Жизнь семьи Орловых в стареньком, продуваемом всеми ветрами доме на отшибе, у самого края старого заброшенного кладбища, была не выбором, а наследием. Дом этот построил еще прадед, и с тех пор Орловы были хранителями этого места — не столько сторожами, сколько невольными медиумами между миром живых и миром усопших. Главой семьи и, по сути, последним таким медиумом была бабушка Агафья — женщина с глазами цвета старого льда и морщинистыми, будто изрезанными картами неизвестных земель, руками. Она была знахаркой. К ней шли за травами от хворей, за советом, а иногда — за чем-то более глубоким, что обычные люди предпочитали не называть вслух.
Ее внучка, семнадцатилетняя Лиза, была полной противоположностью. Солнечная, с золотистыми волосами и живым огнем в глазах, она ненавидела это место. Ненавидела гнетущую тишину, нарушаемую лишь скрипом вековых елей, вид могильных плит из своего окна и тяжелую, сладковатую атмосферу дома, пропитанную запахами сушеных трав и старого дерева. Она мечтала об университете в большом городе, о шуме машин и огнях, а не о шепоте теней.
И вот в одну из промозглых осенних недель, когда туман с кладбища накрывал их дом словно саван, в жизни Лизы появился Он. Его звали Марк. Лиза познакомилась с ним случайно, возвращаясь из соседней деревни поздно вечером. Он стоял под старым дубом на опушке леса, граничащего с погостом, и показался ей заблудившимся туристом. Он был невероятно красив: черные как смоль волосы, бледная, почти фарфоровая кожа и пронзительные, неестественно яркие голубые глаза. Но в этой красоте была какая-то холодная, скульптурная завершенность, лишенная жизни.
Марк был молчалив и загадочен. Он говорил мало, но каждое его слово, казалось, было предназначено только для Лизы. Он умел слушать, и в его внимании она тонула. Но была одна, совершенно безумная деталь, которую Лиза поначалу старалась не замечать, списывая на романтику: Марк появлялся только после заката. Ровно тогда, когда последний луч солнца угасал за горизонтом и мир погружался во власть сумерек.
Первой забила тревогу бабушка Агафья. Едва взглянув на Марка, который однажды проводил Лизу до калитки, старуха побледнела так, что ее лицо сравнялось по цвету с седыми прядями волос. Она не сказала ничего, но с того вечера в доме словно поселился ледяной ужас.
«Он не отбрасывает тени, детка, — прошептала она как-то Лизе, схватив внучку за руку костлявыми пальцами. — Я вижу пустоту там, где должна быть душа. Он пахнет сырой землей и остывшим пеплом».
Лиза лишь отмахивалась, считая это бредом старой, помешанной на мистике женщины. Любовь ослепляла ее. Но бабушка не отступала. Она стала проводить ночи у окна, вглядываясь в темноту и шепча старинные заклинания. Она развесила по дому пучки чертополоха и зверобоя, натирала косяки дверей освященным маком.
Однажды ночью, когда Лиза тайком вышла на крыльцо, чтобы поговорить с Марком, бабушка Агафья, стоя в темноте сени, провела древний обряд «огненного взора». Она зажгла свечу из чистого воска, пропустила пламя трижды перед своими глазами и посмотрела на юношу. То, что она увидела, заставило ее вскрикнуть и отшатнуться.
Ей открылось не тело, а некая зыбкая, темная форма, сшитая из теней и отчаяния. Внутри этой формы пульсировала чужая, злая воля, словно паук, управляющий марионеткой. И нити этой воли тянулись далеко, вглубь леса, к самому старому склепу на кладбище. Это был мертвец. Не призрак, а физическая оболочка, насильно вырванная из объятий тлена и оживленная страшной силой. Некромант. Колдун, чье имя боялись произносить вслух еще полвека назад. Старый враг их семьи, которого, как считала Агафья, она победила много лет назад.
Цель была ясна и ужасна. Мертвец, обольстивший Лизу, должен был «свести ее в могилу». Не обязательно убить физически. Достаточно было забрать ее жизненную силу, ее душу, открыв ей «глаза» на истинную природу мира мертвых. Если живой человек, особенно молодой и впечатлительный, увидит потустороннее во всей его неприкрытой сути, его разум может не выдержать. Он угаснет, как свеча на сквозняке, утянув за собой в пучину отчаяния всех своих кровных родственников, связанных с ним энергетическими узами. Это была месть. Медленная, изощренная и окончательная.
Нужно было открыть глаза и Лизе, но иначе. Показать ей правду, пока не стало слишком поздно. Принудить мертвеца к истинной форме могла только та субстанция, которую его подменная природа была не в состоянии принять.
«Дитя мое, — сказала как-то утром Агафья, и голос ее был тих и сух, как шелест осенних листьев. — Сегодня, когда он придет, ты должна дать ему выпить это».
Она протянула Лизе небольшую деревянную чашу, наполненную густой, темно-красной жидкостью, которая пахла медью, полынью и чем-то неуловимо знакомым, но пугающим.
«Что это?» — спросила Лиза, содрогаясь.
«Напиток жизни, — ответила бабушка. — В нем сок девяти корней, выкопанных на растущей луне, пепел от сожженной ветви осины, что росла на перекрестке, и… кровь. Моя кровь. Живая кровь живого человека. Мертвые не могут пить этого. Их уста обжигает сама жизнь».
Лиза хотела отказаться, назвать бабушку сумасшедшей, но в глазах старухи была такая бездна решимости и боли, что слова застряли в горле. Страх, долго копившийся в подсознании, наконец прорвался наружу.
Той ночью Марк пришел, как всегда, с заходом солнца. Он был особенно нежен и печален. Они сидели в гостиной при свете одной керосиновой лампы. Бабушка Агафья неподвижно сидела в своем кресле в углу, наблюдая, и ее молчание было тяжелее любого крика.
Сердце Лизы бешено колотилось. Рука, сжимавшая чашу, дрожала.
«Марк, ты не хочешь пить?» — выдавила она, и голос ее сорвался на шепот. — «Я… я приготовила тебе морсу».
Он улыбнулся своей холодной, идеальной улыбкой и взял чашу. Его пальцы коснулись ее руки, и она почувствовала ледяной холод, пробирающий до костей.
«Ты сегодня какая-то нервная, моя радость», — произнес он мягко и поднес чашу к губам.
Все замерло. Бабушка Агафья затаила дыхание. Лиза смотрела, не в силах отвести взгляд.
Едва жидкость коснулась его губ, раздался звук, похожий на шипение раскаленного металла, опущенного в воду. Марк вскрикнул, но это был не человеческий крик, а скорее визг. Чаша выпала из его рук и разбилась, а красная жидкость, попав на пол, будто вскипела.
Он отшатнулся, его прекрасное лицо исказила гримаса нечеловеческой агонии. Кожа на его губах и щеках начала чернеть и пузыриться, как пергамент в огне. Из его глаз исчезли зрачки, залившись мутной, молочно-белой пеленой.
«Что ты сделала?» — просипел он, и голос его стал множественным, накладывающимся сам на себя, словно говорили десятки людей одновременно.
Бабушка Агафья встала, выпрямившись во весь свой невысокий рост. В ее руке был старый, почерневший от времени медный крест.
«Я открываю глаза тем, кто слеп!» — прогремела она, и ее голос обрел невероятную силу. — «Покажи свое истинное лицо, слуга тлена!»
И оно начало проявляться. Плоть Марка стала терять форму, расплываясь, как воск. Красивые черты распадались, обнажая то, что скрывалось под ними — серую, обезвоженную кожу, провалы глазниц, сквозь которые виднелся черный ход. От него повалил смрад тления и старой, мерзлой земли. Его одежда истлела на глазах, превратившись в лохмотья савана.
Лиза закричала. Это был крик полного, абсолютного ужаса, крик разбивающегося мира. Она видела не призрак, а физическое доказательство того, что смерть может ходить, говорить и притворяться любящей. Ее разум, цепляясь за реальность, отказывался верить, но глаза не лгали.
Мертвец, уже бывший Марком, извергнул поток проклятий на каком-то забытом языке и сделал шаг к Лизе, но бабушка Агафья бросила ему под ноги горсть соли, смешанной с железными опилками. Сущность отпрянула, словно наткнувшись на невидимую стену.
«Беги, детка! В дом!» — скомандовала бабушка.
Но Лиза не могла пошевелиться, парализованная страхом. Она смотрела, как бабушка, старая и хрупкая, вступила в бой с ожившим трупом. Знахарка пела старинный заговор, а мертвец метался по комнате, его форма то расплываясь в дымку, то вновь обретая черты ужасной реальности. Он пытался подойти к Лизе, тянул к ней свои костлявые, почерневшие руки, ища последний способ выполнить приказ хозяина.
В самый критический момент, когда тварь уже почти настигла Лизу, бабушка Агафья, собрав все свои силы, крикнула: «Помни! Ты — дитя жизни! Твоя кровь горяча, твое сердце бьется! Его сила — в твоем страхе! Не бойся его!»
Их взгляды встретились — ледяной взгляд бабушки, полный любви и жертвенности, и полный ужаса взгляд Лизы. И в этот миг что-то переключилось. Лиза не перестала бояться, но ее страх сменился яростью. Яростью за обманутые чувства, за поруганную любовь, за страх, который она пережила.
«Убирайся!» — закричала она изо всех сил, и в ее голосе была вся накопленная боль. — «Убирайся в свою могилу!»
Она схватила со стола ту самую керосиновую лампу и швырнула ее в существо.
Стекло разбилось, керосин разлился по полу и по тлеющим лохмотьям савана. Вспыхнул огонь. Но горел он странно — холодным, синеватым пламенем. Мертвец завыл, и в этом звуке было слышно не столько страдание, сколько ярость и отчаяние. Его форма начала рассыпаться на глазах, превращаясь в черный пепел и клубы тяжелого, зловонного дыма. Вскоре от него осталась лишь небольшая кучка праха на обугленном полу да едкий запах гари.
Все стихло. Лиза, вся дрожа, смотрела на бабушку. Та, обессиленная, опустилась на колени, тяжело дыша.
Прошло несколько месяцев. Лиза изменилась. Исчезла ее девичья легкость, взгляд стал взрослее, глубже, в нем появилась тень, которую уже ничто не могло развеять. Она узнала цену жизни, увидев воочию, что стоит за ее порогом.
Однажды вечером они сидели с бабушкой на кухне. Туман за окном был таким же густым, но теперь он казался не враждебным, а просто частью пейзажа.
«Он был всего лишь орудием, детка, — тихо сказала Агафья, глядя на пламя свечи. — Настоящий враг еще там. В лесу. В старом склепе. Он почувствовал поражение своей марионетки. Он будет искать новый путь».
Лиза медленно кивнула. Она больше не мечтала сбежать в город. Страшная истина, которую ей открыли, стала ее правдой. Ее наследством.
«Я знаю, бабушка, — так же тихо ответила она. — Но теперь я тоже вижу. И я готова».
Она посмотрела в окно, на темные очертания кладбища, и в ее глазах не было страха. Была решимость. Охота только начиналась, но теперь у старой знахарки была не наивная девочка, а помощница, которая знала врага в лицо и понимала, что иногда самые страшные монстры приходят под маской самой прекрасной любви. И чтобы выжить, нужно иметь силы не только выпить горькое зелье правды, но и пролить его на тех, кто притворяется живым.