– Настя, ты что, серьёзно? – Артём стоял в дверях её квартиры, сжимая в руке ключи, которые она сама ему когда-то дала в порыве нежности. – Это же просто ремонт. Мама хотела сделать тебе приятное.
Настя почувствовала, как внутри всё сжалось. Она только что вернулась с работы, мечтая о тишине, чашке чая и хотя бы часе без чужих голосов, а вместо этого увидела картину, от которой кровь застыла в жилах.
В её маленькой, но такой родной двушке на улице Свободы пахло свежей краской и штукатуркой. На полу валялись пустые банки из-под шпаклёвки, в углу громоздились рулоны обоев с огромными розами, а на кухне, где ещё утром стояла её любимая старая мебель вишнёвого цвета, теперь красовались новые фасады цвета «слоновая кость». И самое страшное – в центре гостиной, на её любимом персидском ковре, который она покупала в Стамбуле в медовый месяц с первым мужем, стояла свекровь Тамара Петровна в рабочем халате и с валиком в руке.
– Настенька, дорогая! – Тамара Петровна повернулась к ней с такой радостной улыбкой, будто они вместе планировали этот кошмар. – Ну как тебе? Мы с бригадой уже третий день пашем! Я же говорила Артёму, что твоя квартира требует рук! Всё старое, всё тёмное… А теперь будет светло, просторно, по-европейски!
Настя медленно поставила сумку на пол. Ноги словно приросли к паркету. Она смотрела на стены – её стены, где ещё вчера висели фотографии с дочкой, а теперь были голые, выровненные, готовые под новые обои с этими ужасными розами.
– Тамара Петровна, – голос Насти прозвучал как чужой, слишком спокойно, – кто вам разрешил?
Свекровь удивлённо вскинула брови:
– Как это кто? Артём же дал ключи! Он сказал, что ты не против, что ты даже рада будешь. Мы же семья, Настенька! Я для вас стараюсь.
Артём сделал шаг вперёд, пытаясь взять Настю за руку, но она отстранилась.
– Я не давал маме делать ремонт, – быстро сказал он, – я просто сказал, что можно посмотреть, что можно улучшить… Я не думал, что она так буквально…
– Артём, – Настя посмотрела на него прямо, – эта квартира моя. Только моя. Я купила её до тебя, до нашего брака, до всего. Здесь живёт моя дочь, когда приезжает от отца. Здесь мои вещи, мои воспоминания, моя жизнь. Ты не имел права.
Тамара Петровна отложила валик и вытерла руки о халат.
– Ну что ты начинаешь, Настя? – голос её стал чуть резче. – Квартира-то в своё время от бабушки досталась, я знаю. Но ты же теперь не одна. У тебя муж, у нас семья. А семья должна быть вместе. Я просто хотела, чтобы у вас было красиво. Чтобы не стыдно было людей позвать.
Настя почувствовала, как в горле встал ком.
– Люди, которых я хочу позвать, и так приходят. А те, кого я не хочу – не приходят. И уж точно никто не делает ремонт без моего ведома.
Она прошлась по квартире, заглядывая в комнаты. В спальне, где стояла её кровать с резными спинками, теперь были сняты старые обои, а на их месте – свежая штукатурка. В детской, где дочка оставляла свои рисунки на стенах, всё было зачищено до бетона.
– Сколько это стоит? – тихо спросила Настя.
– Ой, да не переживай! – махнула рукой Тамара Петровна. – Я всё за свой счёт. Бригада знакомая, по дружбе. Материалы тоже недорого вышли.
– Нет, – Настя покачала головой, – я спрашиваю, сколько это стоит, чтобы я могла вернуть вам деньги. Потому что этот ремонт я не заказывала. И принимать не собираюсь.
Артём побледнел.
– Насть, ну не будь такой. Мама же с добром…
– С добром? – Настя повернулась к нему. – С добром – это когда спрашивают. А не когда вламываются в чужую квартиру и перекраивают её под себя.
Тамара Петровна поджала губы.
– Ну и ладно. Если ты так, мы всё вернём как было. Только деньги на обратный ремонт у тебя, Настя, вряд ли найдутся. Ты же одна тянешь ипотеку, дочку, всё на себе…
Это было как удар под дых. Настя знала, что свекровь в курсе их финансов – Артём не умел держать язык за зубами. Знала и то, что Тамара Петровна считает её брак с сыном большой удачей для Насти – «второй раз замуж, да ещё с ребёнком, где бы ты такого мужика нашла».
– Деньги найдутся, – холодно ответила Настя. – И я очень прошу вас обеих – уйти. Сейчас. И ключи оставить.
Артём открыл было рот, но Настя подняла руку:
– Нет. Никаких разговоров. Пока я не приду в себя и не решу, что делать дальше. А сейчас – на выход.
Тамара Петровна фыркнула, начала что-то говорить про неблагодарность, но Артём взял её под локоть и мягко, но твёрдо вывел в коридор. Дверь закрылась. Настя осталась одна среди разрушенного уюта.
Она медленно опустилась на пол, прислонившись спиной к стене, которая ещё вчера была тёплого бежевого цвета, а теперь была серой и холодной. Телефон в кармане завибрировал – наверняка Артём. Она не ответила.
Только сейчас до неё начало доходить, что произошло. Её личное пространство, её единственный уголок, где она была хозяйкой, а не женой, не матерью, не дочерью – был захвачен. И захвачен людьми, которые считали, что имеют на это право просто потому, что она вышла замуж за их сына и брата.
Настя закрыла глаза. В голове крутилась одна мысль: если она сейчас промолчит, если примет этот «подарок», то завтра они решат, что могут распоряжаться не только квартирой, но и её жизнью. И жизнью её дочери.
Нет. Так не будет.
Она встала, подошла к окну и посмотрела вниз. Артём и Тамара Петровна стояли у подъезда. Свекровь что-то эмоционально говорила, размахивая руками, Артём смотрел в землю.
Настя достала телефон и набрала номер юриста, с которым когда-то консультировалась по алиментам.
– Добрый вечер, Елена Сергеевна, – сказала она, стараясь, чтобы голос не дрожал. – У меня вопрос по защите собственности. Очень срочный.
Она не знала ещё, как именно поступит. Но знала точно – это только начало. И если Тамара Петровна думает, что может просто взять и переделать её жизнь, как стены в квартире, то она сильно ошибается.
А впереди ждал разговор, после которого в их семье уже ничего не будет по-старому…
– Ты что, действительно подала в суд на мою мать?! – голос Артёма в трубке дрожал от ярости и растерянности одновременно.
Настя сидела за кухонным столом в своей городской квартире – той самой, где теперь пахло свежей краской и чужими решениями. На столе лежала стопка документов: акт осмотра, фотографии «до» и «после», смета от бригады, которую Тамара Петровна наняла, и счёт, который Настя выставила свекрови через нотариуса. Сумма была немаленькая – почти четыреста тысяч. Ровно столько, сколько стоил весь этот «сюрприз».
– Не в суд, Артём, – спокойно ответила она, проводя пальцем по краю листа. – Пока только досудебная претензия. Если твоя мама вернёт деньги за ремонт, который сделала без моего согласия, и оплатит восстановление квартиры в первоначальный вид – дело закрыто. Если нет – пойдём дальше.
В трубке повисла тяжёлая тишина.
– Настя… – наконец выдохнул он. – Это же мама. Она хотела как лучше.
– Артём, – Настя закрыла глаза, – если бы кто-то пришёл в твой гараж, поменял тебе двигатель на другой, потому что «старый уже не тот», и потом выставил счёт – ты бы тоже сказал «хотел как лучше»?
– Это другое!
– Нет, не другое. Это моя собственность. Я не просила, не давала согласия, не подписывала никаких договоров. Это незаконное вмешательство в чужое имущество. Точка.
Она услышала, как он тяжело дышит в трубку.
– Она плачет, Насть. Всю ночь плакала. Говорит, что ты её унизила перед соседями, перед родственниками… Что теперь все будут думать, будто она воровка.
Настя сжала телефон сильнее.
– А я плакала, когда увидела, что от моего дома ничего не осталось? Когда поняла, что даже в своей квартире я больше не хозяйка? Ты об этом подумал?
– Я… я не знаю, что делать, – голос Артёма стал почти шёпотом. – Она говорит, что скорее умрёт, чем заплатит тебе хоть копейку. Что это её подарок был.
– Подарок, который я не принимала, – отрезала Настя. – И знаешь что? Я уже нашла бригаду, которая всё вернёт назад. Смета на восстановление – двести восемьдесят тысяч. Плюс моральный вред. Итого почти семьсот. Если твоя мама не согласится на мировую – я подам в суд. И тогда сумма вырастет ещё.
– Ты серьёзно хочешь развестись из-за ремонта? – в его голосе впервые прозвучала настоящая паника.
Настя замерла. Слово «развестись» повисло между ними, как нож.
– Я не хочу развода, Артём. Я хочу, чтобы меня уважали. Как человека. Как собственника. Как женщину, которая имеет право на своё пространство. Если для этого нужно пройти через суд – я пройду.
Она положила трубку, не дожидаясь ответа. Руки дрожали. Она знала, что сейчас Тамара Петровна наверняка звонит всем родственникам, жалуется, плачет, рассказывает, какая Настя неблагодарная и злая. Знала, что завтра начнутся звонки от тёть, дядь, подруг свекрови – все будут просить «простить старую женщину», «не позорить семью», «подумать о детях».
Но она уже всё решила.
Через два дня Тамара Петровна пришла сама. Без звонка. С коробкой пирожных и лицом, будто на похороны собралась.
– Настенька, – начала она с порога, голос дрожал, – можно войти?
Настя молча отступила в сторону.
Свекровь прошла в гостиную, поставила коробку на стол и вдруг… села на диван и заплакала. Не театрально, не громко – тихо, по-настоящему, вытирая слёзы носовым платком.
– Я не думала, что ты так воспримешь, – наконец сказала она, глядя в пол. – Правда не думала. Я же видела, как ты устаёшь, как одна тянешь всё…, думала, помогу. Освобожу тебя от забот. Чтобы ты приезжала сюда и отдыхала, а не в старых стенах сидела.
Настя стояла у окна, скрестив руки на груди.
– Тамара Петровна, – тихо сказала она, – вы когда-нибудь спрашивали меня, чего я хочу?
Свекровь подняла глаза. В них было искреннее недоумение.
– Я… я думала, это и так понятно. У всех же хотят нового, красивого…
– У всех – не у меня, – Настя подошла ближе. – Я люблю свою квартиру такой, какая она есть. Потому что это мой выбор. Мои обои, которые я клеила с дочкой. Моя кухня, где мы пекли первые блины и смеялись, когда всё пригорело. Мой ковёр, который я купила в Турции, когда была счастлива с другим мужчиной – да, с другим! И я имею право помнить это счастье, даже если оно прошло.
Тамара Петровна молчала, сжимая платок.
– Я не просила вас спасать меня, – продолжала Настя. – Я не просила решать за меня. Вы пришли в мой дом и переделали его под себя. А потом обиделись, что я не в восторге.
– Я… я не знала, – прошептала свекровь. – Правда не знала, что для тебя это так важно.
– А вы спрашивали?
Тишина была такой плотной, что слышно было, как тикают часы в коридоре.
– Я заплачу, – наконец сказала Тамара Петровна, поднимаясь. – Всё заплачу. И ремонт обратный тоже. Только… не делай из этого суда, Настенька. Не позорь меня перед людьми. Я и так уже… – она не договорила, махнула рукой.
Настя посмотрела на неё долгим взглядом.
– Я не хочу вас позорить. Я хочу, чтобы вы поняли: у меня есть границы. И их нельзя переступать. Даже из любви.
Свекровь кивнула, вытирая слёзы. – Я поняла. Поздно, но поняла.
Она вышла, не взяв пирожные.
А через неделю пришёл перевод. Ровно четыреста тысяч. С комментарием: «За ремонт. Прости старую дуру».
Настя долго смотрела на экран телефона. Потом перевела эти деньги на счёт бригады, которая уже начала сдирать новые обои и возвращать её стенам прежний цвет.
Но это было не конец. Это было только начало большого разговора – с Артёмом, с собой, с дочерью, которая скоро приедет и увидит, что мама отстояла их с ней дом.
А впереди ждал момент, когда Артём придёт с чемоданом и скажет: «Я выбираю тебя. А не маму». Или не скажет. И тогда Настя поймёт, что выбирает она сама…
– Ты правда уезжаешь? – Артём стоял в дверях с чемоданом в руке, и в голосе его было столько растерянности, что Настя на секунду почувствовала жалость. Только на секунду.
– Я не уезжаю, Артём, – спокойно ответила она, складывая в коробку последние книги. – Я возвращаюсь домой. В свою квартиру. Ту, которую ты и твоя мама чуть не стёрли с лица земли.
Он шагнул внутрь, поставил чемодан и закрыл дверь. В комнате ещё пахло свежей краской – уже своей, той самой бежевой, которую Настя выбирала пять лет назад. Рабочие ушли только вчера. Всё вернулось на места: старый ковёр снова лежал у дивана, фотографии дочери висели на стене, кухня опять стала вишнёвой.
– Насть, я всё понял, – Артём говорил быстро, будто боялся, что она прервёт. – Я поговорил с мамой. Серьёзно поговорил. Она больше никогда… Она даже квартиру себе купила в другом районе, чтобы не пересекаться лишний раз. И ключи от твоей квартиры она мне вернула ещё неделю назад. Я их выбросил.
Настя посмотрела на него внимательно. Он сильно изменился за эти два месяца: осунулся, под глазами тени, в голосе – ни капли прежней уверенности, что «мама просто хочет помочь».
– Я рада, что ты поговорил, – сказала она. – Правда рада. Но разговор с мамой не отменяет того, что ты позволил это сделать. Ты дал ключи. Ты не спросил меня. Ты выбрал молчать, когда она рассказывала тебе про «сюрприз».
Артём опустил голову. – Я думал, тебе понравится.
– Ты не думал. Ты просто не хотел спорить с ней. Как всегда.
Тишина повисла тяжёлая, но уже не враждебная. Просто честная.
– Я люблю тебя, Насть, – тихо сказал он. – И я готов жить по твоим правилам. Отдельная квартира, отдельные ключи, отдельные решения. Я даже готов подписать брачный договор задним числом, если хочешь. Только не уходи.
Настя подошла к окну. За стеклом шёл тёплый сентябрьский дождь, капли стучали по подоконнику. Она вспомнила, как год назад стояла здесь же, когда Артём впервые сделал ей предложение. Тогда всё казалось простым и светлым.
– Я не ухожу от тебя, Артём, – наконец сказала она, поворачиваясь. – Я возвращаюсь к себе. К той Насте, которая умеет говорить «нет». К той, которая не позволяет даже любимому человеку решать за неё. Если ты готов быть рядом с такой Настей – будем вместе. Если нет – дверь открыта.
Он сделал шаг к ней, потом ещё один, и вдруг опустился на одно колено – прямо на её любимый ковёр.
– Я готов, – сказал он, глядя ей в глаза. – Я готов учиться спрашивать. Учиться слушать. Учиться быть мужем, а не сыном своей мамы. Дай мне шанс доказать.
Настя долго молчала. Потом протянула руку и помогла ему подняться.
– Шанс будет, – тихо сказала она. – Но жить мы будем здесь. В моей квартире. Когда ты готов – привози свои вещи. А пока… пока поживи у себя, подумай. И когда решишь, что готов уважать мои стены так же, как я уважаю твоё сердце – позвони.
Он кивнул, глаза блестели.
– Я позвоню. Очень скоро.
Артём ушёл. Дверь закрылась мягко, без хлопка.
Настя осталась одна в своей восстановленной квартире. Она прошлась по комнатам, провела ладонью по тёплой вишнёвой столешнице, поправила фотографию, где дочка смеётся на фоне моря. Всё было на месте. Всё было её.
Через неделю пришло письмо от Тамары Петровны – настоящее бумажное письмо, в конверте с цветами. В нём лежала открытка и маленький кулон-сердце из серебра.
«Настенька, дорогая, прости старую дуру ещё раз. Я поняла. Поздно, но поняла. Ты сильная женщина, и мой сын счастливый человек. Если когда-нибудь простишь – буду рада чаю у тебя выпить. Если нет – приму и это. Твоя свекровь Тамара».
Настя улыбнулась, положила открытку на полку рядом с фотографиями. Простит ли она? Со временем – да. Но забыть не обещала. И это было правильно.
А ещё через две недели Артём пришёл с одним чемоданом и коробкой её любимого печенья. Без слов поставил вещи в прихожей, повесил куртку на крючок и спросил:
– Можно мне остаться?
Настя посмотрела на него, потом на чемодан, потом снова на него.
– Можно, – сказала она. – Только ключи я тебе пока не дам. Заработаешь – получишь.
Он рассмеялся – впервые за долгое время по-настоящему.
– Договорились.
Они обнялись посреди прихожей, под шум дождя за окном. И Настя поняла: она не просто отстояла свою квартиру. Она отстояла себя. А это оказалось гораздо дороже любых стен.
И когда дочка приехала в следующие выходные и закричала: «Мам, всё как раньше! Как я люблю!», Настя обняла её и подумала: да, всё как раньше. Только теперь – по-настоящему своё.
Рекомендуем: