*****
Светлана допила последний глоток вина терпкий, ни к чему не обязывающий вкус растёкся по языку и тут же исчез, оставив лишь лёгкое послевкусие, похожее на воспоминание о чём‑то давно утраченном. Медленно, будто преодолевая невидимое сопротивление воздуха, поставила хрустальный бокал на столик. Тонкое стекло тихо звякнуло о мраморную поверхность, единственный звук в этом приглушённом, почти интимном уголке ресторана. Последнее время она часто ужинала в ресторанах, находится вечером в квартире не хотелось.
Света уже собиралась уходить, когда к её уединённому столику подошёл незнакомец. Мужчина лет сорока, с голубыми, немного уставшими глазами, в элегантном пальто, он словно был частью этого вечернего интерьера: мягких кожаных кресел, приглушённого света бра, едва уловимого аромата свежесваренного кофе и дорогого парфюма.
— Прошу прощения за бесцеремонность, — сказал он. Голос был спокойным, но и без навязчивой самоуверенности. — Я видел, как вы смотрели в окно. У вас было такое лицо, будто вы решаете судьбы миров или только что вынесли им приговор. Можно присоединиться? Ненадолго.
Света медленно подняла на него взгляд, будто пробиралась сквозь толщу прозрачной, вязкой воды. В его глазах она не увидела ни плохо скрываемого охотничьего расчёта, ни банального, плоского восхищения её безупречной внешностью. Там читалось что‑то иное, куда более сложное… Безмолвное любопытство? Тихое признание равного? Беззвучное понимание того, кто и сам знаком с тенями?
Она молчала, изучая его лицо. А перед её внутренним взором, как на скоростной киноплёнке, пронеслась и рассыпалась вся её жизнь, все её метаморфозы: обжигающая боль первого, самого горького предательства, как нож в спину от тех, кому доверяла больше всего; унизительная, липкая грязь с самого дна, когда казалось, что уже нет выхода, нет света, нет надежды; ядовитый, дурманящий восторг физического и душевного преображения, когда она училась быть другой, жёстче, сильнее, неприступнее; холодная, оккультная дрожь ритуала, когда переступила черту, о которой раньше не смела и думать; леденящая, абсолютная пустота возмездия, когда цель достигнута, а внутри лишь тишина; горькое, как полынь, осознание всей цены, что пришлось заплатить, когда поняла, что потеряла себя в процессе.
Она видела всех призраков и тени, которых таскала за собой все эти месяцы. Видела ту самую, главную, что теперь жила не снаружи, а глубоко внутри, став частью её ДНК, тень, которая шепталась с ней по ночам, напоминала о себе в зеркале, следовала по пятам, куда бы она ни шла. Собственно по этому она и не могла находиться в одиночестве после заката солнца.
Он ждал.
Не настаивал, не торопил, не пытался заполнить собой пространство, лишь стоял, слегка склонив голову, с выражением спокойного внимания на лице. В его позе не было ни напряжения, ни навязчивости, только молчаливое предложение, абсолютно конкретный выбор, который он оставлял за ней.
Света медленно подняла взгляд. Её пальцы, холодные и неподвижные, лежали на краю стола, словно прилипшие к мраморной поверхности. В голове пронеслась мысль: «Кто он? Просто случайный человек, зашедший выпить кофе? Или новая, более изощрённая Тень, посланная Наташей или самой извращённой судьбой, чтобы продолжить бесконечный эксперимент? Новая, только что расставленная ловушка? Новая партия в старой, вечной игре?»
Но почувствовала ли она в тот миг, что есть какая‑то принципиальная разница?
Весь мир вокруг давно превратился в одно гигантское игровое поле с невидимыми правилами. А она, пройдя через огонь, лёд и ад, наконец‑то, до самой сути, выучила их все.
Она больше не была той наивной, доверчивой дурочкой, слепо верящей в миф о «тихой гавани». Не была и ослеплённой яростью фурией, жаждущей лишь мести и чужой крови. Она была… просто собой.
Той, кем стала после собственного падения и возрождения. Сильной, пустой, знающей истинную цену всему на свете, и в первую очередь всем и всяческим иллюзиям.
Ресторан жил своей размеренной жизнью. Где‑то за спиной тихо переговаривались посетители, звенела посуда, официанты скользили между столиками с бесшумной грацией. За окном сгущались сумерки, превращая улицу в размытую мозаику огней. Всё это, чужие радости, чужие заботы, чужой мир. А её собственный мир теперь состоял из осколков прошлого и холодного, трезвого осознания настоящего.
В её глазах погасли последние, затаившиеся отблески прошлой боли. Они безропотно уступили место холодной, кристальной, почти нечеловеческой решимости. Давний, знакомый страх окончательно отступил, растворился, как туман под утренним солнцем. Осталось лишь одно: леденящее, безрассудное и по‑своему чистое любопытство к тому, что же приготовила для неё следующая, неведомая страница.
Она медленно сжала пальцы в кулак, затем разжала их.
— Можно, — сказала Света, и впервые за долгое, очень долгое время её пухлые, подкрашенные губы тронула чужая, неузнаваемая, почти забытая мыслью улыбка.
Лёгким, почти невесомым движением руки она указала на пустой стул напротив.
Она не знала, кто перед ней: просто человек или новая, лишь притворяющаяся человеком Тень. Но это уже и не имело никакого значения. Игра, главная игра её новой жизни, только‑только начиналась.
Незнакомец сел, не торопясь, не нарушая её пространства. Его движения были плавными, выверенными, как у человека, привыкшего наблюдать, а не действовать напролом.
— Спасибо, — произнёс он тихо, будто боялся спугнуть момент.
Света кивнула, не отводя взгляда от окна. Снег продолжал падать, укрывая город белым покрывалом. И в этой тишине, в этом медленном танце снежинок ей вдруг показалось, что всё только начинается. Не заканчивается, не замирает, а именно начинается.
— Вы часто здесь бываете? — спросил он, нарушая молчание.
Она чуть повернула голову, встретившись с ним взглядом. В его глазах не было любопытства или попытки разгадать её. Только спокойное внимание, как к равному.
— Первый раз, — ответила она коротко. — Просто захотелось… тишины. Люблю каждый раз бывать в новом месте.
Он улыбнулся, не широко, не наигранно, а так, как улыбаются люди, которые знают цену словам и молчанию.
— Иногда тишина, это самое громкое, что может быть.
Света замерла.
Эти слова отозвались в ней глухим эхом, пробудив что‑то давно забытое, не боль, не гнев, а странное, почти забытое чувство: возможность диалога. Не битвы, не спора, а простого разговора с человеком, который, кажется, видит её настоящую.
За окном снег кружился всё быстрее, словно пытаясь стереть следы прошлого, оставить только чистый лист для новой истории.
Конец.