Егор возвращался из рейса. Дорога дальняя, устал, шею и спину ломило. Подрулил к диспетчерской уж по темноте, вылез из кабины своего КрАЗа, потёр спину.
Посмотрел – стоит шоферня в кругу, смотрят на кого-то, смеются-гогочут. Егор подошёл ближе, а в кругу девка отплясывает – пьяная и веселая. Волосы – по плечам, цветастой шалью машет.
Присмотрелся Егор – молодая совсем. А похоже и себя не помнит – до чего пьяна. Отметил Егор путевку, вышел опять на улицу. Снег валил, морозец под сорок, а народ не разбегается – на девку смотрят.
– Откудова такая? – спросил у старого водителя Кузьмича, приятеля.
– Да никто не знает. Димка привез, говорит подобрал под Магаданом, у разъезда. Шла по обочине, падала. А мороз же, замёрзнет девка, вот и взял. А мужики ей тут ещё для сугреву, вот и ... Оксанка говорит – забирайте, нечего тут оставлять, а кто ее заберёт? Блаженная какая-то!
Посмотрел Егор ещё. И до того ему жаль ее стало, вот, прям, как дочь родную! Его-то дочка не сильно и младше этой несчастной. А мужики гогочут, подначивают, в ладоши хлопают. А она ходит цыганочкой, а как упадет, так подымают, отряхнут, да и давай опять веселиться.
Растолкал Егор мужиков, поймал плясунью под руку, повел в свою кабину. А она даже не сопротивляется – совсем не соображает. В кабину подсадил и дверцу – на ключ. Мало ли. Дороги у них опасные: грунты ненадёжные, перевалы крутые, обрывы отвесные. Да ещё и ночь уж, считай.
– Михалыч, зачем она тебе? Молодая. Справишься? – смеялись мужики, кричали ему.
– Не боись! Тебя в помощь звать не буду!
В кабине у него тепло. Все утеплено заботливой его рукой – все щелочки позатыканы. Девушка чуть посмотрела по сторонам, глянула на него, пьяно улыбнулась. Они тронулись. И вскоре голова ее упала на грудь – укачало, уснула.
Егор подоткнул ей под плечо подушку, накинул на ноги колючее шерстяное одеяло, ехал и разглядывал – шубка старая вытертая коричневая, шаль цветастая, валенки. Не особо хороша, курносая, усталая, губы покусаны, воспалены, подглазины. Но лицо молодое и совсем наивное – особенно сейчас, когда посапывает вот так с приоткрытым ртом.
И Егор точно определил – не пьяница, нет. И не гулящая. Что-то случилось с девчонкой, беда какая-то.
Ехал он домой, а что делать дальше с ней – совсем не решил. Ладно, вот проснется, скажет, куда ее отвезти, утром и определятся. Тем более, что в рейс ему только послезавтра.
Егор жил один. Жена давно уж, не выдержав жизни здесь, уехала домой к матери, прихватив дочку. Он ее не винил. Не смогла она жить на Колыме, так и не привыкла. Они переписывались изредка. А недавно ездил он на свадьбу дочери, подарил очень хорошую сумму денег – зарабатывал он неплохо. Да и доказать жене хотелось, что не зря он тут вкалывает, свиней держит, в две смены работает.
Вот все вроде делал правильно – дом большой построил, хозяйство завел, работал как вол, только б деньжат заработать, а жена все равно уехала. Не смогла с ним здесь жить. Звала в Киров, домой, но он упёрся – зарплаты там его совсем не устраивали.
Чего там делать-то?
Да и сросся он с этими краями. Уж и не представлял себя нигде больше.
Он тогда не сразу понял, что уехала жена окончательно. Все ждал – одумается, вернётся. Но вот уж восемь лет, как жил один, и пять лет назад они официально разошлись.
Приехали. Будить сразу не стал, сначала расчистил снег у двери, открыл дом. Небо уже мигало проколами звёзд, снег закончился – ясная ночь. Перевел девчонку сонную. Она ничего не соображала. В доме положил ее на свою кровать, стянул валенки и шубу, прикрыл одеялом – дома-то хоть волков морозь.
А сам занялся хозяйством. Дом за время его отсутствия совсем выстудился. Всегда так– приезжал в холодный дом. Начал печь растапливать, пол мести. Самому -то без разницы этот пол, но в доме гостья.
Он кое-что сварганил на скорую руку. Перекусил. И когда дом прогрелся окончательно, уснул и он на диване в проходной комнате – сутки не спал.
А трудом проснулся оттого, что кто-то трясет его за плечо. Открыл глаза. Она уже в шубе и платке склонилась над ним.
– А Вы сумочку мою не видели?
Егор резко поднялся, она, видимо испугавшись такой его резкости, отскочила в сторону.
– Проснулась?
– Ага. А Вы сумочку мою не видели? – повторила.
– Сумочку? Какую сумочку?
– Черную такую, – она стояла перед ним, изображая руками квадрат.
– А ты куда собралась -то? – он просыпался окончательно.
– Да мне домой надо.
– А домой, это куда? -- прохрипел со сна, потянулся.
– В Буй, – тихо ответила она.
– В Буй? В какой Буй, че-то не помню такого тут.
– Это не тут, это в Костромской области, – она смотрела на него с испугом.
Он вздохнул, посмотрел за окно, потом на часы. Ого! Да они проспали до трёх дня. А зимой у них уж скоро и потемнеет. И печь совсем остыла. Девушка в валенках, одетая. Видать, собралась убежать, да не нашла сумочки.
Егор молча поднялся, подошёл к печи, начал выгребать головешки.
– А Вы не скажете – где мы? – прошептала.
– Мы-то? Мы в Холодном. Слыхала о таком?
– Не-ет, – грустно головой покачала, – Я тут мало что знаю.
– Я тебя у Сусумана подобрал, у диспетчерской. Никакой сумочки не было у тебя.
– Как это – подобрал...?
Егор посмотрел на нее с жалостью. Видать, вообще девка ничего не помнит.
– Ну, вот что. Скоро у нас ночь. Я тебя не съем и никуда не повезу. Выходной у меня. Раздевайся и давай поедим. Сейчас вот только печь налажу.
Но девчонка шубу не снимала, так и сидела одетая.
– Мне домой надо ..., – насупилась, на лбу испарина, видок так себе.
Егор молча накрывал на стол.
– Будешь? – достал бутылку водки.
Ее аж передёрнуло.
– Ну, нет так нет, – он убрал бутылку, – Тогда чаек. Да раздевайся ты, вон как от печи жарит.
И она все же сняла шубу, платок, все аккуратно повесила, прошла к столу. А потом вцепилась в кружку с горячим чаем двумя руками.
– Бери вон малиновое... , – показывал он на варенье, – Тебе надо сейчас. Поела бы.
Она мотала головой – понятно, с бодуна пить охота.
– Как ты в Сусумане-то оказалась? Помнишь?
Она держала большую железную кружку двумя маленькими ладошками, склонилась над ней, смотрела вниз и мотала головой – не помнит.
– А откуда ты?
– С Буя.
– Да понятно уж, что с Буя. Здесь-то, с Колымы, откуда?
– Я в Магадан ехала, а потом в Стекольный.
– Что? В Стекольный? Так это ж совсем в другой стороне. Туда по такой погоде сутки пилить....
– Я не знаю, – пожала плечами и опять загрустила.
Егор так ничего и не понял.
– Так ты наниматься что ли ехала?
– Нет. Я к Жене, к жениху, – она немного оживилась, даже улыбнулась краешком губ, – Сюрприз хотела сделать. В Магадане поселилась в гостинице, стала ему звонить. Он раньше так говорил – приедешь, в Магадане поселишься, отзвонишься, а уж я тебя заберу... Долго не могла дозвониться. Думаю, поеду сама. И поехала на автобусе.
– Доехала?
– Да... Долго, правда. Замёрзла там. А потом по адресу пришла, а мне сказали, что уехал он в Палатку какую-то. Предложили переночевать, а сами... В общем, убежала я... Пошла искать гостиницу, но не нашла. Меня старушка какая-то приютила. Я заболела там у нее, лечила она меня, уговаривала домой в Буй ехать. А мне ж в Палатку надо, к Жене. Она мне бутылку настойки с собой дала, чтоб я не замёрзла. Сказала, что морозы под пятьдесят. И правда холодно было, а глотнёшь, как тепло разливается по ногам. Я попутку поймала до Палатки этой, а там мужик мне ещё в эту бутылку налил... кажется ...
Она помолчала, нахмурила лоб. Потом добавила.
– Но это точно не Вы были. Другой мужик...
В общем, помнила она дальше плохо.
– Ясно. Остальное не помнишь?
– Помню..., – глаза ее стекленели.
– Чего помнишь?
– Помню, что в Палатку мы приехали. Но там мне сказали, что Женя ..., – она замолчала и вдруг грохнула кружкой и уткнулась в длинные рукава свитера, заревела жалобно, с подвыванием.
И тут у Егора вообще растаяло сердце. До того ему жаль стало девчонку. Совсем запуталась и потерялась дурочка. Это ж надо!
Но она довольно быстро утерла нос.
– Женился Женя и уехал в Сочи. А он ведь и мне Сочи обещал, – она глотнула чай, глубоко вздохнула, и сказала четко, как будто подвела итог, – Вы знаете, а я не из самого Буя. Из села. И у нас в селе уж все знают, что я к мужу поехала. А я вернусь ... Вот так!
Где потеряла большую сумку с вещами и маленькую – с документами и деньгами она не помнила совсем. Все остальное помнила какими-то урывками.
Все было ясно. Чего греха таить – в такие морозы здесь многие спасались спиртным. Вот и ее спасали. А девчонка к таким дозам оказалась непривычная.
За окном густела липкая синева уходящего дня. Поднялся ветер. Двойные стекла окон гудели.
– Ну вот что. Завтра я в рейс, спрошу в диспетчерской про сумку. Но ты тут останешься, похозяйничаешь. Фамилию-то свою напиши. И данные. Хоть бы паспорт найти. Вот ведь... горе луковое.
Он ворчал, но на душе отчего-то разливалось тепло. Он не один хотя б на пару вечеров. После отъезда жены сердце ещё не притерпелось, не привыкло и не успокоилось. Надо было дальше жить, только дом пустой всё больше и больше угнетал. Он приезжал с рейса, топил печь, стоял в тишине возле неё, прислонясь руками к её живому жаркому боку, набирался тепла, слушал, как печь ровно гудит и дышит своим добрым нутром. Стоял и думал о своей судьбе.
Неужели так и доживать бобылём, возвращаться в ледяную избу? И для кого он ее строил? Дочке дом не нужен. А ему жаль оставлять такие хоромы. За дорого не продашь, надо ещё подкопить деньжат, а уж потом...
Потом можно и в Сочи. Только не тянуло никуда.
Он успокаивался, готовил ужин, занимался хозяйством, а наутро – опять в рейс. Крутить баранку по заснеженным холодным дорогам, видно, его судьба.
***
"Зоя Ивановна Балашова ..." – прочёл Егор записку, написанную милым детским почерком. Но ни в диспетчерской, ни в городском отделе милиции паспорта девушки не оказалось.
Конечно, если в сумке были деньги, кто ж вернёт?
И Зоя задержалась в доме Егора. Они написали заявление о пропаже сумки, паспорта в ближайшем отделении милиции, теперь нужно было ждать.
Зоя, кусая ручку, написала письмо домой матери.
– А можно я напишу, что с Женей встретилась? – опустила глаза, спросила у него разрешения.
– Да как хочешь. Чего ты спрашиваешь -то?
– Не знаю. Вдруг Вы отругаете.
– Да пиши, – усмехался Егор, вот блаженная, – Ты всегда что ли разрешения спрашиваешь?
– Стараюсь. А как же иначе? Я ведь ошибиться могу.
– Ну, уж не ребенок ведь. Учись принимать решения и сама, – Егор пожимал плечами.
Он уж всё про нее знал. Долгими вечерами друг другу рассказали свои нехитрые истории. И он рассказал о себе. Как жил, про жену, про дочку. Допоздна сидели – беседовали.
И она открылась.
– Мать на все село расхвастала перед отъездом моим, что уезжаю я к мужу. Но ее понять можно – устала от сплетен. Сама я виновата. Бабы спрашивали, уточняли – с ребенком ли. Но мать отвечала, что Сонечка останется пока дома. Потом приеду за ней. Спрашивали, далеко ли? В общем, все знали, что на Колыму.
Стыдно так! Они не верили, наверное. А кто б поверил? А ведь так по-ихнему и вышло – обманул Женечка. Правы они – непутёвая я.
Я ведь славу заимела плохую в селе. Да. Уж больно легкомысленную. Поехала в город учиться, мне тогда восемнадцать было, и привезла парня. Отговаривали родители, все село отговаривало. Мать говорила – из тюрьмы Коля вышел, наплачешься. А я упрямая – чего решила, то и сделала.
А через пять лет к родителям домой вернулась. Ох и наплакалась я с ним, вытягивала из криминала, да так и не вытянула. Сел муженёк мой Коленька опять. Хорошо хоть сама не села, да дитя не родилось.
Особенно злорадствовала тогда тетка Ира – Мишка ее по мне сох, бегал на танцах, и даже делал предложение, а я... Так и говорила мне в лицо:
– Отвело Мишку! А то б с такой дурой, как ты, связался!
В общем, осталась я с родителями. Работала и никакой работы не чуралась. Грибы, ягоды на рынок носила, черемшу в лесу собирала. Устроилась на автобазу учетчицей.
Приревновала к мужу меня одна из баб там – была история с мордобитием и волосодранием. Село меня судило – хорошо ли в чужую семью-то лезть? А ведь он говорил, что расстался с ней. А я и поверила. Дурочка! В общем, повисло клеймо на мне – несчастной и не очень путевой.
Егор слушал ее и понимал – доверчивая очень да влюбчивая, оттого и неприятности себе на голову находит.
А она рассказывала, как появился потом на ее горизонте Женя – залётный хлыст. За которым и сюда ее занесло. Мужик родом из Перми, но жил и работал на севере. Обещал жениться, наговорил с три короба. Но отпуск его кончился, он уехал, а Зоя осталась беременной. Родила дочку.
"Муж" ей писал. И правда писал. Почтальонша Катерина на все село рассказывала – пишет. Клялся в письмах, что приедет вот-вот, дела задерживают, к себе звал. Видать уверен был – не поедет. А если и поедет – не найдет.
Да разве на такую даль ехать решилась бы хоть одна деревенская "запечная" бабенка? Никто б не решился. Тяжелы и страшливы на подъем сельские женщины средней полосы.
А Зоя собралась. На все село раззвонили – к мужу на Колыму едет. И как теперь возвращаться?
***
Поселил ее Егор в одной комнате, а сам жил в другой. Дома уют она навела женский – половички, скатерти, цветы где-то нашла. А он летел с рейсов домой, сломя голову. Все уж кругом заметили, что расцвел он, помолодел. И серые щеки покрылись румянцем, и брился тщательно, движения вдруг стали резки и молоды, и за спину больше не держится, не жалуется.
Он подарками Зою заваливал, шубу новую купил, платьев.
А она смущалась, от подарков отказывалась. Шубу еле уговорил надеть, когда приболела. Мол, в своей-то куцей шубейке искусственной так и будешь болеть. А она смотрела на него, глазками моргала – понимала всё: что ухаживает он, что нравится она ему. Понимала, а что делать с этим – не знала. Видно, не родилось ещё у нее никакое к нему чувство.
За чувствами своими она всегда голубкой летела. А теперь вот застыла. Старше ее Егор был на тринадцать лет. Хороший человек, а вот сомневалась. Или надумала себе чего.
А однажды пришлось взять ее с собой в рейс. В район нужно было заехать в паспортный стол для выправления нового паспорта. А на обратном пути подхватили попутчика – опоздал на автобус парень. Он возвращался домой из Магадана, где работал уже второй год после политеха.
Колымские шоферы с отметкой в путевке "Провоз пассажиров запрещен" останавливались неохотно. Места тут опасные, дороги ненадёжные – поэтому и запрещен провод пассажиров.
Машины пылили мимо, обдавая его выхлопными газами, шоферы не реагировали на его взмахи, просящую физиономию и несчастный вид. А Егор встал – пожалел паренька субтильного.
А тот юмористом оказался, анекдоты начал рассказывать. Зоя расцвела, разулыбалась, смеялась закатисто. А хорошенькая стала – шуба на ней лисья, щеки румяные.
Егор косился на них и хмурился все больше и больше. Убеждался, что не пара он ей. Вот – с молодым -то сразу ожила, с ним – интересно ей. А он старый шофер уж слишком многого хочет.
Ушло его время...
А через пару недель вдруг нашелся ее старый паспорт. Всплыл на вокзале у какого-то карманника.
Егор, скрепя сердце, велел ей собираться, сам взял билеты на самолёт, снабдил деньгами, не жалел, купил новый дерматиновый чемодан и повез в Магадан.
Она сидела в кабине чуть отвернувшись, смотрела на холмы. Уже пришла весна, дорога размыта грязью, а холмы – снежные.
– Егор Михайлыч. А я все равно уеду из села своего. Заберу Сонечку и уеду.
– Куда? – удивился он.
– Не знаю пока. Но мать позорить не хочу: опять вернулась ни с чем. Стыдно.
– Не вздумай! С ума сошла! Опять в какую-нибудь историю попадешь.
– Не попаду. На ошибках учатся. Но там не останусь. Устроюсь где-нибудь.
Егор молчал. Обдумывал. Теперь он очень переживал за нее. Очень.
– Ты ехать должна. Мы ведь не можем...
– Нет, не можем. У Вас все будет хорошо, может и жена вернётся.
– Что? – он даже забыл, что за рулём, обернулся к ней и потом ругнулся и вырулил, – Она не вернётся. Это уж точно.
Зоя посмотрела на него, заморгала.
– Вы, прям, уверены? Просто у меня тоже так один говорил, а оказывается они просто поссорились. Такая история...
– Не-ет, – Егор аж рассмеялся, – Это не про нас. У нее уже другой давно.
– А у Вас?
Какие-то странные задаёт она вопросы, подумал он.
– А у меня – никого. Вот ты была, но... Ты ж молодая совсем. Где уж...
Она молчала, рисовала пальчиком на стекле, и думала о чем-то своем, ему неведомом.
– Ты пиши мне, Зой, ладно? Я ждать буду.
– Напишу.
В аэропорту он опять наказывал из дома никуда не уезжать, а она поцеловала его в щетинистую щеку, тихо произнесла "Спасибо" и исчезла за дверями, как и не бывала.
А Егору хоть в петлю лезь. Все есть: дом, деньги, надо, так и женщины. Но никому он не нужен. Такая тоска по Зое навалилась – по глупенькой молодой девчонке, пьяной подобранной у диспетчерской. Он грыз подушку и утирал слезы. Не плакал он даже когда жена уехала, а тут ...
И цветы ее замёрзли ...
***
«Уходить от любимых людей — это самоубийство». Антон Чехов