Есть фигуры, о которых известно всё и одновременно почти ничего. Фаина Георгиевна Раневская одна из таких. Её цитаты гуляют по интернету, превращаются в мемы, открытки, наклейки, но за этим блеском почти исчезает главное: Раневская была не «звездой с фразами», а артисткой редкого масштаба, которая тихо и точно изменила саму природу актёрского существования на сцене.
Она прожила эпоху, где театр то ломался, то заново собирался; эпоху, в которой актера учили быть «правильным». Но Раневская не желала быть «правильной». Она хотела быть живой. И этим перевернула советскую сцену.
От Таганрога до Москвы: путь, который сломал все ожидания
Будущая легенда родилась в обеспеченной еврейской семье Таганрога. Дом, в котором росла Фаина, был наполнен литературой, музыкой, разговорами о театре, и, возможно, именно поэтому девочка рано поняла: она чувствует человеческие эмоции глубже, чем многие вокруг. Её ранили бытовые мелочи, чужие интонации, неловкие взгляды — она впитывала жизнь так, как будто играла роль с первого дыхания.
Но семья была категорически против её актёрских устремлений. Театр — это неприлично, несолидно, для женщины тем более. Раневская вздохнула, собрала вещи и… убежала. В Москву. Без денег, без связей, но с яростным желанием быть на сцене.
Она начинала в провинции, играла маленькие роли, ночевала в дешёвых комнатах, терпела холод, недоедала — но именно там, в «плинтусных» театрах юга России, постепенно вырабатывался её стиль: не изображать, а проживать.
Она могла играть горничную, тётку на заднем плане или «третью даму у окна» и всё равно зритель чувствовал: этот человек на сцене настоящий. Не героиня. Человек. Со своей печалью, своим юмором, своей тонкостью.
Тогда ещё никто не знал, что эта странная, неловкая, смешная актриса однажды станет первого размера трагикомиком — той, о ком будут говорить: «достаточно одного её присутствия».
«Я не умею играть. Я умею жить на сцене». Суть её метода — внутренняя правда
Когда Раневская попала в Москву, в театральной среде царили две модели игры: академическая выверенность и станиславский психологизм. Она не вписывалась ни в одну.
Её метод был почти анти-методом. Она не «строила» роль, не расставляла мизансцены заранее, не репетировала интонации. Она наблюдала. Жила и прислушивалась.
Коллеги вспоминали:
«У неё была такая честность, что рядом невозможно было фальшивить».
У неё был редкий дар — внутренняя тяга к правде, которая пробивалась сквозь любой текст. Она не подстраивалась под роль, а заставляла роль подстроиться под правду человека.
Поэтому в её персонажах всегда было два слоя:
• внешний — комический, узнаваемый, бытовой,
• внутренний — трагический, хрупкий, почти болезненный.
Их играла одна и та же женщина одновременно и из-за этого её герои становились многослойными, объёмными и живыми. Она была одним из первых актёров, кто принёс в театр «двойную эмоцию», когда зритель смеётся и чувствует боль в тот же момент.
Почему её называли «опасной актрисой»
Её партнёры признавались, что рядом с Раневской нельзя было играть вполсилы. Она разрушала любую фальшь — словно прожектор, направленный на внутренний мир.
«Она честнее всех нас», — говорил о ней Ромм.
На репетициях она могла молчать полчаса, глядя на партнёра. А потом произнести реплику так, что смысл сцены вставал на место словно кирпич в стене.
Её не любили в театральной администрации — неудобная, бескомпромиссная, непредсказуемая. Но любили зрители и уважали мастера: она не позволяла себе халтуры ни разу в жизни.
Если что-то было плохо поставлено, она могла сказать:
«Я не фокусница. Я не вытащу спектакль одной фразой».
Но потом выходила и вытаскивала.
Но она делала со второстепенными ролями то, что многие не делали с главными: заставляла зрителя почувствовать сердце человека за маской характера.
- В «Подкидыше» комедийная Раневская была не только смешной вредной мамашей — она была женщиной, которую обижает одиночество, ролью, в которой комедия и трагедия сплетены так плотно, что зрители не могут разобрать швы.
- То же было в театре: в Чехове, Гоголе, Мольере. Она могла сделать так, что шутка становилась горькой, а трагедия смешной от бессилия.
Её называли «актрисой человеческой природы».
Кто ей восхищался и кто на неё равнялся
О ней восторженно отзывались Марецкая, Плятт, Табаков, Высоцкая, Миронов. Молодые актёры приходили на её спектакли как на мастер-классы по внутренней технике.
Станиславский говорил, что она — «случай исключительный».
Пастернак — «реликт истинной интеллигентности».
Молодой Этуш — что рядом с ней «воздух становился плотнее».
Но саму себя она считала «неудачной актрисой» и трудилась до изнеможения.
Она говорила: «Если бы я была красивая, я бы играла иначе. Но мне дано только одно — правда».
И играла ею всю жизнь.
Почему именно сейчас её метод снова стал актуальным
XXI век устал от глянца, от постановочных эмоций, от актёров, которые улыбаются на премьерах, но пустеют на сцене. Контраст между формой и содержанием снова выходит на первый план. Зритель ищет подлинность, а не эффект. И Раневская — это идеальный ориентир сегодняшнего театра:
- она не пыталась нравиться,
- она не играла идеальных женщин,
- она не делала красивых жестов ради образа.
Её правда — это внутренний стержень русской актёрской школы, который сейчас возвращается как большой тренд. В эпоху, когда всё можно сымитировать: от эмоций до фотографии — Раневская напоминает: искусство живо только там, где есть риск быть уязвимым.
Фаина Раневская не построила школу, не оставила трактатов, не обучала студентов. Но сотни актёров называют её своим ориентиром: за смелость быть собой, за честность, за то, что она не испугалась проживать жизнь — со всеми её смешными и страшными слоями, прямо на сцене.
А вы как считаете: кого из современных актёров можно поставить рядом с Раневской по степени внутренней правды? Хватает ли сегодняшнему театру такой честности? И можем ли мы вообще повторить её путь, или такие люди рождаются раз в столетие? Пишите в комментариях.
И не забывайте ставить 👍 и подписываться на «Культурную Кругосветку» — мы продолжаем рассказывать истории тех, кто менял культуру не цитатами, а живой человеческой силой.