Этот день, двадцать первое июня, должен был стать самым счастливым в моей жизни. По крайней мере, так говорят все: белое платье, которое шуршит, как сухие листья под ногами, запах роз и лилий, смешивающийся с ароматом дорогого парфюма гостей, и сотни улыбающихся лиц, отражающихся в бокалах с лимонадом. Я сидела во главе стола, рядом с Андреем, моим мужем. Именно так, мужем. Слово казалось непривычным, немного чужим, будто я примеряла чужое пальто. Он держал мою руку в своей, его ладонь была теплой и чуть влажной. Он то и дело наклонялся ко мне и что-то шептал на ухо, а я улыбалась, как и положено счастливой невесте.
Всё было идеально. Слишком идеально. Как на картинке из глянцевого журнала. Ресторан с панорамными окнами, выходящими на реку, вышколенные официанты, негромкая музыка. Мои родители, немного смущенные такой роскошью, сидели рядом, отец то и дело поправлял непривычный галстук. А напротив — она. Тамара Петровна, моя свекровь. Она сидела, выпрямив спину, как королева на приеме, и одаривала всех снисходительной, но отточенной до совершенства улыбкой. На меня она смотрела с особым выражением, будто оценивала дорогой фарфор, пытаясь найти изъян.
Я всегда чувствовала её взгляд на себе. С самого первого дня знакомства. Это был не просто интерес, а какая-то холодная, пристальная оценка. Будто она сверяла меня с неким списком требований к идеальной невестке и я, по её мнению, не дотягивала по всем пунктам. Андрей всегда говорил, что я преувеличиваю, что мама у него просто такая — строгая, старой закалки, но в душе добрая. Я кивала, но внутри всё сжималось.
Весь вечер Андрей не отпускал мою руку. Он выглядел воплощением заботливого жениха: поправлял мне локон, упавший на щеку, подливал в бокал сок. Но я замечала, как его взгляд то и дело скользил в сторону матери. Они обменивались какими-то быстрыми, едва уловимыми взглядами, и мне казалось, что между ними существует незримая нить, тайный язык, недоступный мне. Я списывала это на свою предсвадебную нервозность, на усталость от шести месяцев подготовки.
— А сейчас слово хочет взять мама нашего жениха, уважаемая Тамара Петровна! — громко объявил ведущий.
По залу прокатились вежливые аплодисменты. Свекровь грациозно поднялась, взяла в руки микрофон и обвела всех торжествующим взглядом. Её взгляд задержался на мне на долю секунды дольше, и в нём мелькнуло что-то такое… хищное.
— Дорогие мои! — начала она сладким голосом. — Я так счастлива видеть своего сына рядом с такой прекрасной девушкой. Леночка, добро пожаловать в нашу семью. — Она сделала паузу, наслаждаясь тишиной. — Я всегда мечтала, чтобы мой Андрюша был счастлив. И ради его счастья я готова на всё. Поэтому я хочу сделать им свой главный свадебный подарок.
Она снова посмотрела на меня, и её улыбка стала шире.
— Прекрасная новость! Я продала свой домик в деревне и завтра же переезжаю к вам, мои дорогие! Буду помогать по хозяйству, с внуками нянчиться. Ведь молодым так нужна поддержка на первых порах!
Тишина в зале стала оглушительной. Я почувствовала, как рука Андрея, сжимавшая мою, стала ледяной и липкой. Я повернула голову и посмотрела на него. Мой красивый, уверенный в себе муж сидел бледный, как полотно. Его губы были сжаты в тонкую нитку, а в глазах плескался такой ужас, будто он увидел привидение. Он позеленел. Не побледнел, а именно приобрёл какой-то нездоровый, зеленоватый оттенок. И в этот момент, глядя на его перекошенное от страха лицо и на торжествующую физиономию его матери, я всё поняла. Не разумом, а каким-то внутренним чутьём. Все маленькие странности, все недомолвки, все мои подспудные сомнения последних месяцев вдруг сложились в одну ясную и уродливую картину.
Я медленно высвободила свою руку из его безвольной ладони. Встала. Подошла к опешившему ведущему и спокойно, но твёрдо взяла у него микрофон. Весь зал смотрел на меня, затаив дыхание. Я посмотрела на Тамару Петровну, улыбнулась ей самой широкой и искренней улыбкой за весь день и сказала в микрофон, чтобы слышали все:
— Прекрасная новость, Тамара Петровна! Просто замечательная! Как раз освободилось место на коврике у двери, потому что…
Я сделала паузу. Посмотрела прямо в глаза своему мужу. Его взгляд умолял меня замолчать. Но было уже поздно.
Всё началось около полугода назад. С этого самого «домика в деревне». Андрей рассказывал о нём как о какой-то родовой каторге. Старая, разваливающаяся избушка, доставшаяся его матери от бабушки. Крыша течёт, забор покосился, внутри пахнет сыростью и мышами. Он говорил, что его мать вцепилась в эту развалюху, как в последнее воспоминание о своей молодости, и ни в какую не хочет продавать. «Ты не представляешь, Лен, — жаловался он, возвращаясь поздно вечером в субботу, — я опять все выходные там провёл, пытался хоть как-то подлатать этот сарай. Мама просит. Говорит, продадим — купим тебе на свадьбу хорошую машину». Я верила. А как было не верить? Он выглядел таким уставшим, пах дымом от костра и свежеспиленной древесиной. Он показывал мне мозоли на руках. «Вот, крышу перекрывал», — вздыхал он.
Каждые вторые, а то и каждые выходные он уезжал «в деревню». Он присылал мне оттуда фотографии: вот старый, замшелый колодец, вот покосившийся сарай, вот он сам, в рабочей одежде, с топором в руках на фоне каких-то зарослей крапивы. Я сочувствовала. Я гордилась им. Какой заботливый сын, какой работящий мужчина! Он не по клубам ходит, а помогает матери, старается для нашего будущего. Я даже предлагала поехать с ним, помочь. Но он всегда находил отговорки. «Милая, там негде даже переночевать, условия ужасные. Пыль, грязь. Зачем тебе это? Я сам быстро справлюсь». Его забота казалась такой трогательной.
Первый тревожный звоночек прозвенел около двух месяцев назад. Я разбирала его рабочую куртку перед стиркой и из кармана выпал чек. Не из нашего городского супермаркета, а из магазина стройматериалов в каком-то неизвестном мне посёлке городского типа «Сосновый Бор». Я бы и не обратила внимания, но список покупок был странным. Очень странным для ремонта развалюхи. Две одинаковые дорогие чашки с нарисованными сердечками. Комплект шёлковых наволочек цвета шампанского. Дорогая кофемашина капсульного типа. И ароматические свечи с запахом сандала.
Зачем всё это для старой деревенской избы, где, по его словам, даже спать негде? Я почувствовала укол беспокойства, но тут же себя одёрнула. Наверное, это маме. Порадовать её хотел. Купил по дороге. Глупости какие. Нельзя быть такой подозрительной.
Когда он вернулся, я, стараясь говорить как можно беззаботнее, спросила про чек. Андрей на секунду замер, а потом рассмеялся.
— А, это! — махнул он рукой. — Да это мама попросила купить для своей подруги, у той день рождения был. Я ж там рядом проезжал, вот и заскочил. Ты же знаешь, у неё в деревне магазин один, и тот сельпо.
Объяснение выглядело логичным. Но что-то в его слишком быстрой реакции, в том, как он избегал моего взгляда, заставило холодок пробежать по спине. Я сделала вид, что поверила. Но семя сомнения было посеяно. Я начала замечать мелочи. Он стал прятать телефон экраном вниз. Раньше он мог бросить его где угодно, теперь же носил с собой даже в ванную. Пару раз я слышала, как он с кем-то говорил по телефону, называя собеседника «зайкой», а когда я входила, резко обрывал разговор и говорил, что это «опять мама со своими проблемами».
Но ведь свою маму он никогда не называл «зайкой». Он всегда обращался к ней «ма» или «мамуля», когда был в хорошем настроении. Этот «зайка» резал слух. Я снова отгоняла дурные мысли. Свадьба на носу, я просто накручиваю себя, устала. Но чувство тревоги росло, как снежный ком.
Последней каплей стала наша годовщина знакомства, за три недели до свадьбы. Он снова должен был уехать «в деревню». Я очень просила его остаться, говорила, что для меня это важно. Он вздыхал, целовал меня и обещал, что вернётся в субботу к вечеру, чтобы мы отметили. Сказал, что это последний раз, нужно срочно закончить какую-то важную работу с фундаментом, иначе всё рухнет. Он уехал в пятницу вечером.
А в субботу днём мне позвонила моя подруга Света. Она задыхалась от смеха.
— Ленка, привет! Ты не поверишь, кого я сейчас видела! Твоего Андрея!
Моё сердце ухнуло куда-то вниз.
— Где? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— В нашем новом торговом центре, в кино! Представляешь, стоит в очереди за попкорном. Я хотела подойти, а он с какой-то женщиной. Такая деловая дама, в строгом костюме. Наверное, по работе, да? Решили отдохнуть после переговоров?
Женщина в строгом костюме. У Андрея была деловой партнёр, Марина. Он часто говорил о ней. «Марина — это мозг нашего проекта, но как женщина — ни о чём. Мужик в юбке», — смеялся он. Я видела её пару раз на корпоративных мероприятиях. Действительно, строгая, короткая стрижка, всегда в брючных костюмах. Ничего женственного. Я тогда успокоила и себя, и Свету. Сказала, что да, это, наверное, она, у них важный проект. Но внутри всё заледенело.
Он вернулся поздно вечером, как и обещал. Уставший, пахнущий лесом. Он протянул мне букетик полевых ромашек.
— Прости, любимая, еле успел. Весь день с этим проклятым фундаментом возился.
Я смотрела на него, на его «честные» уставшие глаза, на ромашки в его руке, и чувствовала, как внутри меня что-то ломается. Он не был в деревне. Он был в городе. Он врал. Нагло, глядя мне в глаза.
Той ночью я не спала. Я лежала и смотрела в потолок. Зачем он врёт? Если это просто деловая встреча, почему нельзя было сказать правду? А если не просто деловая?.. И тут я вспомнила про тот посёлок, «Сосновый Бор». Я нашла его на карте. Это было совсем в другой стороне от той деревни, о которой говорил Андрей. И это был не захудалый посёлок, а элитное дачное место.
На следующей неделе я сказала Андрею, что поеду к родителям на все выходные. Он обрадовался. Сказал, что тогда у него как раз будет время съездить в деревню и «всё там закончить». Я собрала небольшую сумку, поцеловала его на прощание и, когда его машина скрылась за поворотом, села в свою. Я поехала не к родителям. Я поехала в Сосновый Бор.
Я нашла нужную улицу. Она была тихой, застроенной красивыми современными коттеджами. Никаких развалюх. Я медленно ехала вдоль заборов, сердце колотилось где-то в горле. И вдруг я увидела его машину. Она стояла возле аккуратного двухэтажного домика из тёмного дерева, с большими окнами и ухоженным газоном. Никакого покосившегося забора и зарослей крапивы. Из трубы вился дымок.
Я припарковалась чуть дальше, за углом, где меня не было видно. Руки дрожали так, что я едва могла держать руль. Я вышла из машины и на негнущихся ногах пошла к дому. Забор был невысоким. Я подошла к калитке и заглянула внутрь. Большое панорамное окно гостиной было как экран кинотеатра. И на этом экране показывали кино про чужую счастливую жизнь. Мой Андрей, в домашней футболке, стоял у кухонного острова и варил кофе в той самой дорогой кофемашине. А напротив него, на высоком барном стуле, сидела Марина. Она была не в строгом костюме. На ней был мягкий кашемировый халат, её волосы были распущены и падали на плечи, она смеялась, запрокинув голову. Андрей сказал ей что-то, и она игриво шлёпнула его по руке. Потом он налил кофе в две одинаковые чашки с сердечками, одну протянул ей, и они чокнулись.
Это была сцена идеального семейного утра. Идеального утра, которого у меня с ним никогда не было. Они не целовались, не обнимались. Но эта бытовая, уютная интимность была в тысячу раз больнее любой страсти. Это была не интрижка. Это была вторая жизнь. А его мать, Тамара Петровна, она всё знала. Она была частью этой лжи. Её «домик в деревне» был их любовным гнёздышком. И сейчас, продав его, она решила переехать к нам, чтобы и дальше быть рядом со своим сыном, контролировать его и, видимо, помочь ему избавиться от меня, когда придёт время. Но они просчитались. Они не знали, что я тоже всё знаю.
Я стояла там, у чужого забора, и смотрела на их счастье. Я не чувствовала боли. Я чувствовала только ледяное, звенящее спокойствие. Я развернулась и тихо пошла к своей машине. Я не буду устраивать сцен. Я не буду плакать и биться в истерике. Я заберу у них всё. Я заберу у них их идеальный праздник, их торжество, их чувство превосходства. Я дождусь свадьбы.
И вот этот момент настал. Я стояла на сцене с микрофоном в руке. Андрей смотрел на меня с ужасом, а Тамара Петровна — с недоумением, которое быстро сменялось яростью.
— …потому что мой дорогой, но уже бывший муж Андрей сегодня же съезжает, — мой голос звучал ровно и громко, разрезая мёртвую тишину зала.
По рядам пронёсся шокированный вздох. Лицо Тамары Петровны исказилось.
— Что ты несёшь, неблагодарная?! — взвизгнула она, но её голос потонул в гуле сотен людей.
Я проигнорировала её. Я смотрела только на Андрея.
— Видишь ли, дорогой, я тоже хочу сделать тебе подарок. Подарок на нашу несостоявшуюся семейную жизнь. Помнишь, ты рассказывал про старый домик в деревне? Про текущую крышу и мозоли на руках? Ты такой заботливый сын. Такой работящий мужчина. Вот только деревня почему-то называется «Сосновый Бор», а домик — это шикарный двухэтажный коттедж.
Андрей стал белым как мел. Он попытался сделать шаг ко мне, но мой отец встал рядом со мной, положив мне руку на плечо.
— Я даже знаю, какой ты хозяйственный, — продолжала я, и в моём голосе зазвенел металл. — Покупаешь для «мамы» красивые чашки с сердечками, шёлковые наволочки и модные кофемашины. А ещё я знаю, что твоя деловая партнёрша Марина — совсем не «мужик в юбке». Особенно когда она в уютном кашемировом халате пьёт с тобой утренний кофе из этих самых чашек.
В зале кто-то ахнул. Я увидела, как Марина, сидевшая за дальним столиком, вскочила и, пряча лицо, бросилась к выходу.
— Я была там, Андрей, — мой голос стал тише, почти шёпотом, но микрофон разносил каждое слово по залу. — В прошлые выходные. Видела это ваше уютное гнёздышко. Видела тебя. И Марину. Надеюсь, вам было уютно на новых шёлковых наволочках. А тебе, Тамара Петровна, — я перевела взгляд на окаменевшую свекровь, — спасибо за честность. Теперь я понимаю, почему вы так спешили продать этот дом. Боялись, что я о нём узнаю. Так вот, не волнуйтесь! Место в нашем доме действительно освободилось. И для вас, и для вашего сына. Живите там вместе, долго и счастливо. А эта свадьба, этот фарс за мой счёт и счёт моих родителей… окончен.
Я положила микрофон на стол. Повернулась к Андрею. В его глазах стояли слёзы. Слёзы ярости и бессилия.
— Лена… я всё объясню… — прохрипел он.
— Не трудись, — ответила я холодно. — Объясни это своей маме. И гостям.
Я взяла отца под руку.
— Пап, поехали домой.
Свадьба превратилась в хаос. Гости, оправившись от шока, стали подниматься с мест, перешёптываясь и бросая косые взгляды на стол жениха и невесты, где теперь зияла пустота. Я слышала за спиной яростный крик Тамары Петровны, какие-то оправдания Андрея, но мне было всё равно. Мой брат подошёл с другой стороны, и они с отцом, как два телохранителя, вывели меня из зала. Я не оглядывалась.
Уже на выходе меня догнала моя подруга Света. Её глаза были полны слёз.
— Ленка, прости меня! — прошептала она. — Я такая дура! Я должна была тебе сказать!
— О чём? — спросила я безразлично.
— Я видела их вместе не только в кино. Я видела их пару месяцев назад, они выходили из ювелирного магазина. Он покупал ей кольцо. Я подумала… я не хотела верить… я побоялась тебе всё испортить перед свадьбой. Прости меня…
Кольцо. Значит, всё было ещё серьёзнее. Это не просто вторая жизнь, это был план на будущее. План, в котором меня не было. Эта новость не причинила мне новой боли. Она лишь добавила последний штрих к портрету тотального предательства. Я просто кивнула.
— Спасибо, что сказала сейчас, — тихо ответила я.
Мы сели в машину. Отец молча вёл, крепко сжимая руль. Музыка из ресторана становилась всё тише, пока совсем не заглохла. Я смотрела в окно на проплывающие мимо ночные огни города. Я не плакала. Внутри была какая-то странная, выжженная пустыня. Не было ни злости, ни обиды, ни жалости. Ничего.
Я вошла в нашу квартиру. Нашу теперь уже только мою. В прихожей стояли коробки с подарками, перевязанные лентами. На кухне на столе стоял нетронутый свадебный торт. В воздухе всё ещё витал запах цветов и праздника. Я прошла в спальню. На кровати, аккуратно разложенное, лежало моё свадебное платье. Белое, чистое, невинное. Такое же лживое, как и всё, что было связано с этим днём.
Я медленно сняла с себя это тяжёлое, шуршащее великолепие. Сняла фату, туфли. Осталась стоять посреди комнаты в одном белье. Подошла к большому зеркалу в полный рост и посмотрела на себя. Из зеркала на меня смотрела уставшая женщина с размазанной тушью под глазами. Но во взгляде не было отчаяния. Там было что-то другое. Что-то твердое, стальное. Облегчение. Странное, горькое, но совершенно отчётливое облегчение. Будто я много лет несла на плечах неподъёмный мешок с камнями, и вот наконец сбросила его. Квартира казалась огромной и пустой, но эта пустота не давила. Она дышала свободой. Будущее пугало своей неизвестностью, но оно было моим. Только моим. И в нём больше не было места лжи.