Все главы здесь
Глава 39
25 ноября. Аэропорт города Ташкента
— Нина, давай здесь прощаться. Туда провожающих не пускают.
Коля остановился чуть поодаль огромного здания аэропорта.
— Как это не пускают? — удивилась Нина.
— А так, — пожал плечами Николай. — Нина, правила такие. Узбекистан — одна из самых безопасных стран в мире именно вот из-за таких беспрецедентных мер.
Нина понимающе кивнула:
— Конечно, мы же не вправе обсуждать законы другой страны. Коль, я ничего не обещаю. Мы с тобой договорились. Одним днем. Сегодня я уезжаю. Уже вечером буду дома, завтра поеду к Евгению. И даже этого я не знаю, потому что сейчас я здесь, рядом с тобой. А что будет завтра…
Коля не дослушал — он порывисто обнял ее:
— Нина, я тебя люблю… больше жизни… Нина… я буду ждать тебя всегда! Слышишь? И сегодня, и завтра, всегда. Нина…
— Коля, я тоже тебя люблю сильно, больше жизни! — она хотела добавить, что именно поэтому уезжает, но не стала.
Сегодня утром она проснулась и долго не могла понять, где она находится. Сколько прошло времени — неизвестно. Может, минут пять, а может, час. Очнулась совершенно неожиданно. Ну как же! Вот он, Коленька, сопит рядом, а это домик Васили, и через пару часов надо выезжать в аэропорт. В Москву, домой…
— Коль, давай не будем плакать, расстраиваться и долго прощаться. Сделаем вид, что я улетаю ненадолго и…
— Нина, а на самом деле?
Она мягко приобняла его:
— Коль, ну не надо. Не надо… Пора, Коля, пошла я…
Нина взяла у Коли свою сумку и побрела ко входу. Шла медленно, будто ступала по воде, — каждый шаг давался тяжело, неровно. Вокруг сновали люди с чемоданами, кто-то торопился, кто-то смеялся, кто-то ругался громко и матерно, но для нее весь мир будто приглушился.
Только ветер трепал шарф и разносил по площади запах теплого ташкентского воздуха, совсем не похожего на горный.
Нина обернулась один-единственный раз — коротко, едва заметно. Коля стоял как вкопанный, даже не поднял руку, не махнул. Просто смотрел. Взгляд у него был такой, что у нее дернулось сердце, но она быстро отвернулась, боясь, что ноги откажут, в голове опять помутится, и она побежит обратно.
Между тем автоматические двери разверзлись словно пасть алчного зверя и приняли ее внутрь, и стекло сразу отрезало их друг от друга, как холодная вода. Нина остановилась на секунду, сделала глубокий вдох и пошла к стойке регистрации, не позволяя себе больше ни думать, ни чувствовать.
А снаружи Коля все стоял.
Не двинулся, даже когда ее силуэт уже растворился внутри здания, потерявшись среди многих таких же.
Николай не заметил, как редкие птицы пролетали над крышей аэропорта. Не слышал, как проезжали машины и с ревом взлетали самолеты.
Время будто застыло вокруг него — только сердце гулко билось в груди, отдаваясь в висках.
Он стоял, пока ноги не одеревенели, пока пальцы не замерзли на ветру, пока внутри не стало пусто и тихо. Только тогда, будто опомнившись, медленно повернулся и пошел к машине, словно каждый шаг давался через усилие, через боль, которую он не умел и не хотел скрывать.
…Нина вошла внутрь, и теплый воздух аэропорта будто ударил в лицо — сухой, густой, пахнущий кофе, духами и чем-то еще, чем пахнет во всех аэропортах. Она остановилась на секунду, огляделась — и вдруг ощутила странное: ее будто выдернули из привычного мира и поставили в новый, чужой, шумный.
Люди двигались вокруг быстро и уверенно: подходили к стойкам, получали посадочные талоны, смеялись, грустили, спорили. А Нина стояла посреди этого потока как потерянная.
«Где я?.. Что я делаю?..»
Мысли бились беспорядочно, ни на одной нельзя было удержаться.
Она сделала шаг, потом еще. Пальцы дрожали так, что она едва держала паспорт. Все казалось нереальным — гул голосов, свет табло, запахи, блеск мрамора под ногами. Словно она смотрела на происходящее через стекло или через плотную дымку.
Нина автоматически прошла регистрацию, не запомнив ни лица сотрудницы авиакомпании, ни собственных ответов. И сразу после этого, как будто сквозь вату, услышала:
— Рейс Ташкент — Москва. Пассажиры приглашаются на посадку…
Слова долетели глухо, будто издалека.
Нина дернулась, словно ее позвали по имени, и послушно пошла туда, куда показывала стрелка.
Коридор к гейту показался бесконечным. Впереди люди шли бодро, почти вприпрыжку — улетают домой, в отпуск, по делам. А она двигалась медленно, будто брела по воде, тяжело загребая ногами. Где-то в груди было ощущение пустоты: тяжелой, глубокой, как колодец.
В самолете она сразу пристегнулась, опустила голову и закрыла глаза.
Юная бортпроводница спросила, будет ли она чай, воду, сок — Нина только покачала головой.
Не хотелось ничего, и совсем не было сил.
Да и мыслей не было — вообще.
Тишина внутри была настолько гулкой, что Нине казалось: если она откроет рот, оттуда вырвутся не слова, а рыдания.
Самолет взлетел, выровнялся, за бортом потянулась темнота, усыпанная огоньками города.
Время текло вязко, медленно.
Минуты тянулись, как резина.
Нина сидела неподвижно, глядя в одну точку на спинке кресла.
Не было сожаления — оно было бессмысленным.
Ни надежды — слишком рано.
Ни плана — он еще не родился.
Только тишина.
И пустота, в которой не было даже боли — одна большая, всеобъемлющая тишина.
И вот наконец самолет жестко коснулся полосы, завибрировал на бешеной скорости. Все внутри Нины сжалось, подчиняясь этой сумасшедшей гонке.
Пассажиры зашевелились, потянулись за вещами, кто-то уже улыбался, звонил.
А Нина сидела неподвижно, будто ждала, что внутри что-то шевельнется, откликнется: «Ну вот и дома».
Но ничего не откликнулось.
Она поднялась почти самой последней.
Плелась узким проходом за людьми — шаг в шаг, будто автомат, будто чужое тело двигалось само.
Воздух уже в коридоре московский — тяжелый, влажный, зимний, резкий, не живой.
На паспортном контроле она стояла молча, опустив взгляд. Офицер взглянул на нее, на паспорт, машинально пробил штамп.
— Проходите.
Голос прозвучал так же пусто, как внутри у нее.
Потом багажная лента.
Ее красная сумка выехала одной из первых, но Нина долго смотрела на нее, будто не могла понять — ее ли это вообще.
Только потом шагнула, взяла.
Терминал был шумный, светлый, огромный.
Кто-то встречал родных с цветами.
Кто-то смеялся, кто-то плакал. Наверное, от счастья.
А она шествовала через толпу так, будто была прозрачной, незримой.
Евгений не встречал.
Он даже не знал, что она уже здесь — у Нины просто не было сил позвонить и предупредить, не было сил говорить с сыном.
У выхода она остановилась, оглянулась — будто бы искала кого-то. Потом кивнула, словно сама себе.
Она вышла на улицу, вдохнула холодный московский воздух — и даже этот резкий ноябрьский запах не вернул ощущения дома.
Она вызвала такси. Машина подъехала довольно быстро.
Нина села, пристегнулась, закрыла глаза.
И пока город проплывал за окном — серый, промозглый, почти зимний, — она чувствовала только одно:
она вернулась, но будто бы не в родной город.
Телом здесь, а душа еще там — в горах, на Чарваке, в доме Васили, рядом с Колей.
Такси плавно влилось в ночную ленту дороги.
Огни трассы мелькали за окном ровно, однообразно — желтые, белые, красные, — и Нина смотрела на них так, словно впервые видела.
Москва проплывала мимо — тяжелая, серая, усталая, неприветливая.
Татьяна Алимова