Звонок раздался утром. В субботу.
— Алло?
— Игорь Петрович Самойлов? — голос в трубке был сухой, официальный.
— Ну... да.
— Из Нотариальной конторы Вас беспокоят. Вам необходимо явиться для вступления в права наследования. Ваш дед, Пётр Степанович Самойлов, скончался полгода назад.
Я сел на кровати. Дед? Какой дед? Отец никогда о нём не рассказывал. Вообще никогда. Как будто его и не существовало.
— Простите — я потёр переносицу, — вы уверены, что не ошиблись номером?
— Абсолютно уверена. Жду вас в понедельник, к десяти. Диктую адрес…
Я записал. Положил телефон. Посмотрел на спящую жену.
Света даже не пошевелилась. Она вообще в последнее время спала крепко. Приходила поздно, засыпала мгновенно...
Двенадцать лет брака. И где-то на девятом году что-то треснуло. Незаметно, тихо. Как трещина в старой вазе — вроде стоит, вроде целая, а воду уже не держит.
За завтраком я рассказал про звонок. Сын Димка, одиннадцать лет, уткнулся в телефон и не поднял головы. Света намазывала масло на тост с таким видом, будто это самое важное дело в её жизни.
— Дед? — она наконец посмотрела на меня. — У тебя же нет деда.
— Оказывается, есть. Был.
— И что там, в наследстве?
— Не знаю. Нотариус не сказала.
Света пожала плечами и откусила тост.
— Съезди, узнай. Может, долги какие-нибудь. Сейчас это модно — оставлять родственникам сюрпризы.
Я смотрел на неё. На эти идеально уложенные волосы. На безупречный маникюр. На холодные серые глаза, которые когда-то смотрели на меня совсем по-другому.
— Поедешь со мной?
— Куда? К нотариусу? — она вздохнула, — Игорь, у меня в понедельник совещание. Ты же знаешь.
Я знал. У неё всегда совещание. Или встреча. Или просто — устала, не сегодня, давай потом.
— Ладно — кивнул я. — Сам съезжу.
Нотариальная контора — небольшая комнатка на втором этаже старого дома.
— Присаживайтесь — женщина в очках указала на стул. — Меня зовут Антонина Сергеевна. Я вела дела вашего деда последние двадцать лет.
— Я даже не знал, что он существует — признался я.
Она кивнула. Словно ожидала этого.
— Пётр Степанович... сложный был человек. Очень сложный. С вашим отцом они не общались с семьдесят восьмого года. Он никогда не рассказывал почему?
— Отец умер, когда мне было шестнадцать. Мама о дедушке не упоминала.
— Понятно.
Антонина Сергеевна открыла папку. Толстую, потрёпанную, с пожелтевшими листами.
— Итак. Пётр Степанович оставил вам дом. Тот самый, где он прожил всю жизнь. И... кое-что ещё.
Она замялась.
— Что именно?
— Видите ли... — она сняла очки. — Есть условие. Вернее, просьба. Пётр Степанович записал её на диктофон незадолго до смерти. Просил передать вам лично.
Она достала из ящика старый кассетный магнитофон. Щёлкнула кнопкой.
Сначала — шорох, треск. Потом — голос. Хриплый, надтреснутый, старческий. Но с какой-то странной силой:
«Игорь. Внук. Ты меня не знаешь, и это правильно. Не надо было тебе меня знать. Но теперь... теперь я ухожу, и кто-то должен это закончить. В доме, в подвале, есть сейф. Код — дата рождения твоего отца. Там всё. Вся правда. Та, которую твой отец так и не смог принять. Может, ты сможешь. А может, лучше бы тебе не открывать этот сейф. Совсем. Выбор за тобой. Но помни — некоторые тайны опасны. Не для того, кто их хранит. Для того, кто узнаёт».
Щелчок. Тишина.
— Это всё? — спросил я.
— Это всё.
— Какие тайны? О чём он говорит?
Антонина Сергеевна покачала головой.
— Я не знаю. Честно. Пётр Степанович был... скрытным. Даже со мной. Я оформляла его документы, но никогда не спрашивала лишнего. Он не любил вопросов.
Она протянула мне ключи. Большие, старые, на тяжёлой связке.
— Дом на окраине. Вот адрес. Поедете?
Я взял ключи. Они были холодные. Неожиданно тяжёлые.
— Поеду.
Дом стоял на краю соснового бора. Двухэтажный, деревянный, с резными наличниками и покосившимся крыльцом. Таких сейчас уже не строят.
Я открыл калитку. Скрип разнёсся по всей улице.
Сад зарос. Ветки спутались, почти закрыли дорожку. Я пробирался к крыльцу, отводя колючие ветки, и чувствовал себя героем фильма. Сейчас из-за угла выскочит какая-нибудь нечисть, и...
Телефон завибрировал в кармане. Сообщение от Светы:
«Когда вернёшься?»
Я хотел ответить — и не стал. Пусть подождёт.
Замок поддался со второй попытки. Дверь открылась с протяжным стоном. Внутри пахло пылью, старыми книгами и чем-то ещё. То ли травами, то ли чем-то химическим — я не мог понять.
Прихожая. Вешалка с одиноким плащом. Зеркало, покрытое мутной плёнкой. Лестница наверх.
И — фотографии. Много фотографий. На стенах, в рамках, разных размеров.
Я подошёл ближе.
На одной — молодой мужчина в военной форме. Мой дед? Похож. Те же глаза, тот же упрямый подбородок. Рядом — женщина с ребёнком на руках. Моя бабушка? И мой отец?
На другой — группа людей у какого-то здания. Все в белых халатах. Дед в центре, серьёзный, сосредоточенный. На заднем плане — надпись. Я прищурился.
«НИИ-17. Отдел специальных исследований. 1962».
Специальных исследований? Каких?
Я прошёл дальше. Гостиная. Кухня. Кабинет. Всюду — книги, бумаги, папки. Дед явно был человеком учёным.
Подвал.
Дверь в подвал я нашёл под лестницей. Она была заперта на три замка. Три! Что там такого, что нужно три замка?
На связке — три ключа. Подошли идеально.
Я спустился по скрипучим ступеням. Темнота. Нашарил выключатель. Лампочка мигнула, загорелась.
И я увидел его.
Сейф. Огромный, стальной, вмурованный в стену. Такие ставят в банках. Или в секретных лабораториях.
На панели — цифровой замок.
Дата рождения отца. Отец родился пятнадцатого марта пятьдесят третьего. 15.03.1953. Я набрал код.
Щелчок. Тяжёлая дверь медленно открылась.
Внутри — папки. Толстые, перевязанные бечёвкой. И ещё — коробка. Деревянная, лакированная, с инициалами «П.С.» на крышке.
Я достал первую папку. Развязал. И начал читать.
Через десять минут я заволновался.
Через двадцать — я понял, почему отец никогда не говорил о деде.
Через полчаса — я понял, почему дед сказал: «Некоторые тайны опасны».
Он не преувеличивал.
Документы. Десятки документов. Протоколы экспериментов. Фотографии. Списки имён. И — письма. Много писем, написанных убористым почерком деда.
НИИ-17 занимался не просто «специальными исследованиями». Это была психиатрическая лаборатория. Закрытая. Секретная. Из тех, о которых не пишут в учебниках.
Они изучали воздействие на человеческий разум. Препараты. Гипноз. Изоляция. Всё — ради великой цели: создать идеального солдата. Бесстрашного. Безжалостного. Управляемого.
Мой дед был руководителем проекта. Двадцать три года. С пятьдесят девятого по восемьдесят второй. Двадцать три года он ломал людей. Во имя науки. Во имя родины. Во имя чего-то, что тогда казалось важным.
А потом...
Я перевернул страницу. И увидел фотографию.
Мальчик. Лет двенадцать-тринадцать. Худой, с огромными глазами. Номер на табличке: «Испытуемый 47».
Рядом — запись:
«Мальчик демонстрирует исключительную восприимчивость к методике КР-7. Рекомендован для углублённой программы. Примечание: родители дали согласие на участие сына в "оздоровительном лагере". Информированы не были».
Они брали детей. Детей! Под видом спец лагерей, спецшкол. И делали с ними... это.
Я листал дальше. Имена. Даты. Результаты.
«Испытуемый 23 — необратимые изменения личности».
«Испытуемый 31 — суицид через два года после завершения программы».
И так — страница за страницей.
А потом — письмо. Датированное семьдесят восьмым годом. Тем самым, когда дед перестал общаться с моим отцом.
«Серёжа, сын.
Ты спрашиваешь, чем я занимаюсь. Требуешь правды. Что ж, ты её получил. Теперь ты знаешь. И я вижу в твоих глазах то, чего боялся больше всего — отвращение.
Ты назвал меня чудовищем. Может, ты прав. Но пойми — я верил. Искренне верил, что это необходимо. Что мы строим будущее. Что жертвы оправданы.
Теперь... теперь я уже не уверен.
Ты уходишь. Забираешь жену и сына. Уезжаешь. Не хочешь меня видеть. Что ж, я понимаю.
Живи. Будь счастлив. Забудь моё имя.
Твой отец».
Значит, отец знал. Узнал — и ушёл. Навсегда. Забрал мою беременную маму. И никогда, ни разу не упомянул о своём отце.
Теперь я понимал почему.
Я просидел в подвале до темноты. Читал. Перечитывал. Пытался осмыслить.
В сейфе нашёл ещё дневник. Личный дневник деда. Последние записи — за месяц до смерти.
«14 октября.
Они снова приходили. Во сне. Все двести тринадцать. Смотрят молча. Не обвиняют — просто смотрят. Это хуже обвинений.
Я пытался искупить. Сорок лет пытался. После закрытия института уехал сюда. Стал обычным врачом. Лечил людей. Бесплатно. Иногда перечислял деньги семьям тех, кого нашёл.
Это не искупление. Это попытка заглушить крик внутри.
Не помогает».
«27 октября.
Думал о Серёже. О внуке, которого никогда не видел. Игорь. Ему сейчас уже больше сорока. У него, наверное, семья. Дети.
Хочу оставить ему всё. Дом. Документы. Правду.
Зачем? Не знаю. Может, чтобы он понял — зло не приходит извне. Оно рождается внутри. В обычных людях. В тех, кто верит, что цель оправдывает средства.
Я был обычным человеком. Любил музыку. Читал стихи жене перед сном. И при этом — разрушал чужие жизни. Одно не мешало другому.
Вот что страшно».
«3 ноября.
Последняя запись.
Врач сказал — месяц, может два. Не страшно. Давно не страшно.
Игорь получит это наследство. Что он с ним сделает — его выбор. Может, сожжёт всё к чертям. Может, отдаст журналистам. Может, просто закроет сейф и уедет.
Любой выбор — правильный.
Я не имею права просить его о чём-то. Но если бы мог... Я бы попросил одно: не повторяй моих ошибок. Не верь тем, кто говорит, что ради великой цели можно переступить через человека. Нельзя. Никогда нельзя.
Это единственная правда, которую я вынес из своей долгой никчёмной жизни».
Я поднялся наверх. Вышел на крыльцо. Ночь. Сосны шумели на ветру. Пахло хвоей и сыростью. Где-то далеко лаяла собака.
Взглянул на телефон. Двенадцать пропущенных от Светы. Три сообщения:
«Ты где?»
«Почему не отвечаешь?»
«Игорь, перезвони».
Я набрал её номер. Она ответила сразу.
— Наконец-то! Ты где пропал? Я волнуюсь!
Волнуется? Серьёзно? Когда в последний раз она волновалась обо мне? Не о том, придёт ли зарплата на карту. Не о том, кто повезёт Димку на секцию. А обо мне — просто обо мне?
— Я в Зеленогорске — сказал я. — В доме деда.
— И? Что там?
Что там. Как объяснить? Как уместить в телефонный разговор — двести тринадцать сломанных жизней? Сорок лет молчания? Попытку искупления, которая так и осталась попыткой?
— Много всего — ответил я. — Останусь до завтра. Нужно... разобраться.
Пауза.
— Хорошо — голос Светы стал холоднее. — Как знаешь. Только не забудь — в среду у Димы соревнования.
— Помню.
— Ладно. Пока.
Она отключилась первой. Как всегда.
Я сел на ступеньку крыльца. Смотрел на звёзды. Думал.
Утром я снова спустился в подвал.
При дневном свете всё выглядело иначе. Обыденнее. Папки с документами — просто папки. Сейф — просто железный ящик. Никакой мистики. Никаких призраков.
Только правда. Страшная, неудобная.
Я перебрал все бумаги ещё раз. Систематизировал. Разложил по датам.
Домой я вернулся к вечеру вторника.
Света сидела в гостиной. Смотрела сериал. Даже не обернулась, когда я вошёл.
— Привет.
— Привет — она щёлкнула пультом, поставила на паузу. — Ну что? Наследство получил?
— Получил.
— И что там? Долги?
— Нет. Дом.
Она оживилась. Впервые за этот разговор посмотрела на меня с интересом.
— Дом? Большой?
— Двухэтажный. С участком.
— Продашь?
— Не знаю.
Она нахмурилась.
— Как это — не знаешь? Зачем нам дом в какой-то дыре? Продавай, пока сезон. За такие деньги можно машину новую взять. Или на море съездить. Нормально, по-человечески.
Я смотрел на неё. На свою жену. Двенадцать лет.
И вдруг понял — мне нечего ей сказать. Совсем нечего.
Рассказать про деда? Про документы? Про двести тринадцать человек, чьи жизни были разрушены во имя «великой цели»? Она не поймёт. Не захочет понять. Для неё это будет просто — проблема. Помеха. Что-то, что нужно забыть.
— Я подумаю — сказал я.
— Чего тут думать? — она снова взялась за пульт. — Продавай — и дело с концом.
И продолжила смотреть свой сериал. Я стоял в дверях.
Чужой. В собственном доме — чужой.
Ночью я не спал. Лежал, смотрел в потолок. Слушал ровное дыхание Светы рядом.
Думал о деде. О его выборе. О его попытке искупления.
Думал о себе. О своём браке. О том, как медленно, незаметно мы превратились даже не в соседей — в попутчиков. Случайных, временных. Которым просто оказалось по пути.
Когда это началось? Я не мог вспомнить. Не было никакой точки. Никакого момента. Просто однажды я понял, что разговариваю с ней о счетах, о расписании Димки, о том, кому забирать машину из сервиса. И всё.
А о чём ещё? О чём говорить с человеком, который не хочет тебя слышать?
Или это я — не хочу говорить?
Вечером после работы долго ходил по улицам. Думал. О деде, об его опытах. О нас с женой…
Домой я вернулся поздно.
Света не спала. Сидела на кухне. Перед ней — бокал вина. Полупустой.
— Где ты был?
— Нигде. Думал…
— Что?
Я сел напротив. Посмотрел на неё.
— Света. Нам надо поговорить.
Она напряглась.
— О чём?
— О нас.
Молчание.
— Что — о нас?
— Ты счастлива?
Она отвела глаза.
— С чего вдруг такие вопросы?
— Просто ответь. Ты — счастлива? Со мной?
Долгая пауза. Очень долгая.
— Не знаю — наконец сказала она. — Честно — не знаю.
— И я не знаю.
Мы смотрели друг на друга. Два человека, которые прожили вместе двенадцать лет. И вдруг обнаружили, что не знают — зачем.
— Что ты предлагаешь? — спросила она.
— Разобраться. По-настоящему. Понять — есть ли смысл продолжать. Или мы просто тянем резину, потому что боимся перемен.
Она допила вино. Поставила бокал.
— Ты изменился.
— Да?
— За эти два дня. Что-то случилось. Там, в этом Зеленогорске.
— Случилось.
— Расскажешь?
Я думал. Расскажу ли? Смогу ли?
— Может быть — ответил я. — Когда-нибудь. Если ты захочешь услышать.
На следующий день я позвонил Антонине Сергеевне.
— Дом я оставлю себе — сказал я. — Документы из сейфа... я подумаю, что с ними делать.
— Хорошо, — она помолчала. — Ваш дед... он был странный человек. Но в последние годы... он очень изменился. Правда изменился.
— Я знаю.
— Он часто говорил о вас. О внуке, которого никогда не видел. Говорил — надеюсь, он будет лучше меня.
— Постараюсь.
Прошёл месяц
Я всё ещё не знал, что делать с документами. Отдать журналистам? Историкам? Сжечь и забыть?
Света подала на развод.
— Не могу больше — сказала она. — Ты другой стал. Не знаю, какой. Но — другой. И мне с этим другим — не по пути.
Я не спорил. Она была права.
Димка как-то попросил:
— Пап — сказал он однажды. — Расскажи про прадеда. Мне интересно.
И я рассказал.
Всё…
Дом в Зеленогорске я привёл в порядок. Починил крыльцо. Подстриг сад. Вымыл окна.
Теперь мы ездим туда с Димкой на выходные, когда я его забираю у жены.
Иногда я спускаюсь в подвал. Открываю сейф. Смотрю на папки.
Двести тринадцать человек. Двести тринадцать сломанных жизней.
И один человек, который пытался это исправить. Сорок лет. До последнего вздоха.
Не получилось.
Но он — пытался.
Наследство деда оказалось не домом. Не деньгами. Не документами…
Оно оказалось — выбором.
Помнить. Или забыть.
Стать лучше. Или остаться таким же.
Я сделал свой выбор...
Рекомендую:
Подписывайтесь, чтобы не пропустить следующие публикации.
Пишите комментарии 👇, ставьте лайки 👍