— Ты вообще соображаешь, что творишь?! — голос Нины резал морозный воздух прихожей острее, чем ветер за окном. — Я тут одна как проклятая, а ты где шляешься?!
Дмитрий даже не успел стряхнуть снег с плеч. Только переступил порог, а уже понял — быть беде. Жена стояла посреди коридора, скрестив руки на груди, и лицо у неё было такое, что хоть святых выноси.
— Ниночка, я же говорил... — начал было он, расстёгивая куртку.
— Говорил! Всё ты говоришь! — она шагнула к нему, и Дмитрий невольно попятился. — Корова отелилась, крышу снегом засыпало, дрова кончаются — а ты где? С кем?
Вопрос повис в воздухе, тяжёлый и колючий. За спиной мужа робко топталась девушка — молодая, лет двадцати пяти, в лёгкой курточке, явно не по погоде. Волосы выбились из-под вязаной шапки, щёки пылали от мороза и смущения.
— Да на тебе пахать надо, а ты всё по девкам бегаешь! Привёл эту курицу в наш дом, ещё и умничаешь! — закричала Нина, и её голос покатился по комнатам, отражаясь от стен.
Дмитрий сжал челюсти. Вот именно этого он и боялся. Всю дорогу от станции думал, как объяснить, как представить, чтобы не вышло скандала. Но Нина чуяла ложь за версту, даже когда её и не было.
— Это Света, — сказал он тихо, стягивая шапку. — Дочка Серёгина. Помнишь Серёгу из армии?
— Какого ещё Серёгу?! — Нина аж подскочила. — Ты мне тут сказки не рассказывай! Дочка! Нашёлся благодетель!
Света стояла, опустив глаза, и кусала губу. Было видно, что она готова провалиться сквозь землю. Снег с её ботинок растаял, и на потёртом линолеуме расплылись тёмные лужицы.
— Она из Питера приехала, — продолжал Дмитрий, снимая куртку. — Ей некуда идти. Серёга умер три месяца назад, квартиру продали за долги...
— И что, все приюты закрылись?! Вокзалы позакрывали?! — Нина была неумолима. Тридцать два года вместе, а она до сих пор умела выводить его из себя одним только взглядом.
Дмитрий вздохнул. Объяснять сейчас было бесполезно. Когда Нина заводилась, остановить её было невозможно — как лавину в горах. Надо было переждать, дать выговориться.
— Проходи, — сказал он Свете негромко, кивая в сторону комнаты. — Снимай обувь, грейся.
— Ещё чего! — Нина загородила дорогу. — В мой дом без моего разрешения...
— В наш дом, — перебил Дмитрий, и в его голосе впервые прорезалась злость. — Я тоже тут живу, между прочим.
Они уставились друг на друга. Снаружи ветер завывал в трубе, швырял снежную крупу в окна. Декабрь в их краях был злой, беспощадный. На улице градусов двадцать пять ниже нуля, не меньше.
Света стояла между ними — хрупкая, растерянная, с большой потёртой сумкой в руках. И Нине вдруг стало стыдно. Не за слова — за то, что вот так, на пороге, при чужом человеке...
— Заходи уж, — бросила она через плечо, поворачиваясь к кухне. — Только ненадолго. Это не гостиница.
Дмитрий перевёл дух. Первый раунд пережили. Света робко шагнула в дом, оглядываясь по сторонам. Небольшая прихожая, старый шкаф, половики на полу. Пахло борщом и свежим хлебом. Из комнаты доносилось тиканье ходиков.
— Спасибо, — прошептала девушка, обращаясь к спине хозяйки.
Нина не ответила. Громыхнула кастрюлей на плите, включила воду. Дмитрий провёл гостью в комнату — небольшую, с двумя окнами и старым диваном у стены. Печка в углу ещё хранила тепло.
— Располагайся, — сказал он. — Сейчас чаю принесу.
Света кивнула, опускаясь на край дивана. Сумку поставила рядом, но не выпускала из рук — словно боялась, что отнимут последнее. Пальцы у неё были красные, обветренные. Курточка на вид совсем лёгкая, явно не для такой зимы.
Дмитрий вышел на кухню. Нина стояла у окна, глядя в темноту. На дворе уже смеркалось, хотя было всего четыре часа.
— Нин...
— Не надо, — она не оборачивалась. — Не надо мне ничего объяснять. Я всё понимаю. Ты у нас благородный. Всем помочь норовишь.
В её голосе не было злости. Была усталость — глубокая, выстраданная. Усталость женщины, которая тянет на себе хозяйство, дом, мужа с его порывами помогать всем подряд.
— Она действительно дочка Серёги, — тихо сказал Дмитрий. — Я не вру.
— А я говорю, что врешь? — Нина обернулась, и он увидел её глаза — красные, на мокром месте. — Просто... устала я, Дима. Понимаешь? Устала вот так жить. Мне и своих проблем хватает.
Он шагнул к ней, но она отстранилась.
— Корову доить надо. Иди к своей гостье, чаю налей. Я сама справлюсь, как всегда.
И вышла, накинув старую телогрейку прямо на халат. Хлопнула дверь, и холод ворвался в кухню на секунду, прежде чем она закрылась снова.
Дмитрий остался один. На плите свистел чайник, требуя внимания. Он налил кипяток в заварник, достал кружки. Руки делали всё автоматически, а в голове крутились мысли.
Когда позвонил Серёгин сын — Миша и рассказал про Свету, Дмитрий не раздумывая согласился помочь. Серёга спас ему жизнь в Афгане, выволок из горящего БТРа под обстрелом. Как тут откажешь его дочери?
Но Нина этого не понимала. Да и откуда ей понять? Она не была там, не знает, что такое — когда смерть дышит в затылок, и только товарищ встаёт между тобой и пулей.
Он вернулся в комнату с подносом. Света сидела, сжавшись в комочек, и смотрела в окно. За стеклом кружилась метель, заметая дорогу, заборы, крыши. Мир становился белым, чистым, безжалостным.
— Вот, пей, — он поставил кружку на стол. — Хлеб с маслом возьми, не стесняйся.
— Я не хотела... — начала было Света, но голос её дрогнул. — Простите, что так получилось. Я не думала, что будет скандал...
— Ничего, — отмахнулся Дмитрий. — Это у нас нормально. Переживёт.
Но сам-то он знал — не так всё просто.
Нина вернулась с хлева через полчаса. Руки красные от холода, платок в инее, но лицо спокойнее. Работа всегда её успокаивала — есть в этом что-то честное, понятное. Накормила скотину, подоила корову, проверила кур. Всё по порядку, всё по-старому.
В доме пахло чаем и тишиной. Из комнаты не доносилось ни звука. Нина скинула телогрейку, прошла на кухню, плеснула воды из рукомойника в таз. Мыла руки долго, тщательно, словно хотела смыть не только грязь, но и злость, что накипела за день.
Дмитрий появился в дверях, виноватый такой, как мальчишка, которого поймали на воровстве яблок.
— Нин, ты поешь хоть? Я разогрел борщ.
— Сама разогрею, — буркнула она, но зло уже ушло. Просто привычка — огрызаться, держать оборону. Тридцать два года так живут, и уже не разберёшь, где любовь, а где просто притёрлись друг к другу, как старые валенки.
Села за стол, придвинула тарелку. Борщ горячий, наваристый, со сметаной. Дмитрий устроился напротив, мял хлеб в руках.
— Она правда дочка Серёги, — сказал он негромко. — Я фотографию видел. Серёга мне в прошлом году присылал, перед смертью. Писал, что болеет, что помочь ей некому. Мать давно умерла, а сын... сын связался с плохой компанией. Квартиру за долги отобрали, Свету выставили на улицу.
Нина молчала, хлебала борщ. Слушала и думала о своём. О том, что жизнь несправедливая штука. Одним всё, другим ничего. И вот сидит она в своём доме, на своей земле, а молодая девчонка мотается невесть где, без крыши над головой.
— Она студенткой была, — продолжал Дмитрий. — На четвёртом курсе бросила, когда отец заболел. Ухаживала за ним, работала где придётся. А потом всё посыпалось разом.
— Долго она у нас пробудет? — спросила Нина, не поднимая глаз.
— Не знаю, — честно ответил муж. — Недели две, может. Пока не найдёт работу, жильё какое-нибудь.
— Работу? — Нина хмыкнула. — Тут и своим работы нет. Молокозавод закрылся, ферма еле дышит. Куда ей работу искать?
Дмитрий пожал плечами. Он и сам не знал ответа. Просто хотел помочь, а там видно будет. Но Нина мыслила иначе — ей нужна была ясность, план, понимание, что и как.
— Ладно, — вздохнула жена. — Пусть поживёт. Только пусть не думает, что я тут прислуга. Станет помогать по хозяйству — ночевать будет. Не станет — поедет дальше.
— Спасибо, Нинок, — Дмитрий потянулся через стол, накрыл её руку своей. Она не отдёрнула, и это уже было примирением.
Утро началось с петухов. Орали они так, словно возвещали конец света. Света проснулась от холода и незнакомых звуков. Комната серая, рассвет едва брезжит за окном. Печка остыла за ночь, и дыхание превращалось в пар.
Она поднялась, кутаясь в одеяло. Из-за двери доносились голоса, звяканье посуды. Хозяева уже встали. Надо было выходить, здороваться, показывать, что она не нахлебница.
В кухне Нина колдовала у плиты, Дмитрий собирался на улицу — дрова колоть, снег чистить. Увидев Свету, он кивнул приветливо:
— Выспалась? Проходи, садись. Нина кашу сварила.
Света замялась на пороге. Хозяйка не оборачивалась, стояла к ней спиной, и было непонятно — злится ещё или отошла.
— Доброе утро, — тихо сказала девушка.
— Утро, — отозвалась Нина, ставя на стол миску с овсянкой. — Ешь, пока горячее.
Голос ровный, без тепла, но и без злости. Света села, взяла ложку. Каша густая, с маслом, пахнет так, что слюнки текут. Она не помнила, когда ела последний раз нормально. В Питере перебивалась бутербродами, а в поезде вообще ничего не было.
— Спасибо, — прошептала она, и вдруг слёзы подступили к горлу. От усталости, от тепла, от того, что хоть кто-то не прогнал.
Нина мельком глянула на неё, нахмурилась:
— Чего расклеилась? Ешь давай.
Дмитрий вышел во двор, а женщины остались вдвоём. Тишина стояла неловкая, напряжённая. Света ела, не поднимая глаз, Нина мыла посуду у окна.
— Слушай, — наконец заговорила хозяйка, не оборачиваясь. — Я вчера наговорила лишнего. Устала просто. Не в тебе дело даже. Но раз уж ты тут, то будем жить по правилам. Я встаю в шесть, корову дою, хозяйство веду. Дмитрий по мужской части. Если хочешь остаться — помогай. Руки-ноги у тебя есть?
— Есть, — Света кивнула, сглатывая. — Я помогу. Всему научусь.
— Научишься, — Нина наконец обернулась, вытирая руки о фартук. — Городская, небось, корову в жизни не видела?
— Видела, — соврала Света. — В детстве у бабушки жила.
Нина усмехнулась — насквозь видела вранье, но придираться не стала.
— Ладно. Тогда пойдёшь со мной в хлев. Посмотрим, как ты там справишься.
К обеду Света поняла, что деревенская жизнь — не романтика из книжек. Это тяжёлый труд с утра до ночи. Она таскала воду, разгребала снег, кормила кур, училась доить корову — та фыркала и била хвостом, а Нина командовала, не скрывая усмешки.
— Не так! Вымя мягче держи, она не железная!
Руки болели, спина ныла, но Света терпела. Надо было доказать, что она не обуза, что может быть полезной. Иначе прогонят, и правильно сделают.
Вечером сидели все трое за столом — уставшие, молчаливые. Нина подавала ужин, Дмитрий рассказывал про соседа Петровича, который опять в запой ушёл. Света слушала, ела картошку с салом, и впервые за долгое время чувствовала себя... не лишней.
А за окном метель усиливалась, заметая следы, дороги, прошлое.
Прошла неделя
Света освоилась — научилась топить печь, доить Зорьку (так звали корову), даже борщ сварила раз, правда, пересолила. Нина поворчала, но съела. Дмитрий похвалил, сказал, что в самый раз.
Но спокойствие длилось недолго. В субботу к обеду приехала Зина — сестра Нины. Тётка боевая, язык острый, до чужих дел охоча. Увидела Свету — глаза загорелись.
— Ой, а это кто? — протянула она, раздеваясь в прихожей. — Гостья?
— Живёт пока, — коротко бросила Нина, отворачиваясь к плите.
— Живёт? — Зина присела за стол, не сводя глаз со Светы. — Долго собираешься жить тут?
Света смутилась, опустила взгляд. Не знала, что ответить.
— Пока не найдёт работу, — вмешался Дмитрий, входя с охапкой дров.
— Работу! — Зина захохотала. — Тут и местные без работы сидят, а она, видите ли, найдёт. Нина, ты что, приют открыла?
— Зин, не начинай, — устало попросила Нина.
— Я ничего не начинаю! Просто говорю правду. Мало вам своих забот? Нужно ещё и чужих подбирать? — Зина перевела взгляд на Свету. — А ты-то сама как думаешь? На шею людям сесть — это нормально?
Света побледнела. Слова обжигали, как кипяток. Она поднялась из-за стола, прошептала:
— Извините...
И ушла в комнату. Дверь закрылась тихо, без хлопка.
— Вот молодец! — Дмитрий швырнул дрова в угол с грохотом. — Приехала, оскорбила, теперь довольна?
— Я правду сказала! — огрызнулась Зина. — Или мне теперь и слова сказать нельзя?
— Правду, — Нина вытерла руки о фартук, повернулась к сестре. Лицо у неё было каменное. — Знаешь, Зин, какая правда? Правда в том, что ты всю жизнь учишь других жить, а сама от мужа сбежала, дочь тебя видеть не хочет, и в гости ты приезжаешь только когда совсем тошно. Вот это правда.
Зина открыла рот, закрыла. Побагровела.
— Ты... как ты смеешь?!
— Смею, — спокойно ответила Нина. — Потому что мой дом, мои правила. И если я решила, что девчонка здесь поживёт — значит, так и будет. А тебе не нравится — дверь вон там.
Зина вскочила, схватила свою сумку:
— Вот и славно! Не буду я тут...
— И не надо, — перебила Нина. — Езжай к своим советам.
Сестра хлопнула дверью так, что в сенях задрожали стёкла. Завелась машина, покатила со двора. Тишина опустилась на кухню — плотная, тяжёлая.
Дмитрий смотрел на жену с изумлением. За тридцать два года он не слышал, чтобы она так с Зиной разговаривала. Всегда терпела, молчала, сносила её колкости.
— Чего уставился? — Нина вернулась к плите. — Иди Свету позови. Обедать пора.
Он подошёл, обнял её со спины, прижался лбом к её плечу.
— Спасибо, Нин.
— Дурак ты, — пробормотала она, но голос дрогнул.
Света вышла на кухню красная, со следами слёз на лице. Нина одним взглядом всё поняла.
— Садись, — велела она. — И слушай. Зина — человек несчастный, оттого и злой. Не принимай близко к сердцу. Будешь жить здесь, сколько нужно. Но учти — дармоедов я не терплю. Станешь помогать по дому, вести себя прилично — милости прошу. Нет — разговор будет другой.
Света кивнула, сглотнула комок в горле:
— Я... я постараюсь. Честно. И найду работу обязательно. Не хочу быть обузой.
— Тогда хватит реветь, — Нина поставила перед ней тарелку с супом. — Ешь давай. Сил набирайся.
Обедали молча. За окном посветлело — метель стихла, солнце пробилось сквозь облака. Снег искрился так ярко, что резало глаза.
Дмитрий смотрел на жену — на её усталое лицо, седые пряди, выбившиеся из-под платка, на крепкие натруженные руки. Тридцать два года вместе, и только сейчас понял — любит её не за что-то, а вопреки всему. За сварливость и доброту, за жёсткость и мягкость одновременно.
А Света ела суп и думала о том, что, может быть, жизнь не так безжалостна, как казалось. Может, ещё не всё потеряно. Может, в этом доме, у этих чужих людей, она найдёт то, что искала — не жалость, а просто человечность.
Вечером сидели втроём у печки. Дмитрий чинил сбрую, Нина вязала носки, Света читала старую книгу, найденную на полке. За окном снова начинался снегопад — тихий, неторопливый, мирный.
Зима будет долгой. Но они справятся. Как-нибудь справятся.