Часть 10. Глава 14
Я остановил машину возле дома. По тихое урчание мотора и шипение печки задумался. Память снова окунула в те счастливые времена, которые были еще совсем недавно, но, кажется, безвозвратно прошли…
В нашу первую полноценную ночь в качестве соседей по дому Элла настояла на том, чтобы мы устроили вечер кино с соблюдением всех правил. Попкорн готовили порциями, так чтобы в одну, еще теплую от микроволновки, можно было добавить сливочное масло и крупную соль, а в другую – горькую шоколадную стружку, которая плавилась до идеального липкого состояния под жаром зерен.
Мы с Алиной пили холодное пиво в стеклянных бутылках с длинным горлышком, которое она откупорила открывалкой с деревянной ручкой, потёртой от времени, – ту самую, что её мама оставила, когда уезжала, передавая нехитрый ритуал сохранения домашнего уюта. Имея под рукой коллекцию мягких пледов, маленьких подушек и пару мягких игрушек Эллы, которые «обязательно составят нам компанию» на широком диване, мы были полностью готовы погрузиться в какой-нибудь анимационный фильм о динозаврах, по которым наша дочь просто сходила с ума. Почти так же, как по жукам и гусеницам, которых она с торжествующим видом носила в ладошках, нисколько не боясь.
С того самого момента в день переезда, когда я увидел, как оба моих брата небрежно, по-свойски, поцеловали Алину в щёку, как будто она по-прежнему принадлежала их кругу, их миру, я методично вытеснял все мысли и чувства, роем поднимавшиеся в голове. Я был здесь ради Эллы, и рассуждать о потребностях своей дочери, о её расписании и предпочтениях было в тысячу раз легче и менее запутанно, чем пытаться выяснить, какую именно игру задумала Алина, и что я на самом деле чувствую по поводу того факта, что оба моих брата были явно, даже нарочито, одержимы ею, как я когда-то. Или не только тогда? В этом клубке предстоит ещё как-то разобраться.
Сегодняшний вечер с его простыми ритуалами стал идеальным способом забыть, отложить в дальний ящик все свои мысли об Алине. Они попросту вылетели из моей головы, уступая место запахам сахара и солода. Пришло время для мультфильма, для рёвов тираннозавров и умильного трепета дочки перед давно вымершими гигантами.
Алина приглушила торшер в гостиной до мягкого свечения, чтобы нанести последний штрих к атмосфере, а затем ровный голубоватый свет телевизора окончательно очертил границы нашего импровизированного кинотеатра. Элла уютно устроилась между нами, запав в подушки, её маленькое тело излучало спокойное тепло, согревая мой бок, пока мы наконец затихли в ожидании. Она практически дрожала от волнения, её ступни в носочках стучали по моей голени, а глаза были широко раскрыты и полны немого восторга, когда по экрану покатились вступительные титры под бодрую оркестровку.
– Это будет о-го-го как круто! – прошептала она, словно боясь спугнуть магию, но при этом слегка подпрыгивая на своём месте.
Я не мог не рассмеяться над её сдержанным энтузиазмом, чувствуя, как сердце наполняется любовью к этой яркой, непоседливой девочке. Но где-то в глубине, под этим умиротворением, всё ещё шевелилось лёгкое неверие, смущение: неужели эта целая, сложная маленькая личность – мой ребёнок?
– Уверен, что так и будет, – сказал я, наклоняясь к её уху. – Элла, а давай установим правило: ты не против, если мы будем иногда шептаться во время фильма? Просто комментировать. Мне кажется, это важно обсудить прямо сейчас, чтобы потом никто ни на кого не шикал. Договорились?
– Совершенно верно, – серьёзно кивнула она, подражая чьей-то взрослой интонации. – Мама всегда задаёт вопросы, забегая вперёд, даже если потом всё станет ясно, когда фильм сам даст ей ответ. Она нетерпеливая.
Алина фыркнула, и смех её прозвучал тихо и смущённо в полумраке.
– Ну, вот тебе и раз! Не выдавай сразу все мои раздражающие привычки нашему новому соседу, Элла. Это же самое настоящее предательство с твоей стороны.
Девочка прикрыла рот ладонью, но смущённая улыбка светилась в её глазах, озарённых светом экрана.
– Да ладно вам, девчонки, всё в порядке, – успокоил я обеих, и мои слова повисли в воздухе, став частью уюта. – Мой отец тоже постоянно так делает. Я с детства привык к этому. Даже, пожалуй, мог бы назвать это очаровательным. Признаком живого интереса.
Алина бросила на меня через голову дочери быстрый взгляд и благодарно, почти заговорщически улыбнулась, прежде чем снова обратить внимание на экран, куда уже вбегали первые герои. Между нами тремя царила комфортная, дремлющая непринуждённость, ощущение семейной близости, возникшей словно ниоткуда.
Мне стало настолько тепло и уютно в этом гнёздышке из тканей и теней, что я даже позволил себе мысленно, мечтательно-романтично вздохнуть. Возникло стойкое, почти физическое ощущение дежавю, будто мы вот так сидим, прижавшись друг к другу, уже много лет подряд, будто в этом доме уже накоплена своя история вечеров, смеха и тишины. Это было странно, но при этом до мурашек замечательно.
По ходу фильма безудержный, заразительный смех Эллы наполнял комнату пузырящейся радостью, перемежаясь взволнованными ах-вздохами и срочным, горячим шёпотом комментариев, которые она, не выдержав, всё-таки выдавала – и всё это идеально ложилось на канву удивительно интересного, хотя и написанного специально для детей, сюжета. Девочка была полностью поглощена этой историей, её тело отзывалось на каждое событие на экране: она вжималась в диван от страха, хватала меня за руку, когда героям грозила опасность, а её глаза, два огромных тёмных озера, отражали мелькающие картинки, широко раскрываясь от немого удивления в те секунды, когда на экране с оглушительным рёвом оживали анимированные динозавры, заставляя содрогаться даже нас, взрослых.
Мы с Алиной обменивались удивлёнными, полными нежной иронии взглядами поверх светящейся головы дочери, молча наслаждаясь этой чистой, нефильтрованной радостью, исходящей от нашего маленького компаньона по просмотру. Наша дочь. Было так сюрреалистично даже мысленно произносить эти слова, они отдавались внутри глухим, непривычным эхом. Но чем больше вечеров, обедов и утренних чаепитий я проводил с Эллой и Алиной, тем острее замечал причудливое, волнующее сочетание наших с ней генетических штрихов.
Дочь, безусловно, была сама по себе уникальным, цельным существом, но помимо моих зелёных глаз и той самой дотошной, цепкой склонности к естественным наукам, что читалась в её бесконечных «почему», у неё была широкая, солнечная улыбка матери, обнажающая ровный ряд зубов, и та особая, упрямая дерзость в поднятом подбородке. Ещё мне, втайне от самого себя, нравилось думать, что эта врождённая, тихая нежность в её характере, проявлявшаяся в том, как она поправляла плед на моих коленях, исходила от нас обоих, сплетаясь воедино.
Удивительно, но, казалось бы, невинный фильм о динозаврах обернулся настоящей эмоциональной бурей. Когда действие приближалось к кульминации, на экране разыгралась протяжная, щемяще мрачная сцена расставания, и я буквально кожей почувствовал, как изменилась энергия маленького тела. Элла замолчала, перестав комментировать, её расслабленная поза сменилась напряжённой окаменелостью. Нижняя пухлая губа слегка задрожала, а на ресницах, отбросивших на щёки длинные тени, заблестели предательские, крупные слезинки. Первый, сдавленный всхлип словно сломал какую-то внутреннюю плотину, и тогда её окончательно, безутешно захлестнули рыдания, сотрясавшие хрупкие плечи.
– О, нет, детка моя, – тихо, почти в такт музыке, пробормотала Алина, немедленно обвивая Эллу за плечи, втягивая её в знакомое, безопасное пространство своего объятия. – Всё в порядке. Это просто фильм, выдумка.
Но дочь яростно, с отчаянием замотала головой, уткнувшись лицом в мамину футболку. Её голосок, когда она наконец заговорила, был тихим и сдавленным, полным подлинного ужаса.
– Но это же так грустно, мама… Он совсем один. Динозаврик потерял маму. Я не хочу… я никогда не хочу потерять тебя.
Я почувствовал острый, физический укол сочувствия где-то под рёбрами, отчаянное желание найти волшебные слова или жест, способные хоть на йоту облегчить детскую, но оттого не менее настоящую боль.
– Малышка, послушай, – мягко сказал я, осторожно протягивая руку, чтобы большим пальцем смахнуть с её щеки слезу. Она не уклонялась от моего прикосновения, а, кажется, даже инстинктивно потянулась навстречу, и эта крошечная капитуляция отозвалась во мне глухим, благодарным стуком сердца. Я всё ещё не освоился в отцовской роли, спотыкался на каждом шагу, и, наверное, никогда не буду чувствовать себя в ней вполне уверенно, пока Элла не узнает правду, но в тот момент готов был принять любую, самую малую родительскую победу, как благословение.
– Иногда грустить – это не только нормально, но и правильно, – продолжил, подбирая слова. – Вот взять, к примеру, меня. Я потерял и маму, и папу много лет назад, и это была… очень тёмная, очень грустная пора.
– Правда? – её тихий голос дрогнул, и теперь они обе, и Элла, и Алина, смотрели на меня с одинаковым, пристальным вниманием, в котором читались жалость, любопытство и готовность разделить тяжесть.
Я кивнул.
– Правда. И хотя до сих пор очень по ним скучаю и часто ловлю себя на мысли, что хочу их совета или просто присутствия, но понимаю: ничего не изменить. С динозавром в фильме, я обещаю, тоже всё будет в порядке. И знаешь, что самое важное и светлое в таких грустных моментах? Они почти всегда, в конце концов, исправляются. Так устроены хорошие истории, верно? А ещё… я и твоя мама – мы оба здесь, прямо сейчас, чтобы ты могла в этом убедиться и ни в чём не сомневаться.
Алина одарила меня долгим взглядом, её глаза в полумраке сияли невысказанной, тёплой признательностью, а также тем особенным, понимающим сочувствием, которое возникает только между людьми, знакомыми с потерей не понаслышке. Без слов мы скоординировали движения и заключили Эллу в двойные, утешительные объятия, наши руки переплелись у неё за спиной, образовав плотный, надёжный кокон из тепла и защиты.
– Доктор дядя Боря прав, – тихо сказала Алина, целуя дочь в макушку. – Мы всегда справляемся с трудностями вместе. Вот и сейчас сможем, ладно?
Девочка кивнула, уткнувшись носом мне в плечо, её слезы постепенно иссякали, сменяясь глубокими, прерывистыми вздохами успокоения. Она прижалась к нам ближе, вбирая в себя это ощущение двойной опоры.
– Ла-адно, – выдохнула, и в этом слове уже послышалось облегчение.
И вот так, почти ощутимо, меланхолия стала отступать, растворяясь в воздухе, вытесняемая новым, более глубоким и тихим чувством тепла, которое окутало нас троих, словно самый мягкий плед из коллекции. Пока на экране, уже на заднем плане нашего сознания, фильм продолжал свой путь к хэппи-энду, мы просто сидели, сплетясь в единый силуэт на диване, безмолвно и глубоко довольные самим фактом совместного существования.
Алина тихо, так, что услышал только я, пробормотала «Спасибо» над головой Эллы, когда пошли финальные титры под лиричную, умиротворяющую мелодию. И пока наша дочь прижималась между нами, её заплаканное личико медленно принимало умиротворённое, почти сонное выражение, я не мог сдержать мощный, нарастающий прилив эмоций, подкативший из самой глубины. Это была смесь – щемящая надежда, смешанная с почти болезненной чистотой сбывшейся, но давно похороненной мечты. Странное, всепоглощающее чувство гордости и такого нежного тепла, что оно, казалось, заполняло каждый уголок сознания, разливаясь по жилам вместо крови. Наблюдая, как Алина по-прежнему нежно гладит Эллу по спинке, я почувствовал благоговейный трепет перед силой их связи. Это была та самая невидимая, живая нить, частью которой я, шаг за шагом, постепенно становился.
Я отвлёкся от воспоминаний. Когда же всё это дало трещину?..