Мы были женаты пять лет, и со стороны казались идеальной парой. Андрей — обаятельный, всегда улыбчивый, душа компании. Я — тихая, домашняя, та, что создает уют и всегда ждет его с теплым ужином.
Идиллия. Картинка для глянцевого журнала. Только вот глянцевая бумага со временем тускнеет и трескается по краям, обнажая серый, дешевый картон под ней.
Он сидел напротив меня за столом, листал какие-то бумаги и с аппетитом уплетал сырники.
— Свет, ты лучшая, — сказал он, не отрываясь от своих дел. — Никто не готовит сырники так, как ты.
— Стараюсь для любимого мужа, — улыбнулась я.
Эта улыбка уже давно стала моей маской. Я так привыкла ее носить, что иногда забывала снять, даже когда оставалась одна.
В обед позвонила его мать, Тамара Игоревна. Она всегда звонила по субботам, чтобы убедиться, что ее «золотой сыночек» накормлен, обласкан и ни в чем не нуждается.
— Светочка, здравствуй, дорогая! Как вы там? Андрюша покушал?
— Здравствуйте, Тамара Игоревна. Да, все хорошо, как раз завтракает.
— Умничка, девочка, умничка. Береги его. Он у меня такой… ранимый. Всю жизнь на него молюсь.
Береги его. Эти слова она повторяла мне с первого дня нашего знакомства. Будто он не взрослый тридцатилетний мужчина, а хрупкая фарфоровая статуэтка, которую я могу случайно уронить и разбить. А может, она имела в виду, чтобы я берегла его от правды? От реальности? От самого себя?
Разговор, как всегда, был коротким и формальным. На самом деле я ей никогда не нравилась. Для своего сына она хотела другую партию — дочку своей подруги, с квартирой в центре и богатыми родителями. А я была просто девочкой с бабушкиной «двушкой» на окраине. Но Андрей настоял, и ей пришлось смириться. Смириться, но не принять. Каждое ее слово, каждый комплимент в мой адрес был пропитан едва заметным ядом снисхождения. Она хвалила мой борщ, но тут же добавляла, что ее борщ Андрюша любил больше. Она отмечала чистоту в доме, но сетовала, что я, наверное, слишком устаю, а вот «ее мальчик» заслуживает отдыха после работы, а не помощи по хозяйству.
Вечером Андрей сказал, что ему нужно заскочить на работу. «Срочный проект, горят сроки, шеф просил заехать буквально на пару часов». Я кивнула. Это стало происходить все чаще в последние полгода. Его «срочные проекты», «внезапные совещания» и «задержавшиеся клиенты». Раньше я волновалась, звонила, ждала у окна. Теперь — нет. Внутри что-то выгорело, оставив после себя лишь холодный пепел равнодушия.
Хотя нет, не равнодушия. Скорее, глухой, ноющей тревоги. Интуиция — страшная вещь. Она не оперирует фактами, она просто знает. Она шепчет тебе на ухо по ночам, когда ты лежишь в пустой кровати и прислушиваешься к звуку поворачивающегося в замке ключа. Она заставляет тебя принюхиваться к его одежде, когда он наконец возвращается, и улавливать тонкий, чужой аромат женских духов, который он неумело пытается замаскировать запахом табачного дыма или кофе.
Я знала, что что-то не так. Знала это уже давно. Но я гнала от себя эти мысли, списывая все на усталость, на стресс на его работе. Я хотела верить в нашу идеальную картинку. До последнего хотела верить, что я просто себя накручиваю. Ведь так проще. Так не больно.
Но с каждым днем деталей, которые не сходились в общую картину нашего «счастливого» брака, становилось все больше. Он стал прятать телефон. Раньше тот мог валяться где угодно, теперь же лежал экраном вниз или вообще находился в кармане, даже дома. Пару раз я видела, как он переписывается с кем-то и улыбается той самой улыбкой, которой когда-то улыбался только мне. Заметив мой взгляд, он тут же мрачнел и убирал телефон.
— Кто это? — спросила я однажды, не выдержав.
— По работе, — бросил он раздраженно. — Тебе обязательно лезть в мои дела?
Раньше они не были «его» делами. Они были «нашими». Мы делились всем. Когда это изменилось? В какой момент между нами выросла эта невидимая стена?
Потом начались странности с деньгами. У нас был общий бюджет, мы оба работали, но основные расходы всегда лежали на мне. Коммунальные платежи, продукты, бытовая химия — все это я оплачивала со своей карты, потому что так было «удобнее». Андрей же свою зарплату якобы откладывал на «крупную покупку». Мы мечтали о загородном доме. Вернее, я мечтала. Он просто поддакивал. И вот я стала замечать, что с его счета, который вроде как был накопительным, стали пропадать небольшие, но регулярные суммы. Пять тысяч, семь, десять.
— Андрюш, а что это за списания? — спросила я как-то вечером, стараясь, чтобы это прозвучало максимально небрежно.
Он напрягся. Я увидела, как у него заходили желваки.
— Это… на запчасти для машины. Потом друзьям занимал, то одному, то другому. Не переживай, все под контролем. Это же мелочи.
Мелочи. Но из таких мелочей и состояла вся наша жизнь в последнее время. Мелкая ложь, мелкие недомолвки, мелкие предательства. И я чувствовала, как эти «мелочи» складываются в одну огромную, уродливую ложь, которая скоро погребет под собой все, что мы строили пять лет.
Однажды к нам заехала его сестра, Лена. Вечно недовольная, капризная девушка, которая считала, что весь мир ей должен. Она сидела на моей кухне, пила мой чай и жаловалась на свою крошечную съемную квартиру.
— Ну ничего, — протянула она с хитрой ухмылкой, — скоро и на моей улице будет праздник. Андрюха обещал помочь. Он у нас парень с головой, не пропадет и другим поможет.
— Помочь? Чем? — уточнила я.
Лена вдруг осеклась, поняв, что сболтнула лишнего.
— Да так… Просто, ну… он же брат. Всегда поддержит.
Я промолчала, но слова Лены намертво засели у меня в голове. Какая помощь? О чем они договариваются за моей спиной? И почему Тамара Игоревна в последних разговорах стала так напирать на то, как тяжело Андрею «одному тянуть лямку»? Какую лямку? Я работала наравне с ним, а то и больше, и полностью обеспечивала наш быт.
В тот вечер, когда Лена ушла, я долго сидела в тишине. Квартира, моя любимая крепость, вдруг показалась мне чужой и холодной. Я смотрела на наши свадебные фотографии на стене. Вот мы счастливые, молодые, режем торт. Вот он кружит меня в танце. Где тот парень? Куда он делся? И кем стал этот чужой, скрытный мужчина, который спит со мной в одной постели?
Подозрения сгущались, как грозовые тучи перед бурей. Я чувствовала себя сыщиком в собственном доме. Каждая деталь приобретала зловещий смысл. Запах чужих духов. Поздние возвращения. Спрятанный телефон. Пропадающие деньги. Странные намеки матери и сестры. Все это складывалось в мозаику, но я никак не могла увидеть полную картину. Мне не хватало одного, самого главного элемента.
Я перестала спрашивать. Перестала устраивать допросы. Я стала наблюдать. Холодно, отстраненно, как ученый наблюдает за подопытным насекомым. Я фиксировала время его приходов и уходов. Запоминала его оправдания. Я молча кивала, улыбалась своей маской и говорила: «Конечно, дорогой, я все понимаю».
А внутри у меня все кричало. Душа разрывалась от обиды и боли. Но я знала: если я сейчас сорвусь, если устрою скандал, он все будет отрицать. Он вывернется, сделает меня виноватой, назовет истеричкой с больной фантазией. Я видела это уже не раз. Нет. Мне нужны были не просто подозрения. Мне нужны были неопровержимые доказательства. Чтобы ударить один раз, но наверняка. Чтобы у него не осталось ни единого шанса на ложь.
Решение пришло само собой. Оно было неприятным, унизительным, но необходимым. Я чувствовала себя героиней дешевого сериала, но другого выхода не видела. Я нашла в сети объявление частного сыщика. Мужчина с усталым голосом выслушал мою сбивчивую историю и спокойно сказал:
— Понятно. Стандартная ситуация. Потребуется несколько дней.
Эти несколько дней были самыми длинными в моей жизни. Я продолжала играть роль любящей жены. Готовила его любимые блюда, улыбалась, спрашивала, как прошел день. А он врал, глядя мне прямо в глаза. Врал легко, вдохновенно, даже с каким-то азартом. И я понимала, что он не просто обманывает меня. Он наслаждается этим. Наслаждается своей безнаказанностью, моей наивностью, своим мнимым превосходством.
А потом мне позвонил сыщик.
— У меня все готово. Подъезжайте, куда договаривались.
Я сидела в своей машине на парковке у торгового центра и дрожащими руками вскрывала плотный конверт. Внутри были фотографии и распечатка банковских переводов. Я смотрела на снимки, и мир вокруг меня рассыпался на миллионы осколков. На фотографиях был Андрей. Но он был не один. Он гулял за руку с другой женщиной. Молодой, симпатичной. Они качали на качелях маленького мальчика. Мальчику на вид было года три. Они выглядели как семья. Счастливая, настоящая семья. Они выходили из подъезда дома в новом жилом комплексе на другом конце города. Они смеялись, он подбрасывал мальчика в воздух, целовал женщину.
Это была не просто интрижка. Это была вторая жизнь. Параллельная вселенная, построенная на моей лжи и моих деньгах. Я перевела взгляд на финансовый отчет. Вот они, все эти «мелочи». Пять тысяч, семь, десять. Все они уходили на один и тот же счет. Счет той женщины. Аренда квартиры. Покупка детской одежды. Игрушки. Продукты. Он содержал другую семью. За мой счет. За счет женщины, которая ждала его дома в нашей общей, как я думала, квартире.
В тот момент я не почувствовала боли. Только ледяное, обжигающее спокойствие. И ярость. Холодную, расчетливую ярость. Все встало на свои места. Его «проекты», его «усталость», намеки его матери и сестры. Конечно, они все знали. Они были соучастниками. Лена ждала, когда Андрей «поможет» ей, продав мою квартиру после развода и поделив деньги. Тамара Игоревна покрывала своего «золотого мальчика», который умудрился устроиться так удобно.
В тот вечер я не стала готовить ужин. Я просто сидела в гостиной и ждала. Когда он вошел, веселый, пахнущий чужими духами и успехом, я даже не подняла головы.
— Привет, котенок! А что у нас сегодня на ужин? Я голодный как волк!
Я молча показала на кофейный столик. Там, аккуратным веером, лежали фотографии.
Он замер. Улыбка сползла с его лица, как дешевая маска. Он медленно подошел, взял один снимок. Его лицо стало белым как полотно.
— Это… это не то, что ты думаешь… Я все могу объяснить…
— Не утруждайся, — мой голос звучал ровно и спокойно, и я сама удивилась этому спокойствию. — Я уже все поняла. У тебя есть вторая семья. Сын. И все это время ты жил за мой счет.
Он начал что-то лепетать про любовь, которая прошла, про то, что не знал, как мне сказать, про долг…
— Собирай вещи, — прервала я его. — Только самое необходимое. Личные вещи. Все, что было куплено на мои деньги, остается здесь. Я уже позвонила юристу. Заявление на развод будет подано завтра утром. У тебя час.
Он посмотрел на меня с ненавистью.
— Ты не можешь! Куда я пойду?
— Думаю, тебе есть куда пойти, — сказала я, кивнув на фотографии. — Там тебя, наверное, ждут.
Он ушел, громко хлопнув дверью. Я не плакала. Я просто пошла на кухню и впервые за много лет сварила кофе только для себя. Квартира наполнилась тишиной. Не гнетущей, а освобождающей. Я дышала полной грудью. На следующий день я сменила замки.
Прошло два дня. Два дня абсолютной, блаженной тишины. Я разобрала его вещи, упаковала в коробки и выставила в общий коридор. Я отмыла квартиру так, как не отмывала никогда, словно пытаясь смыть не только грязь, но и саму память о нем. А потом раздался звонок в дверь.
На пороге стояла сияющая Тамара Игоревна с двумя огромными чемоданами. Рядом с ней, с не менее довольным видом, переминалась с ноги на ногу Лена.
— Здравствуй, деточка! — пропела свекровь, пытаясь обнять меня и одновременно втолкнуть в квартиру свой багаж. — Принимай гостью! Я решила свою квартиру Лене подарить, дарственную уже оформили. Поживу пока у вас, вы же не против? Места же хватит! Андрюша говорил, у вас все равно одна комната пустует.
Она смотрела на меня с самодовольной улыбкой победительницы. Она наконец-то въезжала в эту квартиру. Она будет здесь хозяйкой, будет контролировать каждый мой шаг, опекать своего сыночка, а я буду их всех обслуживать. Она уже видела эту картину в своих мечтах.
Я спокойно отступила на шаг, не давая ей пройти. Мое лицо, наверное, не выражало ничего. Я смотрела на нее и чувствовала не злость, а какую-то брезгливую жалость.
— Здравствуйте, Тамара Игоревна, — произнесла я так же ровно, как и два дня назад с ее сыном. — А вы не в курсе? Мы с Андреем вчера развелись. И я выставила вашего сына за дверь. Ведь это мое жилье.
Улыбка на ее лице застыла, а потом медленно сползла вниз. Она смотрела на меня, не веря своим ушам. Лена рядом с ней открыла рот.
— Как… как развелись? — пролепетала Тамара Игоревна, ее лицо стало приобретать нездоровый, бледный оттенок. — Он… он мне ничего не сказал! Что значит «твое жилье»? Это квартира нашей семьи!
— Нет, — отрезала я. — Это квартира моей бабушки. Она моя. И была моей еще до брака с вашим сыном. Так что ни он, ни тем более вы, никаких прав на нее не имеете.
Она пошатнулась, схватившись за сердце. План рухнул. Идеальный план, по которому она отдает свою старую квартирку дочке, а сама переезжает в комфортную «семейную» квартиру сына, чтобы доживать свой век в уюте, рухнул в одночасье. Она осталась без жилья. Ее золотой мальчик, ее надежда и опора, оказался на улице. И теперь она тоже.
— Как ты могла! — закричала она, переходя на визг. — Как ты могла выгнать его! Он же мой сын! Он же твой муж! Куда он пойдет? Куда теперь пойду я?! Ты просто обязана нас пустить!
Она пыталась давить на жалость, на совесть, на все, на что привыкла давить всю жизнь. Но во мне больше не было ни капли жалости к этим людям. Только холодный металл.
Я посмотрела ей прямо в глаза.
— Куда он пойдет? Я думаю, он пойдет к своей второй семье. К женщине, на которую он тратил наши общие деньги. И ваши, кстати, тоже.
Тамара Игоревна замерла.
— Помните, полгода назад вы давали ему сто тысяч рублей на «развитие очень важного делового проекта»? Вы еще у меня занимали двадцать тысяч, потому что не хватало. Так вот, этот «проект» — мальчик, ему три года. Ваш внук, о котором вы не знали. А деньги пошли на первый взнос за ипотеку на их квартиру. Так что, я думаю, вам лучше обратиться к нему. Возможно, в их новой квартире найдется уголок и для вас.
Лицо Тамары Игоревны исказилось. В ее глазах отразился не просто шок. Это был полный крах. Осознание того, что ее собственный, идеальный, золотой сын обманывал и использовал не только меня, но и ее саму. Он солгал ей, забрал ее последние сбережения и потратил их на другую женщину и чужого, как она думала, ребенка. Весь ее мир, построенный на слепой любви к сыну, рассыпался в прах в одну секунду. Она беззвучно открывала и закрывала рот, как рыба, выброшенная на берег. Лена позади нее просто окаменела.
Я не стала дожидаться продолжения. Я просто медленно и тихо закрыла перед ними дверь. Щелкнул замок. На лестничной клетке воцарилась тишина. Я прислонилась спиной к двери и медленно сползла на пол. Я не плакала. Я смеялась. Тихо, беззвучно, сотрясаясь всем телом. Это был смех освобождения. Я была одна. В своей квартире. В своей тишине. И впервые за долгие годы эта тишина не давила, а лечила.