, что Вике стало больно.
– Пап, а ты почему не подумаешь о себе? – осторожно начала она. – Тебе всего пятьдесят два. Мужчина в расцвете. Может, стоит… познакомиться с кем-то? С женщиной доброй, спокойной…
Михаил Иванович так дернулся, что чуть не опрокинул стакан с чаем. Его лицо, доброе и мягкое, исказила гримаса чего-то вроде страха.
– Что ты, дочь! Какие женщины! – Он мотал головой, будто отгонял навязчивых ос. – Я с одной нажился… Хватит с меня. Лучше уж один. Спокойнее.
Вика понимала его. Мать оставила слишком глубокие шрамы. Она больше не возвращалась к этой теме.
Ей самой пришлось сменить работу. Алевтина Сергеевна, окончательно обезумев от ревности, устроила ей такой унизительный разнос при всем коллективе, что терпеть больше не было сил. Вика уволилась.
Новое место, проектный институт, стало спасением. Здесь пахло не складской пылью, а чертежами и кофе, а главное – царила атмосфера уважения. И вот там, спустя пару месяцев, на нее обратил внимание молодой инженер-конструктор из соседнего отдела. Его звали Артем.
Он был высоким, стройным, с типичной внешностью «технаря»: умные, немного насмешливые серые глаза за очками в тонкой металлической оправе, темные, всегда слегка взъерошенные волосы. Одевался просто, но со вкусом: джинсы, хорошие рубашки или футболки. Он не был похож на наглого Витю-кладовщика. Его ухаживания были ненавязчивыми и искренними.
– Вика, не спеши на обед, – как-то остановил он ее у лифта. – Я видел, ты с утра проект сверстала. Давай вместе сходим, я знаю неплохую пельменную рядом.
За обедом он рассказывал не о себе, а расспрашивал ее, шутил, смеялся легким, приятным смехом. Им было легко вместе.
Шли недели. Обеды стали традицией, потом появились совместные походы в кино, прогулки по вечернему городу. Артем был тактичен, внимателен. Он никогда не лез в душу, но всегда был рядом. Как-то раз, провожая ее до дома, он взял ее за руку. Его пальцы были длинными и теплыми.
– Знаешь, Виктория, – сказал он задумчиво, глядя на освещенные окна ее дома. – Мне с тобой очень… спокойно. И интересно. Я давно такого не чувствовал.
Сердце Вики учащенно забилось. Она посмотрела на него, на его ясный, открытый взгляд, и поняла, что «горизонт» больше не пуст. Он здесь, рядом, держит ее за руку. И дело, казалось, медленно, но верно двигалось к чему-то большому и светлому, к чему она уже почти не смела надеяться. К свадьбе.
***