Я вернулась с работы уставшая, мечтая только о горячей ванне и тишине. Моя квартира, доставшаяся мне от бабушки, всегда была моей крепостью, моим убежищем. Каждая вещь в ней дышала спокойствием. Старый паркет тихонько поскрипывал под ногами, как будто здоровался, а из кухни доносился уютный запах вчерашнего яблочного пирога. Я поставила сумку на пол в прихожей и только успела разуться, как зазвонил телефон. Андрей. Муж.
— Привет, солнышко, — его голос в трубке звучал как-то неестественно бодро, с нотками суеты. — Ты уже дома? Слушай, тут такое дело…
Что-то случилось, — мелькнуло у меня в голове. Его «такое дело» никогда не предвещало ничего хорошего. Обычно это означало, что его планы резко изменились, и мои, соответственно, тоже должны были поменяться вместе с ними.
— Да, только вошла. Что стряслось? — я старалась говорить спокойно, хотя внутри уже зарождалось смутное беспокойство.
— В общем, маму надо к нам перевезти. Прямо сегодня. У нее там трубу прорвало, затопило всё к чертям, жить невозможно. Ремонт надолго затянется. Я уже еду за ее вещами.
Я замерла, прислонившись к стене. Маму. К нам. В мою однокомнатную, но просторную, квартиру. Светлана Петровна, моя свекровь, была женщиной властной и, мягко говоря, не признающей чужих границ. Мы виделись по праздникам, и этого мне хватало с лихвой. Жить с ней под одной крышей… Мысль об этом вызвала холодок, пробежавший по спине.
— Андрей, подожди… Как перевезти? А почему мы это не обсудили? Может, лучше снять ей временное жилье? Или помочь с быстрым ремонтом? У нас же…
— Марин, ну какие обсуждения? — перебил он раздраженно. — У матери беда, я должен ей помочь! Это же моя мама! Куда я ее дену? На улицу? Всё, я уже подъезжаю к ней, скоро будем у нас. Разбери там в гостиной место, нужно будет ее вещи куда-то складывать.
Он положил трубку, не дожидаясь ответа. Я осталась стоять в тишине прихожей, и уютное тепло моей квартиры вдруг испарилось. Его сменил ледяной сквозняк чужого вторжения. Моя мама. Я должен. А как же я? Как же мы? Разве это не наш общий дом? Почему мое мнение ничего не значит? Я медленно прошла в комнату. Вот мой диван, на котором мы вечерами смотрели фильмы. Вот мой книжный шкаф, где каждая книга стоит на своем, только ей известном месте. А теперь сюда вторгнутся чужие коробки, чужие запахи, чужие порядки. Я глубоко вздохнула, пытаясь подавить обиду и подступающие слезы. Нужно быть понимающей. У человека несчастье. Это временно. Всего лишь на пару недель, может, месяц. Я начала сдвигать журнальный столик, освобождая угол, как он и велел. Как послушная собачка.
Через час под окнами зашумел мотор грузового такси. Я выглянула в окно. Андрей, красный от напряжения, вытаскивал из кузова картонные коробки. Рядом стояла Светлана Петровна в своем неизменном драповом пальто, с прямой спиной и поджатыми губами, зорко наблюдая за процессом. Она не несла ничего, кроме своей ридикюли, но вид у нее был, словно она руководила военной операцией.
Начался сущий ад. Андрей таскал коробку за коробкой, с грохотом ставя их на мой бедный паркет. Пыль стояла столбом. Светлана Петровна вошла в квартиру, окинула всё критическим взглядом и, не поздоровавшись со мной, сразу начала отдавать команды.
— Так, Андрюша, вот эту с посудой — сразу на кухню. Осторожнее, там мой любимый сервиз! А вот эту, с постельным, ставь сюда, поближе к дивану. Нет, не так, левее!
Она вела себя так, будто я была просто предметом обстановки. Прозрачной, незаметной деталью интерьера. Я пыталась помочь, взяла одну из коробок, не слишком тяжелую на вид.
— Куда это поставить, Андрей? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Он обернулся, вытер пот со лба и зло зыркнул на меня.
— Не лезь не в свое дело! — огрызнулся он. — Я сам разберусь. Не путайся под ногами.
Меня словно ледяной водой окатили. Не в свое дело? В моей собственной квартире? Я молча поставила коробку на пол и отошла к окну, отвернувшись, чтобы они не видели моего лица. Слезы обиды жгли глаза. Я здесь никто. Просто прислуга, которая должна освободить место и не мешать. Весь оставшийся вечер я провела в каком-то тумане. Они вдвоем шуршали, двигали, распаковывали. Я механически приготовила ужин, который Светлана Петровна едва попробовала, заметив, что в котлетах маловато соли, а пюре не такое воздушное, как делает она. Андрей промолчал, уставившись в свою тарелку. Атмосфера была настолько гнетущей, что, казалось, ее можно резать ножом. Когда последняя коробка была занесена, квартира превратилась в склад. Андрей, измотанный, рухнул на диван, который теперь официально принадлежал его матери. Мне пришлось стелить себе на надувном матрасе на кухне. Временно, — повторяла я себе как мантру. Это просто временно. Но что-то внутри подсказывало, что это начало конца.
Ночью я долго не могла уснуть. Сквозь закрытую дверь доносилось тихое бормотание — Андрей и его мать о чем-то шептались в комнате. Я не могла разобрать слов, но сам факт этого ночного совещания в моей квартире, из которой меня, по сути, выставили, заставлял сердце сжиматься от дурного предчувствия. Мне казалось, что стены моей крепости рушатся, а я ничего не могу с этим поделать.
Следующие дни превратились в медленную пытку. Подозрения, поначалу смутные, как тени в сумерках, начали обретать все более четкие и уродливые очертания. Светлана Петровна с утра до вечера занималась «наведением порядка». Мои чашки были сдвинуты в дальний угол шкафа, уступив место ее цветастым кружкам. Мои полотенца в ванной были заменены на ее, жесткие и пахнущие нафталином. Она комментировала всё: как я одеваюсь на работу («слишком ярко для приличной женщины»), что я готовлю («одна химия из магазина»), как часто я разговариваю по телефону с подругами («лучше бы мужу внимание уделила»).
Андрей на все это не реагировал. Он стал чужим, замкнутым. Уходил рано, приходил поздно. На все мои попытки поговорить, узнать, что происходит, он отвечал односложно и раздраженно.
— Устал на работе.
— Всё нормально.
— Ты опять начинаешь?
Самым странным были его постоянные телефонные разговоры. Он выходил на лестничную клетку или запирался в ванной, и я слышала только обрывки фраз, произнесенных шепотом. Голос его становился мягким, вкрадчивым — таким я не слышала его уже очень давно. С кем он так говорит? С кем можно так нежно шептаться, прячась от собственной жены? Мысль об измене была очевидной, но я гнала ее прочь. Это казалось слишком банальным, слишком простым объяснением. Здесь было что-то еще. Что-то более глубокое и продуманное.
Однажды вечером я вернулась домой раньше обычного. Дверь была не заперта. Я тихо вошла и услышала голоса из комнаты. Говорила Светлана Петровна.
— …ты только не торопись, Андрюша. Всё должно идти по плану. Главное, чтобы она ничего не заподозрила раньше времени. Она девочка мягкая, впечатлительная. Немного надавить, и сама сбежит.
Сердце ухнуло куда-то вниз. Я замерла в коридоре, боясь дышать.
— Мама, я знаю, что делаю, — ответил Андрей устало. — Просто это сложнее, чем я думал. Она… она же не плохой человек.
— При чем здесь «плохой» или «хороший»? — возмутилась свекровь. — Речь о твоем будущем! О твоем счастье! Ты должен быть с той, кого любишь. И квартира эта… она по праву должна быть твоей. Ты ее муж, в конце концов.
Я прижала руку ко рту, чтобы не закричать. Квартира. Моя квартира. Вот в чем дело. Они не просто ждали, что я «сбегу». Они хотели забрать мой дом. Мой единственный дом, всё, что у меня осталось от семьи. Предательство было настолько чудовищным, что воздух перестал поступать в легкие. Я тихонько выскользнула за дверь и спустилась на несколько этажей вниз, села на холодные ступеньки. В голове билась только одна мысль: план. У них был план. И переезд Светланы Петровны с ее мифическим «прорывом трубы» был его частью.
Я вернулась домой через час, сделав вид, что только что пришла с работы. Они сидели на кухне и пили чай, как ни в чем не бывало. Увидев меня, Светлана Петровна скривила губы в подобии улыбки.
— О, Мариночка пришла. А мы тут тебя заждались. Ужин на столе, если что.
Ее лицемерный тон резанул по ушам. Я посмотрела на Андрея. Он не поднял глаз, ковыряя ложкой в чашке с чаем. Актер. Какой же ты хороший актер.
С того дня я начала наблюдать. Я превратилась в шпиона в собственном доме. Я отмечала каждую мелочь. Новые дорогие часы на руке Андрея, о которых он сказал, что это «старые, просто не носил». Его частые отлучки «помочь другу с машиной» по выходным. Деньги, которые стали уходить с нашего общего счета в неизвестном направлении. Якобы на «материалы для маминого ремонта». Но когда я однажды позвонила в управляющую компанию их старого дома, чтобы узнать о масштабах аварии, мне вежливо сообщили, что никаких заявок о прорыве труб по адресу Светланы Петровны за последний месяц не поступало.
Ложь была повсюду. Густая, липкая, как паутина.
Однажды, убирая в комнате, я случайно задела одну из коробок, которую они так и не разобрали. Она накренилась, и из нее вывалилось несколько фотоальбомов. Я присела на корточки, чтобы собрать их. Рука сама потянулась открыть один из них. Старые, черно-белые фотографии. Андрей-школьник, Андрей-студент. И почти на каждой второй фотографии рядом с ним была одна и та же девушка. Миловидная, с большими глазами и уверенной улыбкой. Я видела ее раньше, на их старых семейных снимках. Оксана. Его первая любовь, с которой он расстался еще до нашего знакомства. Я перелистывала страницы. Вот они на выпускном. Вот на шашлыках с друзьями. Они выглядели такими счастливыми.
Так вот в чем дело. Оксана.
И тут я вспомнила недавний разговор свекрови по телефону с какой-то ее подругой. Она сидела на кухне и громко, так, чтобы я точно слышала, расхваливала эту самую Оксану.
— …а Оксаночка-то наша какая молодец! Бизнес свой открыла, ресторанчик домашней еды. Все сама, всё сама! Не то что некоторые, сидят на всем готовеньком, что от бабушек досталось.
Тогда я не придала этому значения. Но теперь… теперь всё складывалось в единую картину. Андрей не просто мне изменял. Он, похоже, решил вернуться к своему прошлому. И его мать активно ему в этом помогала, расчищая дорогу. А я была главным препятствием на этом пути. Препятствием, которое владело удобной квартирой в центре города.
Напряжение росло с каждым днем. Я почти перестала есть и спать. Ходила как тень, чувствуя на себе два пара враждебных глаз. Они ждали. Ждали, когда я сломаюсь. Когда соберу вещи и уйду, оставив им всё. Но я не собиралась сдаваться. Не в этот раз. Я решила дождаться момента, когда их ложь вылезет наружу так явно, что они больше не смогут отпираться.
И этот момент настал. Вечером в четверг Андрей пришел домой необычно оживленный. В руках у него были большие пакеты с едой. Не из супермаркета, а много-много пластиковых контейнеров, плотно закрытых.
— Вот, — сказал он, ставя пакеты на пол. — Заказал нам готовой еды на несколько дней. Чтобы ты не утруждалась, пока у нас тут такой беспорядок.
Он быстро, почти воровато, начал расставлять контейнеры в холодильник, ставя их логотипами к стенке. Я заметила это, но ничего не сказала. Пусть. Пусть думает, что я ничего не вижу. Я просто кивнула и поблагодарила за заботу. Фальшивую заботу.
Ночью я снова спала на кухне, на своем унизительном матрасе. Но сон не шел. Я думала о том, что завтра утром всё закончится. Я не знала, как именно, но чувствовала это каждой клеткой своего тела. Завтра их маленький, уютный заговор рухнет.
Утро началось обманчиво тихо. Солнечный луч пробился сквозь жалюзи на кухне и заиграл на белой дверце холодильника. Я уже не спала, просто лежала с открытыми глазами и ждала. В воздухе пахло свежесваренным кофе. Это Светлана Петровна встала раньше всех, как обычно, чтобы продемонстрировать свою хозяйственность. Я слышала ее шаги, шаркающие и недовольные. Скрипнула дверь в комнату, потом снова шаги на кухне.
— Андрюша, ты будешь кофе с молоком? — крикнула она в сторону комнаты.
Из комнаты донеслось сонное мычание.
Я услышала щелчок — это она открыла дверцу холодильника. Наступила тишина. Секунда. Две. Три. Такая густая, звенящая тишина, что у меня заложило уши. А потом раздался звук, который я, кажется, ждала все эти недели.
Истошный, пронзительный вопль.
— Андрей, что здесь происходит?!
В этом крике было всё: ужас, паника, ярость. Я резко села на матрасе. Дверь комнаты распахнулась, и оттуда выскочил растрепанный Андрей, на ходу натягивая футболку. Он влетел на кухню. Я поднялась и шагнула за ним.
Картина, которую я увидела, навсегда врезалась мне в память. Светлана Петровна стояла перед распахнутым холодильником, бледная как полотно. Ее рука с длинными, наманикюренными ногтями дрожаще указывала внутрь.
— Я тебя спрашиваю, это что такое?! — почти шипела она.
Андрей посмотрел в холодильник и замер. Его лицо в один миг потеряло всю свою сонную расслабленность. Оно стало серым, испуганным.
Я заглянула через его плечо. Все полки холодильника, сверху донизу, были заставлены теми самыми контейнерами, которые он принес вчера. Но за ночь кто-то — и я догадывалась, кто, а точнее, была уверена, что это сделала я сама, пока они спали, — развернул их все. И теперь на каждом, абсолютно на каждом контейнере красовался яркий, веселый логотип. Розовое сердечко и изящная надпись: «У Оксаны».
Домашняя кухня «У Оксаны».
Светлана Петровна медленно перевела взгляд с холодильника на сына, а потом на меня. В ее глазах не было сочувствия ко мне. В них была ярость на него. Ярость за то, что он попался. За то, что он был таким неосторожным.
— Ты притащил ее еду… сюда? В этот дом? — процедила она сквозь зубы, но говорила она это сыну, глядя на меня. Обвиняя его в том, что он принес улики прямо в логово врага. — Ты совсем ума лишился?!
Андрей дернулся, как от пощечины. Он попытался закрыть дверцу холодильника, но я преградила ему путь.
— Не надо, — сказала я тихо. Голос мой был удивительно спокойным, почти безжизненным. — Пусть постоит открытым.
Я посмотрела ему прямо в глаза. В них плескался страх. Страх разоблачения.
— Что всё это значит, Андрей? — спросила я, хотя уже знала ответ. Я просто хотела услышать это от него.
Он молчал, переводя взгляд с меня на мать. Он искал поддержки, но ее лицо было каменно-злым. Она провалила операцию. План рухнул.
— Марин, это не то, что ты думаешь… — начал было он жалким голосом.
— А что я думаю, Андрей? — я сделала шаг к нему. — Что мой муж вместе со своей матерью разработал план, как выжить меня из моей собственной квартиры? Что вы инсценировали аварию, чтобы она могла сюда переехать и планомерно сводить меня с ума? Что ты все это время встречался со своей бывшей, Оксаной, вкладывая наши общие деньги в ее бизнес? А теперь ты кормишь нас едой из ее ресторана, чтобы я, наверное, окончательно почувствовала себя униженной? Я правильно думаю, Андрей? Или я что-то упустила?
Каждое мое слово падало в мертвую тишину кухни, как камень в колодец. Лицо Андрея менялось с каждой фразой. От страха к панике, от паники — к жалкому смирению. Он понял, что я знаю всё.
Он опустил голову. Молчание было громче любого признания. Первой опомнилась Светлана Петровна. Ее страх сменился наглым, неприкрытым гневом.
— А что ты хотела?! — выкрикнула она, ткнув в меня пальцем. — Чтоб он всю жизнь с тобой мучился? С нелюбимой? Мой сын заслуживает счастья! Оксана его любит, она о нем заботится! Она успешная, а не как ты, сидишь на своей бабушкиной квартире и ничего в жизни не добилась!
Этот поток яда наконец вывел меня из оцепенения. Холодная ярость сменила шок.
— Вашему сыну, Светлана Петровна, следовало сначала развестись со мной, а потом строить свое счастье. А не пытаться обманом и подлостью отобрать у меня единственное, что у меня есть. Этот дом — мой. И вам обеим здесь не место.
— Это и его дом! Он твой муж! — не унималась она.
— Он был моим мужем, — отрезала я. — До сегодняшнего утра. А теперь я хочу, чтобы вы оба собрали свои вещи и ушли. Прямо сейчас.
Андрей поднял на меня глаза, полные слез.
— Маринка, прости… Я не хотел…
— Уходи, — повторила я, не глядя на него. Я смотрела на коробки, загромождавшие мою гостиную. На чужие вещи, осквернившие мое пространство.
— Куда мы пойдем?! — взвизгнула свекровь. — На ночь глядя?
Я криво усмехнулась, кивнув на холодильник.
— К Оксане. У нее, судя по всему, очень успешный ресторан. Думаю, и для вас двоих уголок найдется. Может, даже накормит. У вас, вон, с собой много.
Эта фраза, кажется, окончательно сломала их. Андрей молча пошел в комнату, и я услышала, как он начал с грохотом швырять вещи в сумку. Светлана Петровна смотрела на меня с такой ненавистью, что если бы взглядом можно было испепелить, от меня осталась бы горстка пепла. Она ничего больше не сказала. Просто развернулась и пошла помогать сыну собирать свой нехитрый скарб, который она так тщательно распаковывала два дня назад.
Они уходили так же суетливо и шумно, как и появились. Снова таскали коробки, но теперь уже вниз, к подъезду, где их, видимо, ждало такси. Я стояла у окна и смотрела, как две фигуры, мать и сын, сгорбившись под тяжестью своего вранья, упакованного в картон, загружают вещи в машину. Они даже не посмотрели на мои окна. Не попрощались. Просто исчезли в сером городском утре.
Когда звук мотора затих, я закрыла за ними дверь на все замки. Медленно обошла квартиру. Она была завалена их мусором: какими-то обрывками газет, пыльными тряпками, пустыми коробками. Но воздух уже казался чище. Стены словно выдохнули с облегчением.
Я вернулась на кухню. Холодильник все еще был открыт, источая запахи чужой стряпни. Я взяла самый большой мусорный мешок. Одну за другой, механически, я стала вытаскивать эти контейнеры с розовыми сердечками и швырять их в мешок. Каждый контейнер — как символ их лжи, их плана, их предательства. Когда последний упал на дно мешка, я почувствовала, что сбросила с плеч неимоверную тяжесть.
Я завязала мешок и вынесла его на помойку. Выбросила без малейшего сожаления. Вернулась, открыла все окна настежь, впуская в дом свежий, прохладный воздух. Он пах дождем и свободой. Да, мне было больно. Очень больно. Но сквозь эту боль прорастало новое, незнакомое чувство — чувство собственного достоинства. Я не сбежала. Я не сломалась. Я защитила свой дом и себя. Я осталась одна в своей тихой, теперь уже по-настоящему моей крепости. И эта тишина больше не казалась мне одинокой. Она была целительной.