Опьянение, крепкое и сладкое, как сам сидр, окутало подруг плотным, тёплым облаком. Мир поплыл перед глазами, краски стали ярче, звуки звонче, а все запреты, все «нельзя» и «не стоит» растворились в терпком яблочном духе, заполнившем кухню.
Алёна вдруг вскочила, опрокинув стопку, та с тихим звоном покатилась по столу. Глаза её блестели озорным, по‑настоящему опасным огоньком, губы дрожали от сдерживаемого смеха и какого‑то дикого, необузданного азарта.
— А знаешь, чего не хватает для полного счастья? — выпалила она, ткнув пальцем в воздух. — Мести! Надо бы стёкла моему бывшему побить! Этому, стервецу такому!
Кристина замерла. Голова шла кругом, в груди бушевала гремучая смесь накопленного гнева и сидровой эйфории. Сначала она опешила, не веря своим ушам.
— Ты с ума сошла?! — выдохнула она, пытаясь собраться с мыслями.
— Ага! — радостно, почти ликующе призналась Алёна. Её лицо озарилось радостью. — Схожу! И ты со мной! Давай, Крис, один раз живём! Он ведь заслужил! Слабо, что ли?
Кристина смотрела на подругу, на её раскрасневшееся лицо, горящие глаза, на то, как она сжимает кулаки в порыве праведного гнева, и вдруг почувствовала, как внутри что‑то ломается. Идея, дикая и неподобающая, вдруг показалась не просто логичной, а единственно верной.
«Это не вандализм, — пронеслось у неё в голове. — Это акт освобождения. Сакральный ритуал. Мощный выплеск всей боли, обид и разочарований, которые мы обе так долго и молча носили в себе, как занозы».
— Да пофиг! — с вызовом крикнула Кристина, поднимаясь. Пол словно ушёл из‑под ног, но она упрямо выпрямилась, сжимая кулаки. — Заслужил!
В мыслях она с наслаждением представляла, как с тем же звоном бьёт стёкла не Алёниному бывшему, а своему, Артёму. В его панорамные окна с видом на город. Как осколки летят во все стороны, как рассыпается на части его безупречный фасад, его ложь, его «я тебя люблю, но…».
Они, пошатываясь и цепляясь за косяки, натянули куртки. Движения были порывистыми, неловкими, пальцы не слушались, пуговицы не попадали в петли, шнурки путались. Но это лишь усиливало ощущение безудержного, пьяного веселья.
Наконец, вывалились на улицу. Колючий морозный воздух ударил по разгорячённым лицам, обжёг лёгкие, заставил на миг замереть. Но не смог охладить их пьяного, безрассудного пыла.
— Идём! — скомандовала Алёна, хватая Кристину за рукав. Её голос звучал уверенно, почти торжественно, будто она вела подругу не к дому бывшего, а к месту древнего ритуала.
Подруги шли по заснеженной улице, пошатываясь и громко хохоча над собственными шутками, которые в их опьяневшем сознании казались верхом остроумия. Их гулкий, неприличный, почти вызывающий смех, разрывал хрустальную тишину спящей деревни. Он эхом отдавался от заснеженных крыш, пугал притихших на ночь птиц и будто бросал вызов всему этому мирному, сонному укладу.
Луна висела в небе, как огромный серебристый шар, заливая всё холодным светом. Снег под ногами хрустел, словно кто‑то ломал сотни хрупких стеклянных палочек. В воздухе пахло морозом, дымом из труб и… свободой.
— Вот тебе, чудак! — с внезапной ненавистью прошипела Алёна, наклонившись и подобрав из сугроба несколько смерзшихся, обледеневших, как камень, снежных комьев. Её глаза сверкали в лунном свете, а на губах играла безумная улыбка. — Держи!
Первый комок, брошенный её нетвёрдой рукой, с глухим стуком ударил в стену, даже не долетев до заветного окна. Алёна разочарованно фыркнула, но тут же рассмеялась:
— Ну ничего, сейчас попадём!
Кристина, до этого момента лишь наблюдавшая за подругой с лёгкой усмешкой, вдруг почувствовала, как внутри что‑то щёлкнуло. Адреналин ударил в голову, затмевая остатки трезвого рассудка. Она подняла с земли плотный, идеально круглый снежок, будто сама природа создала его для этого момента.
— А ну‑ка, дай‑ка мне, — хрипло сказала она, выхватывая снаряд из рук Алёны.
Размахнулась. Прицелилась. Бросок.
Снежок угодил точно в цель. Оглушительный звон бьющегося окна прозвучали в ночи, как выстрел. Звук разнёсся по улице, отразился от домов, разбудил спящих собак, и тут же утонул в истеричном, нервном, громком хохоте двух подруг.
Они стояли, согнувшись пополам от смеха, выкрикивая в темноту самые обидные и нелепые обзывательства, что приходили на ум:
— Получи, чудачелло!
— Вот тебе за все твои «я перезвоню»!
— И за «это не ты, это обстоятельства»!
Их триумф был недолгим. В доме зажегся свет, и в ночную тишь врезался сердитый, сонный окрик:
— Вы что тут творите?!
Подруги переглянулись и как ошпаренные бросились наутёк. Они неслись по сугробам, спотыкаясь, падая, давясь смехом и навернувшимися на глаза слезами одновременно. Снег летел из‑под ног, ветер свистел в ушах, а где‑то сзади слышались приглушённые ругательства и топот.
— Ой, мамочки! — вскрикивала Алёна, едва удерживаясь на ногах. — Он нас догонит!
— Да куда ему! — задыхаясь от смеха и бега, отвечала Кристина. — Он же в халате!
Они бежали, пока лёгкие не начали гореть, а ноги подкашиваться. Остановились только за поворотом, прижавшись к забору, тяжело дыша и всё ещё хихикая.
— Ну что, — выдохнула Алёна, вытирая слёзы, — это было… эпично.
— Безумие, — согласилась Кристина, пытаясь унять дрожь в коленях. — Но какое‑то… очищающее.
Отдышаться и прийти в себя они решили у Алёны. Благо, дома у неё стояло домашнее вино, а обмыть такое «дело» было просто необходимо.
На кухне, при свете лампы, они сидели за столом, всё ещё взбудораженные, с раскрасневшимися лицами и блестящими глазами. Вино лилось рекой, они пили уже без разбора, запивая им и остатки сидра, и свою дикую выходку.
— Представляешь, — хохотала Алёна, размахивая бокалом, — он выскочил в халате, а на ноге один тапок! Второй, видимо, потерял по дороге.
— А лицо! — подхватила Кристина, едва не падая со стула от смеха. — Такое, будто он увидел не нас, а самого дьявола во плоти!
Они смеялись до слёз и до боли в животе, вспоминая испуганное лицо Николая, его нелепый вид, его беспомощные попытки их догнать. В какой‑то момент Кристина, уже изрядно захмелевшая, сказала:
— Знаешь, а я ведь даже не помню, когда последний раз так смеялась.
— Потому что жизнь слишком серьёзная штука, — философски заметила Алёна, разливая остатки вина. — А мы должны иногда напоминать себе, что можно просто… дурачиться.
Они подняли бокалы, не за любовь, не за успех, а за этот безумный, нелепый, но такой живой момент. За то, что они есть друг у друга. За то, что могут позволить себе быть глупыми, смешными и свободными.
Позже, когда вино закончилось, а смех утих, Кристина попыталась встать. Ноги не слушались, голова кружилась, но внутри было легко, как никогда. Она попрощалась с Алёной, пообещав зайти завтра «чтобы обсудить стратегию следующей диверсии».
Путь до дома превратился в череду обрывочных воспоминаний: холодная луна над головой, шатающаяся походка, хруст снега под ногами. В какой‑то момент она остановилась, подняла голову к небу и улыбнулась.
Она дошла до дома, упала на кровать и тут же уснула с улыбкой на лице и с ощущением, что завтра будет новый день. И, возможно, он будет лучше.
*****
На следующее утро Кристина проснулась от тупой, настойчивой боли в висках. Она приоткрыла глаза, в щель между занавесками пробивался бледный зимний свет. В доме царил беспорядок: остатки вчерашней трапезы на столе, перевёрнутый стакан, скомканная шаль, брошенная на спинку стула.
И тут на неё обрушилось воспоминание. Всё было на самом деле. Мы действительно это сделали.
Стыд накрыл её с такой всесокрушающей силой, что захотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, раствориться. Голова раскалывалась на тысячи болезненных осколков, но физическая боль была ничтожна по сравнению с давящим, удушающим грузом морального падения. Что я натворила? Как теперь смотреть людям в глаза?
В дверь постучали. Негромко, но настойчиво, без всяких сомнений в том, что дома кто-то есть. Кристина медленно натянула халат и, едва переставляя ноги, подошла к двери. На пороге стоял участковый, Сергей Иванович, немолодой, усталый мужчина с густой проседью в коротко стриженных волосах. Его лицо было будто высечено из дерева: резкие черты, глубоко посаженные глаза, жёсткая линия рта. Но в глазах читалась не злоба, а глубокая, профессиональная усталость, словно он видел уже тысячу таких историй и знал: за каждой глупостью стоит чья‑то боль.
— Кристина Владимировна? — вежливо, без угрозы в голосе спросил он. — Можно на минуту?
Она молча, не в силах вымолвить и слова, впустила его в дом, внутренне уже готовясь к наручникам и суровому приговору. В голове крутилось: Сейчас начнёт читать нотации. Или сразу протокол составит. А потом — штраф, позор, разговоры за спиной…
Участковый вошёл, окинул взглядом беспорядок, но не поморщился, не бросил осуждающего взгляда. Просто вздохнул, тихо, почти незаметно.
— Я без обиняков, по‑простому буду, — он не стал тянуть. — Поступила жалоба. От бывшего парня подруги вашей… Ночью окно ему разбили…
Кристина опустила голову, чувствуя, как горит лицо. Хоть бы пол поглотил меня прямо сейчас…
— Я… это мы… — начала она, пытаясь найти оправдание, но он поднял руку, останавливая её.
— Знаю, что вы. Алёна у меня уже с повинной была.
Он сделал паузу:
— Девчонки, — он тяжело, с отеческой грустью вздохнул. — Понимаю, обиды есть. Жизнь, она сложная. Но законы тут тоже есть, не смотрите, что деревня… Николай говорит, если стекло вставите и извинитесь, дело забудет. Он, в общем‑то, не злой. Глупый, да. Не первый год на их танцы смотрю. То он ей дверь углём обмажет, то она вот стёкла побила… До этого он её нового ухажёра кочергой по хребтине…
В его голосе прозвучала не осуждающая, а почти ироничная нотка, будто он рассказывал не о реальных происшествиях, а о сценках из деревенского театра. Участковый внимательно посмотрел на Кристину: на следы вчерашнего пиршества на столе, на её помятое, полное стыда лицо, на дрожащие пальцы, сжимающие край халата.
— Вы, я смотрю, входите в колею нашу. С веником на детей, с булыжниками на окна… — в его глазах на мгновение мелькнула житейски‑усмешливая искорка. — Осторожнее, Кристина Владимировна. У нас тут всё на виду. И обиды, и радости. И последствия. Одно другого не отменяет.
Он развернулся и ушёл, тихо прикрыв за собой дверь.
Кристина осталась стоять посреди комнаты, чувствуя, будто её высекли розгами. Но в его словах не было ни капли злобы. Была простая, неумолимая констатация факта: ты теперь здесь, часть этого мира, и за каждый свой поступок, хороший или плохой, придётся отвечать не перед безликим городским законом, а перед соседями, чьи окна и чьи жизни выходят прямо на твои.
Она медленно опустилась на стул, обхватила голову руками. В ушах всё ещё звучал голос участкового…