У меня в жизни произошли некоторые странные совпадения, после которых мои друзья-соплаватели, стали в шутку говорить, что быть со мной в одном экипаже опасно.
Началось все в 1968 году, когда по приглашению, я побывал в Чехословакии, где общество уже бурлило, начиналась «Пражская весна». Через неделю после моего возращения домой, в Чехословакию были введены советские войска, которые подавили «смуту» и желание избавиться от коммунистической идеологии.
Вначале 70-х я плавал на «Васе Алексееве», который часто выполнял рейсы на Англию. В то время в Северной Ирландии часто возникали конфликты между властями Великобритании и повстанческой армией ИРА. Мы пришли с грузом в Белфаст, когда снова произошла вспышка противостояния, приведшая к кровавым событиям в Ольстере. Опасаясь провокаций со стороны ирландцев, экипаж на берег отпущен не был отпущен и наблюдали мы за происходящим по телевизору, стоящему в столовой команды.
В 1973 году на теплоходе «Николай Крыленко» мы открывали новую линию на Чили. В то время наше Правительство стремилось всячески поддержать прокоммунистическое правительство в Чили во главе с Альенде, а заодно, выше поднять флаг СССС в странах Центральной Америки. Мы сделали два рейса на Чили, подробнее о которых стоит рассказать отдельно, но после последнего выхода в рейс из Вальпараисо, по радио услышали о произошедшем перевороте и приходе к власти военной хунты.
В 1980 году в составе небольшой группы экипажа я был направлен в Польшу для приемки на Гданьской судоверфи нового теплохода «Петр Машеров». Мы приехали в Гданьск осенью 1980 года. В стране вовсю шли забастовки, работа многих предприятий была остановлена. Работа Гданьской судоверфи, где и родилась «Солидарность», была полностью парализована. Видя, что это быстро не кончится, я отпросился у капитана на недельку в Ленинград, чтоб дома отметить день рождения.
В день возращения нам домой позвонила из Львова сестра жены и сообщила, что «наши туда пошли». В целях соблюдения конспирации она не уточнила, что войска Прикарпатского военного округа, были приведены в движение и танки направились в сторону Польши. По радио тоже передавали, что президент Польши генерал Ярузельский ввел в стране военное положение. Но деваться уже было некуда и мы со вторым механиком, который тоже получил от капитана краткосрочный отпуск, направились поездом Ленинград-Варшава снова в Польшу. О том, как мы добирались до Гданьска, и как достраивался «Петр Машеров» надо рассказывать отдельно. Как бы там ни было, но «Машерова» мы все же в самом конце 1981 года приняли.
Если сопоставить произошедшее со мной в Чехословакии, Англии, Чили и Польше, то просматривается подозрительная закономерность. Мои знакомые, когда узнавали об этих совпадениях, отмечали, шутя, что со мной опасно ходить в рейс на одном судне – обязательно попадешь в какой-нибудь переплет!
14. О Швеции
В 1979 году на какое-то время я попал на теплоход «Харлов». В Финляндии была построена небольшая серия таких судов, головным из которых был теплоход «Котлас».
Эти суда водоизмещением 3600 тонн были построены как лесовозы, но были способны перевозить и зерно.
Состояние отечественной экономики конца семидесятых годов заставляло активно вывозить из страны лес, а взамен ввозить зерно.
Один из таких рейсов мне хорошо запомнился.
В Ленинграде на «Харлов» было погружено максимальное количество баланса. Баланс – это двухметровые ошкуренные стволы деревьев, а учитывая их сравнительно небольшой вес, то водоизмещение судна позволяло забить бревнами полные трюма и нагрузить их на верхнюю палубу штабелями, высота которых, все-таки позволяла с капитанского мостика вести наблюдение за обстановкой на море.
И вот с грузом лесоматериалов мы прибыли в порт назначения – Норчёпинг, в Швеции. Этот город находится на юге Швеции, чтоб до него дойти из Балтийского моря, надо пройти не широким заливом наподобие фьорда Остогланд, до устья реки Мотала. Стояла теплая летняя погода, берега щетинились зеленью лесов, в общем, сплошная идиллия.
Ошвартовались мы недалеко от города, палубная команда освободила палубный груз от тросов, и сразу началась выгрузка. На каждый трюм забрались по четыре грузчика, у каждого в руках было по короткому багру с острым крюком на конце. Разбившись парами, они расстилали стальные троса поверх бревен, и слаженно подхватывали крючьями по одному бревнышку и аккуратно укладывали их поверх троса. Как только количество балансин на тросе достигало требуемого количества, они оба конца троса цепляли за крюк судового крана. Крановщик поднимал крюк, и трос плотно обхватывал находящиеся на нем бревна.
На берегу напротив каждого трюма стояли готовые к погрузке платформы. Эти платформы очень похожи на прицепы от грузовых машин. Колеса находятся в конце, а спереди, когда нет тягача, платформа ставится на две стойки. Вместо бортов с обеих сторон торчали через каждые 1.5 метра, по двухметровой металлической стойке. Эти стойки не позволяли бревнам скатываться с платформы. Погрузка платформы заключалась в том, что когда крановщик опускал очередную порцию груза на платформу, находящийся на берегу стропальщик снимал с крюка один конец троса, и крановщик вытаскивал весь трос из-под бревен.
Как только на платформе оказывалось достаточное количество баланса, к ней немедленно подлетал тягач. Другого слова кроме «подлетать» сложно применить. Тягачи двигались только на максимальной скорости. Как только он выруливал перед платформой, сразу же давал полный ход назад, и, казалось, неминуемо должен врезаться в нее задом. Но водители у тягачей были мастерами своего дела. Сцепное устройство тягача точно совпадало с ответной частью платформы, передок сразу приподнимался и тягач уносился со своим грузом к месту складирования привезенного баланса. С борта судна было видно, как там верткие погрузчики брали с платформ специальными захватами бревна большими охапками и складывали их ровными штабелями. Позже эти бревна должны быть перевезены на местный целлюлозный завод, на котором делали бумагу.
Пока шла выгрузка, я собрался посмотреть город. Ко мне в группу записали двух молодых мотористов.
Я уже был наслышан о свободе сексуальных нравов Швеции и об особом отношении к алкоголю, но в городе мы никаких борделей, как на Риппербане в Гамбурге, не увидели. Норчёпинг оказался вполне приличным, тихим городом, где люди, которых можно было видеть на улице, явно шли по своим делам, нигде не видно было пьяных нищих, сидящих у подворотен домов.
На обратном пути, когда внутреннее напряжение от постоянного ожидания провокаций со стороны шведского капитализма, у меня окончательно спало, мы зашли в небольшой магазин, торгующий сувенирами. Пока я разглядывал понравившийся сувенирчик в виде маленького рыжего толи гномика, толи чертика, за спиной у меня раздалось громкое ржание. Глаза продавщицы удивленно округлились. В небольшом магазинчике кроме пожилой продавщицы было только нас трое. Обернувшись, я увидел, что мотористы с удовольствием разглядывали висевший на стене календарь явно эротического содержания. На каждой странице календаря была изображена голая женщина на каком-нибудь спортивном снаряде. Вероятно, какая-то картинка им так сильно понравилась, что они, забывшись, оба стали ржать на весь магазин.
Чтоб замять инцидент, я быстро расплатился с продавщицей за гномика и с трудом вытащил ржущих мотористов на улицу. Кстати гномик долгое время плавал вместе со мной. Достаточно было взглянуть на его смешную рожицу с рыжей шевелюрой, чтоб настроение сразу поднималось.
Работая, как часы, шведы разгрузили наше судно всего за пару дней. Для того чтобы взять груз бумаги в рулонах, мы перешли к причалу целлюлозного завода, подальше от города. Причал был Т-образной формы и выходил на территорию отдыхающего завода. Была суббота и, любопытства ради, я заглянул в открытые ворота ближних цехов.
На территории завода не было видно ни одного человека, в цеху, куда я заглянул, тоже людей не было. Посредине цеха находилась какая-то машина, которая очевидно оборачивала стоящие на поддоне рулоны бумаги. Видно было, что машина была остановлена, как говорится, «на полуслове», т.е. накручивала пластиковую пленку на очередной поддон, когда в пятницу рабочее время закончилось, и на заводе была нажата общая кнопка «СТОП». Чувствовалась механизация очень высокого уровня.
Про себя я отметил отношение шведов к сохранности отправляемого груза. Ведь каждый рулон имел специальную обертку из плотной бумаги, на которой были наклеены всякие крупные этикетки типа «Крючьями не хватать», «Водой не поливать» и т.п.
Вспомнилось, как года четыре назад приходилось возить Гента (Бельгия) рулоны прокатного металла для Волжского завода Тольятти, из которых делали корпуса «Жигулей». В Генте рулоны подвозили к судну на железнодорожных платформах, плотно закрытых черной пластикой пленкой. Пленку снимали и в трюма грузили большие металлические бухты, сверкающие от покрывавшего их слоя защитного масла. Как только начинался дождик, погрузка немедленно прекращалась и на платформы сразу возвращалась пленка, т.е. бельгийцы заботились, чтоб ни одна капля дождя не попала на металл.
В Выборге, куда мы привезли металл для будущих кузовов «Жигулей», рулоны выгружались прямо на причал, откуда, в дальнейшем, его должны были вывезти на железнодорожных платформах. На причале уже стоял ряд рулонов, привезенных кем-то до нас, в ожидании вывоза. Когда этот ряд дополнился рулонами, выгруженными из наших трюмов, то стала четко видна граница между «нашими» и «старыми» рулонами. Мы выгружали все так же, как и в Бельгии, блестевшие от масла рулоны, а старые, побывавшие в Выборгском порту, стояли все покрытые коричневой ржавчиной. Становилось ясно, почему на новых «Жигулях» через три года эксплуатации, появлялись следы коррозии на лакокрасочном покрытии.
Интересно, в каком состоянии дойдет шведская бумага до наших типографий.
В воскресенье я решил почистить изоляторы приемных антенн на пеленгаторной палубе. Стояло полное безветрие, на небе светило по-летнему ярое солнце, с берега доносилось пение птичек. Наслаждаясь этим блаженством, я протирал тряпочкой изоляторы, как вдруг мое внимание привлек старший механик, который от нечего делать гулял по берегу.
Дед был невысокого роста и всегда носил майку-сеточку, в любую ячейку которой можно было свободной протиснуть кулак. Меня привлекло то, что стармех вдруг стал вертеться на одном месте, как пес, пытающийся поймать свой хвост. Когда он увидел, что разыскивал, схватил с земли длинную палку, подскочил к самому берегу и завис над водой, держа эту палку, как копье. Через пару секунд ожидания, дед рухнул в воду и через минуту подводной борьбы с каким-то противником, вытащил на берег огромную рыбину. Он схватил ее обеими руками под жабры и, оставляя мокрые следы, посеменил на судно. Голова рыбины была на уровне его лица, а хвост телепался между ногами, касаясь земли и мешая идти нормальным шагом.
Я немедленно забыл про свои изоляторы и прибежал в каюту к деду. У него уже собрались любопытные, которые с интересом разглядывали огромного зеркального карпа, лежащего в ванне без воды. Из восторженных восклицаний стармеха я уловил: «Там (имеется ввиду то место, где я его видел) рыбы меряно-немеряно!!!»
Дополнительных разъяснений мне не требовалось, и через две минуты я уже забрасывал свою удочку с берега, в том месте, где видел рыбалку деда. Глубина у берега была не больше полутора метров, из воды кое-где торчали стебли водорослей, а между этими стеблями ходила рыба, как в аквариуме магазина «Живая рыба». Косяк карпа пришел на нерест и рыбы искали любую травинку, о которую можно было потереться боками, чтоб отложить икру. Естественно, леску они принимали за свободную травинку и, прижимаясь к ней боком, не давали поплавку принять вертикальное положение. С каждым таким забросом я вытаскивал на берег по крупному карпу, зацепленным крючком за любые места, кроме рта.
Только я приступил к добыче рыбы, как рядом появились последователи. Азарт, охватывающий человека на рыбалке, не позволяет трезво оценивать свои действия. Минут через десять возле нас уже лежала на земле большая куча пойманной рыбы. Зеркальных карпов такой величины я нигде и никогда в своей жизни больше не видел.
В самый разгар промыслового лова, с судна пришел матрос со своей удочкой, что-то сказал на счет браконьерства, чуть в стороне, достал из земли червяка, насадил его на крючок и забросил удочку. Его поплавок тоже сразу начал «дрыгаться», но матрос, как заядлый рыбак, терпеливо ждал, когда рыба заглотнет наживку и утянет поплавок под воду. Минут через пять ожидания матрос резко вытащил из воды свою удочку, на крючке у него трепыхался маленький, меньше ладони, окунёк.
Поняв бессмысленность «правильной» рыбалки, сконфуженный матрос помог нам перетащить пойманную рыбу на камбуз. В тот же вечер экипаж получил на ужин по большому куску жареного карпа. Честно говоря, ловить рыбу я очень люблю, но кушать ее – не очень, особенно карпа, в котором слишком много костей. Жареную рыбу пришлось кушать экипажу до самого Ленинграда.
На следующий день, рано утром, завод вдруг ожил, задвигались ленты транспортеров, от склада к судну устремились погрузчики, несущие на своих вилах поддоны с рулонами бумаги, которые немедленно находили свое место в трюмах.
Рулоны бумаги имеют достаточно большой вес, поэтому мы быстро заставили трюма поддонами в несколько ярусов и отчалили в сторону Ленинграда.
В следующий рейс мы привезли из Ленинграда обрезные доски в Мальмё, на юге Швеции, в Датских проливах, а после выгрузки вернулись в Норчёпинг, где под элеватором взяли полные трюма зерна. Зерно выгружали в Калининграде.
После этих рейсов я серьезно задумался о причинах, заставляющих СССР вывозить свой лес за границу. В те страны, где лесами покрыта вся территория, за исключением мест, где из земли торчат каменные глыбы и территорий, занятых городами, а взамен вывозить рожь и пшеницу, которая в этих странах в промышленных масштабах не выращивается.
Все это похоже на то, что в безжизненную пустыню везти пароходами песок, а назад вывозить пресную воду!
А если вспомнить Игарку и другие наши Арктические порты, сколько леса вывозится оттуда!!! Сразу появляется чувство гордости за величие нашей Родины. «Величие» надо понимать не в смысле мудрого, возвышающего над всеми, а в смысле безразмерной величины. Ежегодно вывозим миллионы кубометров древесины, а она все не кончается!
А про зерно!!! Уверен, что большинство жителей нашей страны просто пропускали мимо ушей информацию, которые уверенным голосом читали дикторы в последних известиях по радио или телевидению. Потому, что если взять карандашик и попробовать подсчитать, сколько миллионов тонн зерновых собрали, намолотили и положили в закрома Родины труженики нашего села, в результате очередной битвы за урожай, в ходе развернувшегося соцсоревнования в честь (здесь можно было подставить любое значимое событие из жизни КПСС), то получилась бы космическая цифра, для которой бы потребовался амбар, занимающий по площади половину территории нашей страны. А это словосочетание - «закрома Родины» тоже должны вызывать законное чувство гордости у советского народа, ведь ни в одной стране в мире больше нет таких «закромов», куда - сколько не сыпь, а все равно остается свободное место.
Принимая непосредственное участие в вывозе из страны леса и ввозу зерновых культур, постепенно пропадало желание активно участвовать в судовых партийных собраниях. Особенно в таких, где первый помощник собирал внеочередное партсобрание и с гневом требовал у рядовых коммунистов заклеймить позором какого-нибудь очередного диссидента, позорящего гордое звание советского человека. На таких собраниях, как например, по поводу Солженицына, я не задавал провокационного вопроса первому помощнику: «А он сам его произведения читал?», только потому, что знал, что в разосланной накануне по всем судам шифрованной радиограмме, партийный комитет требовал на каждом судне, в каждой партийной организации, провести собрание, на котором отщепенца необходимо было прибить к позорному столбу. У меня в голове не укладывался тот факт, что когда во всех советских СМИ говорилось, что мы быстрее всех, выше всех, сильнее всех в море, из разговорного обихода слово «купить» стало постепенно вытесняться словом «достать». Благосостояние советского общества постоянно и неуклонно росло, а в скором времени потребуется вводить карточную систему. Об экологии и организации труда – лучше и не заикаться.
Заканчивая писать этот рассказ о Швеции, у меня появилось желание добавить ему подзаголовок – «Как люди становятся диссидентами», но накопленный за всю жизнь опыт работы, в непосредственной близости от всевидящих, компетентных структур, видно, впитался во все клетки моего организма, затронув генетические хромосомы, поэтому, проявляя осторожность, я решил подзаголовок не писать.
Про зайца
Запомнился мне случай, произошедший в рейсе на т/х «Варнемюнде» в 1978 году. «Варнемюнде» - это головное судно серии однотипных судов, построенных для Советского Союза в ГДР. На судах этой серии можно было перевозить любые виды грузов - от навалочных, до контейнеров. Отличное крановое оборудование, включая тяжеловесную стрелу, позволяло производить грузовые операции собственными средствами даже в необорудованных портах. Учитывая такую универсальность этой серии, такие суда, как правило, работали на трамповых перевозках. Если линейные суда ходили между портами одной и той же линии, то трамповые забирали любой груз в одном порту и перевозили его в любой другой.
В этом рейсе мы работали между портами Северной Америки. Начали с захода в Нью-Йорк, где посмотрели на знаменитую статую Свободы, на экскурсии в городе, открыв рты и задрав головы, рассматривали небоскребы. Потом в Мексиканском заливе зашли в Новый Орлеан и Хьюстон. В Хьюстоне произошла интересная встреча, о которой надо рассказать подробнее.
На стоянке я зашел в каюту второго помощника – секонда, по-морскому. Там мы сидели и разговаривали по каким-то делам, когда в двери постучали, и в каюту зашел местный стивидор. Стивидор – это человек, который занимается организацией погрузки и выгрузки в порту. Со вторым помощником они были уже знакомы, а я встретил впервые. Секонд обрадовался его появлению и пригласил за стол, одновременно доставая из холодильника запотевшую бутылку водки, что было в полном соответствии с принятыми на море правилами. Он уже хотел было начать разливать водку в расставленные рюмки, когда Билл (так звали стивидора) отрицательно замотал головой, говоря при этом, что ему сегодня нельзя выпивать т.к. завтра предстоит сдача серьезного экзамена на права. Мы со вторым очень удивились и спросили, о каких правах идет речь, ведь Билл приезжает на работу в порт на своей машине, секонд видел это своими глазами.
На что Билл объяснил, что речь идет не о водительской лицензии на автомобиль, а о лицензии на право управления личным самолетом, а экзамены в Штатах на это дело очень строгие. Опять настала наша очередь удивляться, зачем ему права на управление самолетом, ведь он простой стивидор, а не какой-нибудь миллионер. Видя нашу непонятливость, Билл спокойно дал исчерпывающие пояснения и рассказал, что является радиолюбителем, дома у него есть любительская радиостанция и ему очень нравится свободными вечерами устанавливать радиосвязь с незнакомыми людьми, находящимися в разных уголках земного шара. Разумеется, как истинный радиолюбитель, он постоянно следит за всеми новинками в области связной техники. Недавно в одном техническом журнале он узнал о появлении нового вида конденсаторов, емкость которых менялась в зависимости от частоты. Билл нашел такой конденсатор и с его помощью сделал новую антенну для своего передатчика. Теперь антенна автоматически настраивается с трансмиттером, на любых частотах диапазона. Билл первым пришел к этой идее, поэтому запатентовал свою антенну. На вырученные от патента деньги мог себе купить небольшой легкомоторный самолет. Вот теперь и озабочен получением лицензии на право им управления. Выслушав его рассказ, я снова убедился: «Америка – есть Америка!» и русскому человеку сложно понять их уклад жизни.
После Мексиканского залива мы перебрались через Панамский канал в Тихий океан.
Первым портом на Западном побережьи США был Лос-Анджелес. Не знаю, чем руководствовалось наше судовое начальство в лице первого помощника, но было принято решение в город экипаж не увольнять. Пришлось довольствоваться тем, что с высоты ходового мостика можно было посмотреть на город. Ничего особенного со стороны судна, он из себя не представлял. Множество одноэтажных домов, выжженных под лучами тропического солнца и только где-то в центре – небольшая группа многоэтажных домов, претендующих на звание «небоскребы».
За несколько дней стоянки в Лос-Анджелесе мы, силами американских докеров, какой-то груз выгрузили, а какой-то взяли на борт.
После Лос-Анджелеса мы вышли на север Западного побережья США, в Ванкувер. Вечером, на второй день после выхода, поваренок направился в кормовую надстройку, где находилась сауна с желанием помыться, но через минуту вернулся в надстройку с испуганным лицом: «Там кто-то сидит!!!». Группа матросов, под руководством боцмана, ведомая поваренком, пошла в кормовую надстройку и вывела оттуда на палубу какую-то волосатую личность в дырявых джинсах, в руках у которой была небольшая гитара и заплечный мешок. На шум сбежалась толпа любопытных во главе с первым помощником. Первый же допрос, на месте, позволил выяснить, что это американец, нелегально проникший к нам на борт и желающий вместе с нами добраться до Японии…
Доложили капитану, который сразу понял, что это ЧП может вызвать нежелательные последствия в отношениях между США и СССР. Немедленно дали радиограмму американским береговым властям, что у нас на борту нечаянно оказался житель Соединенных Штатов Америки и, конечно, сообщили об этом шифровкой в пароходство. Чтоб не выбрасывать непрошенного «зайца» сразу за борт, а довезти его живьем до следующего порта, парня поселили в лоцманскую каюту, находящуюся на палубе мостика. Радиорубка находилась на этой же палубе, поэтому мне удалось побеседовать с пленником.
Он рассказал, что ему 23 года, родился в Америке, родители проживают в том городе, где он родился, окончив учебу в школе, он подался в хиппи, и уже три года путешествует по стране. На наше судно он прошел вместе с грузчиками, думая, что мы пойдем в Японию. Он рассчитывал через денек после выхода в море выйти из своего укрытия, сдаться экипажу и отработать свое пребывание на судне вместе с питанием, пока дойдем до Японии, своим трудом на палубе. Когда он узнал, что мы идем не в Японию, а в другой порт США, он не сильно расстроился: «Подумаешь! На этот раз не удалось перебраться через океан, но на следующий – обязательно получится!».
Парень хорошо рисовал, мог выполнить любую сложную татуировку и красиво играл на гитаре. Я, чтоб ему не было совсем скучно одному сидеть в каюте, подарил ему несколько листов чистой бумаги и карандаш. До самого Ванкувера он тихо отсидел в лоцманской, создавая эскизы для татуировки в виде сказочных драконов или других замысловатых рисунков. Изредка из лоцманской и доносилась негромкая музыка «кантри».
Движение хиппи зародилось в 60-е годы в США, и, проповедуя свою идеологию, медленно распространялось и на другие страны Западного мира. Основными целями их идеологии провозглашались абсолютная внутренняя свобода духа и ярко выраженный пацифизм. Они сбивались в своеобразные общины, которые жили, не признавая принятых в остальном обществе норм поведения. Выделялись хиппи в толпе обычных людей тем, что поголовно носили голубые джинсы, носили длинные волосы и были обвешаны всякими фенечками. К концу 70-х движение хиппи потихоньку затухло. Они постепенно перебрались на берега Индийского океана, в Индию, и ведя свободный образ жизни в своих общинах, проповедующий свободный секс и наркотики, потихоньку вымерли.
С приходом в Ванкувер, первыми на борт поднялись офицеры ФБР, они переговорили с капитаном, потом с нашим пассажиром, выставили у трапа судна свой пост и удалились на сутки, вероятно, хотели убедиться, что этот парень на самом деле американец, а не засылаемый Советами шпион. На следующий день они вернулись и увезли хиппи с нашего теплохода. Больше этого чудика я не видел.
Вот так подтвердилась полная универсальность нашего теплохода, оказалось, что помимо грузов, мы можем перевозить и настоящих «зайцев».
А еще запомнилось мне в Ванкувере, как вечером я отправился на конец причала порыбачить. Ко мне подошли двое американцев, вероятно, грузчиков, и поинтересовались: «С русского ли я судна?». Получив утвердительный ответ, работяги стали с горечью сетовать, что их жизнь значительно хуже, чем у русских. Я поинтересовался, почему они так думают. В подтверждение своих слов, они указали на вахтенного матроса, стоящего в тулупе у трапа (вечером становилось прохладно) и на свои нейлоновые куртки. Мол, они себе позволить ходить на работу в меховых шубах не могут, а могут лишь довольствоваться утепленными синтетикой нейлоновыми куртками.
Я не стал им объяснять, кто в нашей стране обычно одевается в тулуп, и что такие куртки, как у них, в Союзе просто не бывают в продаже и носить их могут только избранные люди, способные «достать» дефицит.
Мелочь, а приятно, что хоть здесь услышал что-то лестное о нашей стране!
Предыдущая часть:
Продолжение: