Две просторные комнаты, огромная кухня, о которой я грезила годами, и главное — своя собственная гардеробная. Маленький мир, где у каждой вещи будет свое место. Мое место. Я заработала на нее сама, работая почти без выходных последние пять лет, откладывая каждую копейку, отказывая себе в отпуске и бессмысленных покупках. И вот, этот день настал. Новоселье.
Солнце заливало комнату через идеально чистые окна, играя на поверхности нового дубового стола. На нем уже стояли салаты, нарезки, горячее ждало своего часа в духовке. Я кружилась по квартире, расставляя тарелки, поправляя салфетки, и внутри меня всё пело. Это было чувство абсолютного, незамутненного счастья. Муж, Дима, «помогал» — давал ценные указания, сидя на диване.
— Лен, а может, тот салат поближе к краю поставить? Гостям удобнее будет брать, — лениво протянул он.
Я молча улыбнулась и передвинула салатницу. Он даже не заметил, что я всю ночь не спала, готовила, убирала. Для него это просто данность. Ну и ладно. Сегодня праздник, не буду портить настроение.
Гости начали собираться к шести. Мои подруги, его коллеги, наши родители. Квартира наполнилась гулом голосов, смехом, звоном бокалов с соком. Я порхала между кухней и гостиной, принимая поздравления и подарки. Все восхищались ремонтом, видом из окна, планировкой.
— Леночка, какая ты умница! Такую красоту создала! — щебетала моя мама, украдкой смахивая слезу.
Я обняла ее. Она-то знала, чего мне это стоило.
Свекровь, Галина Петровна, прибыла последней, как и подобает королеве. Она окинула мое гнездышко оценивающим взглядом, от которого у меня всегда по спине бежал холодок. Губы поджаты, в глазах — рентген.
— Ну, неплохо, — процедила она, проходя в центр комнаты. — Светло. Просторненько. Только шторы у тебя какие-то… бледные. Сюда бы что-нибудь побогаче, бархатное, с кистями. Ну ничего, обживетесь, я помогу уют навести.
Она говорила так, будто это их общая с сыном квартира, а я — лишь временное приложение к интерьеру. Я проглотила обиду. Сегодня не тот день, чтобы спорить. Улыбайся и кивай.
Дима тут же подскочил к матери, обнял ее за плечи.
— Мамуль, ну как тебе? Все для тебя, старались! — гордо заявил он, обводя рукой мою квартиру.
«Старались»? — мелькнуло у меня в голове. Интересно, в чем заключались его старания? В моральной поддержке с дивана? Но я снова промолчала. Гостей полный дом, не время для выяснения отношений.
Мы сели за стол. Разговоры текли рекой, все хвалили угощения, произносили тосты за новый дом. Я немного расслабилась. Казалось, самый напряженный момент — оценка свекрови — позади. Как же я ошибалась. Когда очередь говорить дошла до Димы, он встал, картинно прокашлялся, привлекая всеобщее внимание. В комнате воцарилась тишина.
— Дорогие гости! Я хочу поднять этот бокал за двух самых главных женщин в моей жизни. За мою любимую жену Лену, которая… — он сделал паузу, как бы подыскивая слова, — которая создала этот прекрасный фон для нашей будущей жизни.
«Фон»? Я создала «фон»? — сердце ухнуло куда-то вниз.
Но он продолжал, и его следующая фраза стала началом конца. Он повернулся к своей матери, сияющей от гордости за сына, и громко, на всю комнату, объявил:
— И, конечно, за мою маму! Мама, мы с Леной очень тебя любим и уважаем твой опыт. Поэтому с сегодняшнего дня можешь считать этот дом своим. Теперь ты тут главная, командуй!
Я застыла с вилкой в руке. В ушах зазвенело. Вокруг стало неестественно тихо. Я видела, как вытянулись лица моих подруг. Видела, как отец Димы неловко кашлянул в кулак. Моя мама смотрела на меня с такой болью и сочувствием, что хотелось провалиться сквозь землю. Он шутит? Это какая-то дурацкая, неуместная шутка? Пожалуйста, пусть это будет шутка. Но Дима смотрел на свою мать с самой искренней и глупой улыбкой, на которую был способен. А она… она восприняла его слова как руководство к действию.
Галина Петровна величественно поднялась из-за стола. Лицо ее выражало полную серьезность и осознание возложенной на нее «миссии». Она не сказала ни слова. Она просто развернулась и пошла. Не на кухню, чтобы помочь с горячим. Не в гостиную, чтобы поправить диванную подушку. Она направилась прямиком в нашу спальню. В мое святилище.
Я смотрела ей в спину и не могла пошевелиться. Ноги будто вросли в пол. В голове билась одна мысль: Что она делает? Куда она пошла? Гости за столом замерли, превратившись в восковые фигуры. Разговоры оборвались на полуслове. Единственным звуком был стук моих собственных часов на запястье, отмеряющих секунды унижения.
Дима, похоже, был единственным, кто не видел в происходящем ничего странного.
— Вот, — с гордостью сказал он в тишину, — мама у меня женщина дела. Сразу порядок наводить пошла.
Порядок? Какой порядок? В моей спальне?
Я вспомнила, как несколько месяцев назад Галина Петровна пришла к нам в старую съемную квартиру. Без предупреждения. Я была на работе, Дима — дома. Когда я вернулась, я не узнала свою кухню. Все кастрюли и сковородки были переставлены по ее системе. Крупы пересыпаны в одинаковые, ею принесенные банки. Мои любимые специи, которые я собирала по всему миру, были свалены в один пакет с ярлыком «Всякое».
— Мама помогла порядок навести, — радостно сообщил тогда Дима.
— Но это был мой порядок! Я не могла ничего найти! — пыталась возразить я.
— Лен, ну что ты как маленькая? Мама лучше знает, она опытнее. Скажи спасибо.
Я тогда проглотила. Ради мира в семье.
Потом была история с моими украшениями. Она как-то увидела у меня серебряный браслет ручной работы.
— Ой, какая безвкусица, — сморщила она нос. — Совсем не солидно.
Через неделю я не нашла браслет в шкатулке. Дима признался, что мама «взяла поносить», чтобы показать своей подруге-ювелиру, как не надо делать. Браслет ко мне так и не вернулся. И снова Дима встал на ее сторону:
— Лен, ну это же просто железка. Маме было важно. Не будь эгоисткой.
«Эгоисткой». Это слово он использовал каждый раз, когда я пыталась защитить свои границы от его матери.
И вот сейчас, глядя на застывшие лица гостей, я понимала, что все те мелкие уступки, все проглоченные обиды, все мои попытки «сохранить мир» привели меня в эту точку. В точку публичного унижения в моем собственном доме. Стук каблуков свекрови стал удаляться — она дошла до конца коридора. Хлопнула дверь спальни. А потом… потом я услышала характерный скрип дверцы. Дверцы моей новой, пахнущей деревом и мечтами гардеробной.
Она в моей гардеробной.
Эта мысль пронзила меня, как электрический разряд. Не в спальне. Не в комнате. А именно там. В том самом месте, которое я проектировала с такой любовью, где каждая полочка была продумана, где висели мои платья — свидетели моих маленьких и больших побед. Мое личное пространство. Моя крепость.
Дима заметил мое изменившееся лицо. Его улыбка дрогнула.
— Лен, ты чего? Бледная какая-то. Все в порядке?
«Все в порядке?» Он еще и спрашивает? Он, режиссер этого унизительного спектакля, спрашивает, все ли у меня в порядке?
Я медленно подняла на него глаза. Взгляды всех присутствующих были прикованы ко мне. Они ждали. Ждали моей реакции. Взорвусь ли я? Заплачу? Устрою скандал? Я видела сочувствие в глазах подруг, смущение на лицах его коллег и холодное любопытство в глазах его родственников. Они все были зрителями в этом театре абсурда.
Из спальни донесся звук раздвигаемых вешалок. Она хозяйничала. Она вешала свою жизнь, свои привычки, свои порядки в самый центр моей. В этот момент я почувствовала, как многолетний лед терпения треснул. Но вместо крика и слез внутри родилось странный, холодное спокойствие. Ясность.
Я досчитала мысленно до десяти, давая этому чувству полностью завладеть мной. Хватит быть удобной. Хватит быть фоном. Хватит быть «эгоисткой», когда защищаешь свое.
Через минуту, которая показалась вечностью, из спальни вышла Галина Петровна. С видом выполненного долга. Она шла к столу, вытирая руки о фартук, который, видимо, тоже принесла с собой.
— Ну вот, — сказала она, обращаясь к моего мужу, а не ко мне. — Начало положено. Свой халат повесила, а то в пакете неудобно. Завтра привезу остальные вещи, нужно будет полку в шкафу освободить под мое белье.
Она села на свое место и взяла со стола огурец. Хрустнула им с таким удовольствием, будто только что завоевала новую территорию.
Гости онемели. Даже Дима, кажется, начал понимать, что ситуация выходит из-под контроля. Он бросил на меня быстрый, тревожный взгляд.
Я дала им еще минуту. Минуту, чтобы звук этого хрустящего огурца и смысл сказанных слов окончательно впитался в стены моей квартиры. Я смотрела на мужа, на его мать, на ошарашенных гостей. Представление достигло своей высшей точки.
И тогда я заговорила. Мой голос прозвучал на удивление ровно и громко в наступившей тишине.
— Галина Петровна, — начала я, глядя ей прямо в глаза. Она подняла на меня удивленный взгляд, перестав жевать. — Одну минуту вашего внимания.
Я медленно встала, опершись ладонями о стол. Я чувствовала себя высокой, сильной. Вся моя неуверенность испарилась.
— Я очень ценю ваше желание помочь в обустройстве и наведении порядка. Правда, ценю. Но ваш халат, как и все остальные ваши вещи, здесь находиться не будет.
Ее брови поползли на лоб. Дима дернулся, чтобы что-то сказать, но я остановила его взглядом. Одним ледяным взглядом.
— Потому что это, — я сделала паузу, обводя рукой комнату, — моя гардеробная. В моей квартире.
Я повернулась к мужу. Улыбка сползла с его лица, оставив после себя растерянное и злое выражение.
— Дима, я слышала твой тост. И я хочу, чтобы все гости, которые пришли сегодня поздравить меня, именно меня, с покупкой, тоже ясно поняли одну вещь.
Я сделала глубокий вдох.
— Эту квартиру купила я. На деньги, которые я заработала своим тяжелым трудом на протяжении последних пяти лет. Я не спала ночами, я брала проекты, от которых другие отказывались. Каждый квадратный метр здесь, каждая розетка, каждая доска на полу оплачена мной. Твоего вклада здесь — ноль. Ни копейки. Поэтому хозяйкой в этом доме была, есть и всегда буду только я.
В комнате стояла такая тишина, что было слышно, как гудит холодильник на кухне. Лицо Галины Петровны из удивленного стало багровым.
— А теперь, — я снова повернулась к ней, но мой голос уже не был таким мягким, — Галина Петровна, будьте так добры, пройдите в мою спальню и заберите ваш халат. И все остальное, что вы успели там оставить. А ты, Дима, — я перевела взгляд на окаменевшего мужа, — если ты искренне считаешь, что хозяйкой и командиром в моем доме должна быть твоя мама, то дверь вон там. Можешь собрать свои вещи и уходить прямо сейчас. Вместе с ней.
Слова повисли в воздухе. Галина Петровна открыла рот, но из него вырвался лишь сдавленный звук, похожий на шипение. Она схватилась за сердце, закатив глаза. Классический прием, который всегда работал на ее сыне.
— Лена! Что ты творишь! — наконец прорезался голос у Димы. Он вскочил, бросаясь к матери. — Ты видишь, до чего ты мать довела? Немедленно извинись!
— Извиняться? — я усмехнулась, но смех получился горьким. — За то, что я сказала правду в своем собственном доме? Нет, Дима. Извиняться я не буду.
Галина Петровна, увидев, что сердечный приступ не производит должного впечатления, резко села прямо и вперила в меня полный ярости взгляд.
— Да как ты смеешь, девчонка! — взвизгнула она. — Я жизнь на своего сына положила, а ты… ты его не ценишь!
Тут произошло то, чего я совсем не ожидала. Моя мама, тихая, интеллигентная женщина, которая всегда учила меня сглаживать углы, вдруг встала.
— А моя дочь, Галина, положила пять лет своей жизни, чтобы купить эту квартиру, в которой вы сейчас пытаетесь устанавливать свои порядки, — сказала она спокойно, но твердо. — И Лена ценит себя. Наконец-то. Я ею горжусь.
Это было как удар под дых для свекрови. Она обернулась на мою маму, потеряв дар речи. А потом повернулась к своему сыну, ожидая защиты.
— Дима! Ты слышишь? Они все против нас! Скажи ей!
И тут случился второй поворот. Дима, вместо того чтобы защищать мать, вдруг злобно прошипел мне, думая, что никто не услышит:
— Ты все испортила! Я же договорился! Мы должны жить, пока я свои дела не налажу!
«Договорился»? «Дела не налажу»? — эти слова резанули слух сильнее, чем все остальное. Выходит, это был не просто импульсивный жест. Это был план. План жить в моей квартире, за мой счет, да еще и с мамой под боком, пока он «налаживает дела», о которых я даже не подозревала.
Гости, почувствовав, что праздник окончательно превратился в поле битвы, начали тихонько подниматься. Мои подруги подошли, обняли меня.
— Мы на связи, держись, — прошептала одна.
Коллеги Димы, бормоча извинения, спешно ретировались. Через пять минут за столом остались только мы — я, моя мама, Дима и Галина Петровна.
Квартира, еще недавно полная смеха, теперь казалась огромной и пустой. Тишина давила. Дима и его мать ушли, громко хлопнув дверью. Звук этого хлопка эхом прокатился по комнатам, словно обозначая конец старой жизни и начало чего-то нового. Я стояла посреди гостиной, глядя на нетронутые салаты и остывшее горячее. Моя мама подошла и просто обняла меня. Я не плакала. Внутри была странная пустота и одновременно — огромное облегчение.
Когда мама уехала, я долго сидела в тишине. Потом встала, прошла в спальню и открыла дверь гардеробной. Там пахло только мной. Моими духами, моими вещами, моей жизнью. Никакого чужого, кисловатого запаха старого халата. Я закрыла дверцу, прислонилась к ней спиной и сползла на пол. Это был самый одинокий вечер в моей новой квартире. И в то же время — самый честный. Впервые за долгие годы я была не частью «мы», а целой, отдельной «я». Я вернула себе не просто квартиру. Я вернула себе себя. И эта тишина вокруг была не тишиной одиночества, а тишиной свободы.