В избе лекарей было сумрачно и сильно пахло сушеными травами. Некоторое время я стоял неподвижно, покуда глаза мои привыкали к темноте. Странное чувство охватило тогда душу: ведь некогда я почитал эту избу своей… здесь провел я довольно счастливую и спокойную зиму, разделяя кров вместе с Незваном и дедом Немиром, постигая лекарскую премудрость. Здесь, у печки, долгими зимними вечерами вели мы неспешные беседы не токмо о снадобьях, но и о жизни, да что там – обо всем на свете! Где нынче все это? Кануло в лету…
Горло мое пересохло от волнения. Отогнав прочь невеселые размышления, я шагнул из темноты и начал потихоньку оглядываться. В коробах полезных трав не оказалось: они были полны сушеной крапивы, листьев брусники и душицы. В кадках у лекарей хранились сосновые и ольховые шишки.
Вздохнув, я потянулся на полавошник за стоящими там в ряд берестяными туесками, как вдруг на крыльце послышались шаги. На мгновение я прислушался, а затем метнулся в темный угол и схоронился под лавкой. Попутно меня угораздило сшибить головой пару пучков сушеного драголюба, который висел под потолком душистой вереницей.
«Засекут! Как есть, засекут! – отчаянно металось в моей голове. – Нешто так скоро повечеряли?»
Спустя мгновение дверь избы со скрипом отворилась, и в горницу спешно протопал Сорока. Увидав лежащие на полу травы, он хмыкнул, поднял их и бросил на стол. Сердце мое ухало в груди столь сильно, что, казалось, вот-вот Сорока услышит это, приметит меня и тогда…
Возле стола лекарь и впрямь замер, стоя спиной ко мне, а затем резко обернулся, будто почуяв неладное. Скрючившись под лавкой, я зажал рот рукой. По счастью, Сорока явно спешил, потому как, нашарив на полавошнике небольшой холщовый мешочек, он сунул его за пазуху и быстрыми шагами вышел из горницы.
Некоторое время после этого я еще сидел под лавкой, покуда не решился выбраться из своего укрытия. В два прыжка я подскочил к двери и приотворил ее, дабы убедиться, что двор пуст, после чего кинулся сызнова обшаривать избу. Мне удалось сыскать пару надобных трав, но этим дело и кончилось. В укромных уголках горницы лекари держали запертые лари, и об их содержимом я мог токмо догадываться. Вестимо, там Сорока с Суханом могли хранить особые снадобья, но ключи достать было негде.
- Добро, хоть эдак! – бормотал я, заворачивая травы в кусок холстины. – Авось, и сгодятся…
Тихонько выскользнув наружу, я прошмыгнул через двор и, как на грех, за воротами столкнулся с Потаном – главой того самого дозорного отряда, что обнаружил меня в поле. Я поморщился с досады.
- Велимир? – поднял брови Потан. – Эка тебя перекосило! Зубы, никак, болят?
- С зубами все у меня ладно… - буркнул я.
- Неможется, что ль?
- С чего бы? Я заради иного дела сюда наведывался.
- Лекари-то на месте?
- Нету их. Трапезничают, вестимо…
- Эх! – сокрушенно махнул рукой Потан. – Вот беда… мне в дозор нынче, а я колено расшиб… оно у меня и без того хворое… эх… ну, что поделать, коли не застал… до утра потерплю…
Я ведал, что травы из моего свертка могли подсобить Потану и избавить его от боли, однако смолчал. Сознаваться в том, что я шарился в избе у лекарей, мне совершенно не хотелось. Потому Потан ушел, не солоно хлебавши, а я поспешил восвояси.
На другой день, едва я поднялся поутру и вышел умываться, то столкнулся с Сорокой возле колодца.
«Пошто он заявился ни свет, ни заря?! – пронеслось у меня в голове. – Никак, приметил чего неладное в избе? Да я следов-то вроде не оставил…»
- Утро доброе, Велимир! – крякнул он.
- И тебе, Сорока!
- Не захворал ты случаем после вестей-то горьких?
Он испытующе воззрился на меня.
- Пошто бы мне захворать? – ответил я как можно тверже. – Держусь… дабы горе пережить, время надобно…
- И то верно… а пошто захаживал давеча?
Я похолодел.
- С чего ты взял-то?
- Дык… Потан сказывал! Он нынче на рассвете заглядывал, как с дозора-то воротился. С ногою у него неладно.
«Ох… Потан… о тебе-то я и запамятовал!»
Зачерпнув воды из ведерка, я ополоснул лицо и ляпнул первое, что пришло на ум:
- Мыслил драголюба сушеного испросить. Сплю дурно, в изголовье положить хочу, дабы душу успокаивал.
Сорока усмехнулся:
- Драголюба, сказываешь? Это можно… захаживай – приищем…
Волей-неволей пришлось мне вечером заглянуть к лекарям. Сорока, хитро глядя на меня, протянул сверток:
- Вот, держи… пущай сны к тебе приходят добрые… нынче-то, коли захаживал, пошто не взял сам драголюба-то? Вона он у нас, под потолком висит! Али не увидал?
Я вмиг припомнил, как по своей неосторожности сшиб несколько пучков, покуда прятался за лавку, и щеки мои вспыхнули.
- Не привычный брать без спросу… вас не застал – эдак и ушел…
- Ну-ну… - закивал лекарь, - ну-ну…
Мерзко стало у меня на душе после этого случая, но делать было нечего. Я чуял, что Сорока с Суханом держат что-то себе на уме, и порешил впредь быть с ними осторожнее.
Шли дни, и вот уж осень вплотную подступила к стенам заставы. Я трудился всякий день наравне с остальными, однако от пустоты, заполнившей душу, избавиться не мог.
Все чаще припоминал я слова деда Прозора, все крепче задумывался над их смыслом. Прав был старик – и я разумел это – когда сказывал о том, что огонь будет медленно сжигать меня изнутри…
Это невидимое пламя и впрямь плавило мою душу, разъедало, будто соль, живую плоть. Порой я представлял себе, каковой могла бы стать та новая жизнь, о коей сказывал чародей, и внутри меня все сжималось от сладостного чувства предвкушения. Ведь я с малых лет грезил стать ближе к лесу, бродить по нему с утра до ночи, любуясь вековыми соснами и елями, напитываясь звуками и запахами зеленого царства. Мне завсегда любо было дышать лесным воздухом, наполняя грудь тягучим запахом хвои и влажного мха; пряной душистостью трав на солнечных полянах и сыростью грибных низин. Всю жизнь я сердцем тянулся к лесу, призывал его в свои сны, и вот теперь, когда он готов был принять меня целиком, я внезапно засомневался в собственных желаниях…
- Засомневался али испужался? – частенько вопрошал я каурую лошадку, которая особенно мне полюбилась.
Лошадь, само собой, не могла дать ответа. Зато я приметил, что конюхи стали поглядывать на меня с опаской. Моя привычка бормотать себе под нос стала привлекать излишнее внимание.
Я смекал, что со стороны, должно быть, выгляжу странно, но мне и впрямь не с кем было потолковать о своих терзаниях. Борислава я почитал другом, однако выдать ему своей тайны не мог. Мыслил, что не мог… до того дня, когда иного выбора, кроме как признаться ему, у меня не осталось.
Случилось это в середине осени, когда стужа потихоньку уже начала охватывать землю. В один из темных вечеров мне сызнова явилась нужда пробраться в избу лекарей.
Проследив, что Сорока с Суханом ушли в трапезную избу, я проскочил под покровом сумерек к ним на двор… Но, не поспел я достигнуть крыльца, как кто-то негромко окликнул меня из-за спины:
- Эй! Ты пошто тут?
Меня обдало жаром, но тут же на смену испугу пришло облегчение: то был голос Борислава. Я обернулся, приложив палец к губам:
- Тише! Надобно мне. Покарауль снаружи, а я мигом!
- Да пошто тебе… - начал было дружинный, но остался за дверью.
В избе, к моей радости, горели огни в плошках на столе, потому кое-что разглядеть я мог. Однако, сунувшись в знакомые туески, где прежде лежала надобная мне трава, я нашел их пустыми… в соседних туесках их также не оказалось. Я заметался по горнице, с ужасом сознавая, что лекари, вестимо, навели среди снадобий новый порядок.
Вскоре приотворилась дверь, и Борислав шепнул:
- Живее, Велимир! Из трапезной, кажись, возвращаются.
Я, стиснув зубы с досады, кинулся прочь из избы, и мы с Бориславом нырнули в темноту…
- Ну а теперь, - проговорил он уже за изгородью, - выкладывай все начистоту! Пошто тайком к лекарям полез? Ты человек честный, Велимир, и вором тебя назвать язык не повернется. Помню, как Корепан напраслину на тебя возвел! Однако ж тут ты явно что-то темнишь. Потан мне уж пару раз сказывал, что примечал, как ты к лекарям наведываешься, покуда их на месте нету. Ну, сказывай, что приключилось!
- Беда приключилась, друже! – я повесил голову. – Надобных трав я не сыскал, а снадобье мое закончилось…
Борислав тряхнул головой:
- Погоди, в толк не возьму… какое снадобье? Ты захворал, никак?
- Я теперь никогда не избавлюсь от этой хвори… да и не хворь это вовсе…
- Идем-ка повечеряем, а заодно и потолкуем!
- Нельзя там… - я покосился на трапезную избу. – Народа дюже много. Уши вокруг… а тебе не в дозор нынче?
- Я токмо воротился. Нет, брат, ты от разговора-то не отвертишься! Эх, и в общей избе неспокойно… дружинных полно.
Борислав вдруг переменился в лице.
- Я ведаю, где мы можем схорониться! Ступай-ка за мной: в клети нынче пусто. Там и потолкуем.
- Это в которой я пленником сидел?
Дружинный кивнул.
- Ну, добро… токмо вначале горячего похлебаем!
Мы отправились к кухарям. По дороге я отчаянно мыслил, надобно ли рассказывать Бориславу всю правду. Как бы ни страшился я этого, а без помощи дружинного мне было не обойтись…
Когда мы, наконец, добрались до темной и холодной клети, я ног не чуял под собою от волнения. Борислав зажег лучину, а я снял с пояса баклагу со хмельным медом деда Семовита. Запрокинув ее, отпил порядочно меда, крякнул, вздрогнул и отдал остальное дружинному:
- А теперь твой черед. Тебе это пригодится, поверь…
Борислав с изумлением принял баклагу из моих рук:
- Не томи, Велимир! Что стряслось?! Время уж позднее, хватиться нас могут! Ну, сказывай, пошто к лекарям в избу наведываешься?
Я походил взад-вперед по клети, словно загнанный зверь, а затем сел напротив Борислава и на выдохе проговорил:
- Ну… как тут иначе скажешь… от тебя скрывать истины не до́лжно… словом, я – сын чародея…
- Чего-о? – брови дружинного поползли наверх, глаза округлились.
- Чего слыхал. Я – сын чародея, во мне дремлет особый дар, и, ежели я не смирюсь со своей судьбой и не приму эту силу, то огонь изнутри сожрет меня… потому и хвораю я эдак тяжко, ибо не хворь это, а сила в моей крови гуляет… старец, у коего я зимовал в лесной избушке – не просто знахарь, а чародей дед Прозор. Мне надлежит воротиться к нему и стать таким же, как он, ежели я не желаю для себя погибели…
Некоторое время Борислав молчал, а затем, осушив баклагу до дна, промолвил не своим голосом:
- Ежели бы впервые увидал тебя, Велимир, помыслил бы, что ты либо врешь, либо разум твой помутился! Но я порядком узнал тебя… и, чует мое сердце, ты молвишь правду… однако ж вопросов у меня уйма.
- Я расскажу тебе все, что известно мне самому, но дай зарок, что сохранишь это в тайне!
- Само собою… - обиделся дружинный. – Нешто не друг ты мне?
Я вздохнул:
- Не в обиду будет тебе сказано, а веры теперь у меня людям нет… тот же Потан – пошто за мною следит? Чего вынюхивает?
- Да не ведаю я, - пожал плечами Борислав. – Он худого-то супротив тебя не мыслит!
- А лекари? Сорока с Суханом? Невзлюбили они меня, нутром чую! Стоило мне появиться на заставе, я сразу уразумел, что в свое дело они меня не примут. Ну и пес с ними! Я, ежели захочу, таковую силу обрету, что мало им не покажется!
Я бухнул кулаком по столу, и дружинный воззрился на меня с усмешкой:
- Эка глазищи-то у тебя блестят! Взаправду будто огонь в них полыхает. Так сказывай, сказывай далее! Поясни все толком…
И я поведал Бориславу свою историю – вернее, ту часть истории, о которой умолчал с самого начала. Побеседовали мы и о кровном отце моем, Светодаре, и о диковинных знаках, несущих в себе тайное толкование… рассказал я о приступах своей хвори с малых лет и о том, как дед Прозор открыл мне глаза на происходящее со мною.
- Да-а-а… - протянул, наконец, Борислав.
Вестимо, слов у него в те мгновения недоставало. Опрокинув баклагу, дружинный словил ртом оставшиеся капельки хмельного меда и пристально поглядел на меня:
- Что теперь делать мыслишь?
Я отчаянно потер лоб.
- Кабы ведал…
- А пошто к лекарям тайком шастаешь? Разве не проще пойти к ним и напрямую попросить надобные тебе травы?
- У Сороки-то с Суханом? – усмехнулся я. – Да жадные эти псы до редких снадобий! Толковали уж мы об этом… потому и решился я тайком дело справить… да в том беда, что не сыскал я нынче у них в избе ничего… то ли спрятали куда, то ли припасы иссякли… ты не ведал, Борислав, а я уж не одну ночь провел, сгорая в своем невидимом огне! До сей поры спасался, нынче же что будет, помыслить страшно… мне бы до лета продержаться, а там сыщу сам надобные травы… да токмо иное еще меня гложет…
- Что ж?
- С каждым разом все труднее мне обманывать свое тело… сжирает меня эта сила изнутри – слышишь, сжирает! А правду молвить я никому более не могу… обещался деду Прозору… да и сам смекаю, что о подобных вещах трепаться негоже…
- Ну… не тужи, друже! – Борислав со вздохом хлопнул меня по плечу. – Авось, и перезимуем… а там – весна, травы зазеленеют, цветы первые пойдут…
- До весны я могу и не дотянуть…
Снаружи послышался шорох, и мы с Бориславом повернули головы в сторону двери.
- Нешто кто тут? – прошептал я.
- Навряд ли… впрочем…
Мы затихли, навострив уши, и вдруг откуда-то издалека до нас донесся протяжный волчий вой. Я невольно вздрогнул, а дружинный сглотнул ком в горле. Меж тем, за дверью кто-то явственно зашевелился: скрипнули ступени дощатого крыльца. Борислав в мгновение ока сорвался с места и толкнул дверь.
- А ну, стой! Ступай-ка сюда.
Через пару мгновений на пороге клети появился Сухан…
Назад или Читать далее (Глава 96. Угроза)
Поддержать автора: https://dzen.ru/literpiter?donate=true