Я пришел домой после работы, сбросил у порога ботинки и прошел на кухню. В воздухе витал легкий аромат ванили и чего-то еще, неуловимо цветочного — это духи моей жены, Марины. Она сегодня была в особенно хорошем настроении, порхала по квартире, собираясь на какое-то мероприятие с коллегами. Корпоратив, кажется.
— Я буду неотразима! — щебетала она, крутясь перед зеркалом в новом платье. — Ты не будешь скучать, котик?
— Буду, конечно, — улыбнулся я, обнимая ее со спины. — Но ты иди, отдохни. Заслужила.
Как же я ее люблю. Какая она у меня красивая, яркая, живая. Мне так повезло.
Тамара Петровна, моя свекровь, жившая с нами последние два года после смерти своего мужа, неодобрительно поджала губы, глядя на нас из кресла в гостиной. Она вообще редко что-то одобряла, но к Марине, своей дочери, питала почти священный трепет. Вся ее критика обычно доставалась мне.
— Опять на гулянку, — пробурчала она себе под нос, но так, чтобы я услышал. — Семьянином надо быть, дома сидеть.
Я сделал вид, что не расслышал. Спорить с ней было все равно что пытаться переубедить стену. Марина чмокнула меня в щеку, схватила сумочку и упорхнула, оставив за собой шлейф духов и ощущение пустоты.
Вечер тянулся медленно. Я поужинал в одиночестве, посмотрел какой-то фильм, который даже не запомнил. Тамара Петровна весь вечер вздыхала и сетовала на жизнь, на цены, на погоду и на мою, по ее мнению, недостаточную заботу о ее драгоценной дочери. Я молча кивал, привычно пропуская ее слова мимо ушей. Это был наш обычный ритуал.
Около одиннадцати вечера зазвонил телефон. Марина.
— Лешенька, милый, забери меня, пожалуйста, — ее голос звучал как-то странно, слишком звонко и возбужденно. — Мы тут немного задержались. Адрес я тебе сейчас пришлю сообщением.
— Конечно, уже выезжаю, — без колебаний ответил я.
Мне никогда не было в тягость забрать ее откуда-то. Наоборот, нравилось чувствовать себя нужным, ее рыцарем. Сообщение пришло через минуту: адрес какого-то новомодного ресторана в центре, о котором я раньше не слышал. Странно, я думал, их контора всегда отмечает праздники в одном и том же загородном комплексе. Ну, да ладно, какая разница.
Я быстро оделся.
— Куда это ты на ночь глядя? — тут же подала голос свекровь.
— За Мариной. Попросила забрать.
— Вот, догулялась, — проворчала она. — Нормальные мужья со своими женами ходят, а не по ночам их по притонам собирают.
Я промолчал, лишь плотнее закрыл за собой входную дверь. Холодный ноябрьский воздух ударил в лицо, немного отрезвляя от сонной домашней атмосферы. Дорога заняла минут двадцать. Я припарковался напротив ресторана, из которого доносилась приглушенная музыка. Фасад сиял огнями, у входа стояли дорогие машины. Я набрал Марину. Гудки шли, но трубку никто не брал.
Прошло десять минут. Пятнадцать. Двадцать. Я начал немного нервничать. Снова набрал ее номер. Гудки, гудки, тишина. Может, не слышит из-за музыки? Или телефон в сумочке оставила? Я отправил сообщение: «Я на месте, жду тебя у входа». Ответа не было.
Еще через десять минут мое терпение начало иссякать, а на смену ему приходила глухая тревога. Я вышел из машины и подошёл ближе к входу. Охранник в строгом костюме смерил меня оценивающим взглядом.
— Я жену жду, она должна выйти, — пояснил я, чувствуя себя неуютно в своей повседневной куртке среди всей этой роскоши.
Он молча кивнул. Я стоял на холодном ветру, переминаясь с ноги на ногу. Из ресторана время от времени выходили нарядные пары, смеялись, вызывали такси и уезжали. Марины среди них не было. Прошел почти час с момента моего приезда. Тревога перерастала в какое-то неприятное, сосущее чувство под ложечкой. Я набрал ее номер раз десятый, наверное. На этот раз звонок сразу сорвался. Выключила телефон? Или села батарейка?
Внутри все похолодело. Я вдруг представил себе самые ужасные сценарии. Стало не по себе. Может, зайти внутрь? Но что я там скажу? «Ищу жену, рыженькую, в синем платье»? Буду выглядеть полным дураком.
Я решил подождать еще десять минут. Ровно десять. И если она не появится, я пойду внутрь, плевать на все. Я смотрел на часы на телефоне, как цифры медленно сменяют друг друга. Сердце колотилось где-то в горле. И тут, когда до моего ультиматума самому себе оставалась пара минут, телефон завибрировал. Марина.
— Леш, прости, умоляю! — затараторила она. — У меня телефон сел, только сейчас у коллеги взяла зарядку на минутку. Слушай, мы место поменяли! Всей компанией переехали в один караоке-бар тут недалеко. Я тебе сейчас адрес скину, давай туда!
Ее голос был все таким же неестественно бодрым, но в нем слышались какие-то новые нотки. Словно она торопилась и хотела поскорее закончить разговор.
— Марин, я тебя тут уже больше часа жду на морозе, — устало сказал я. — Почему ты сразу не предупредила?
— Ой, ну завертелись, закрутились, ты же знаешь, как это бывает! Не дуйся, котик, приезжай скорее, тут так весело! Все, целую, жду!
И она повесила трубку, не дав мне даже ответить. Через секунду пришел новый адрес. Это был бар в совершенно другом конце района, километрах в пяти отсюда. Что за бред? Всей толпой сорваться посреди вечеринки и поехать в другое место? И почему нельзя было предупредить меня заранее?
Что-то во всем этом было неправильно. Какая-то фальшь, которую я чувствовал, но не мог определить. Я сел в машину. Руки слегка дрожали то ли от холода, то ли от нервов. Я завел двигатель и поехал по новому адресу, а неприятное чувство внутри только росло. С каждой минутой оно становилось все отчетливее, превращаясь из смутного беспокойства в холодное, липкое подозрение.
Когда я подъехал к караоке-бару, картина была совсем другой. Никаких дорогих машин, никакой сияющей вывески. Обычная дверь в полуподвальном помещении, откуда не доносилось ни звука. Я снова набрал Марину. На этот раз она ответила почти сразу.
— Ну ты где? — спросила она так, будто мы договаривались встретиться именно здесь.
— Я стою у входа. Тут никого нет, и музыки не слышно. Ты уверена, что это то место?
В трубке на секунду повисла тишина. Потом я услышал на заднем плане какой-то мужской смех.
— Ой, Леш… — протянула она виновато. — Я, кажется, тебе не тот адрес дала. Мы… мы у Светки дома сидим. Да, точно. Отмечаем ее повышение. Я совсем замоталась.
У Светки? Но ведь Светка, ее лучшая подруга и коллега, неделю назад улетела с мужем в отпуск на две недели. Я сам помогал им грузить чемоданы в такси.
Кровь отхлынула от моего лица. Я стоял посреди темной улицы, держал в руке холодный телефон, и мир вокруг меня начал медленно рассыпаться. Каждое ее слово было ложью. Ресторан, караоке-бар, квартира Светки… Все было ложью.
— У Светки? — переспросил я, и мой голос прозвучал глухо и чуждо. — Понятно.
Я больше не стал ничего говорить. Я просто нажал отбой.
Она мне врет. Нагло, глупо, даже не пытаясь придумать что-то правдоподобное. Она держит меня за идиота.
Я сел в машину и несколько минут просто сидел, глядя в одну точку. В голове была абсолютная пустота. Потом пустоту сменила обжигающая волна обиды и гнева. Я развернул машину и поехал. Но не домой. Я поехал обратно, к тому первому, шикарному ресторану. Зачем — я и сам не знал. Наверное, просто хотел убедиться. Увидеть что-то, что либо окончательно уничтожит меня, либо докажет, что я сошел с ума.
Подъехав, я припарковался чуть дальше, в тени деревьев, чтобы мою машину не было видно. Вечеринка, очевидно, заканчивалась. Гости выходили небольшими группами. И вот тогда я увидел ее.
Марина вышла из дверей ресторана, смеясь. Она прислонилась к плечу высокого мужчины в дорогом пальто. Он что-то шепнул ей на ухо, и она запрокинула голову, заливаясь счастливым смехом. Тем самым смехом, который я так любил. Который, как я думал, предназначался только мне.
Они не спеша пошли к парковке. Мужчина открыл перед ней дверь черного блестящего внедорожника. Она села. Он обошел машину, сел за руль, и через мгновение они плавно выехали на дорогу и скрылись за поворотом.
Я сидел, не в силах пошевелиться. В ушах звенело. Вот оно. Не воображение. Не паранойя. Вот она, правда. Холодная, острая и беспощадная. Я смотрел на пустое место, где только что стояла их машина, и чувствовал, как внутри меня что-то ломается. Безвозвратно.
Домой я вернулся далеко за полночь. Квартира встретила меня тишиной. Свекровь спала. Я прошел в нашу спальню. Марины не было. Я лег на свою половину кровати, даже не раздеваясь, и уставился в потолок. Сна не было ни в одном глазу. Я просто лежал и ждал.
Она приехала около трех часов ночи. Вошла в комнату на цыпочках, думая, что я сплю. Я слышал, как она тихонько раздевается, как шуршит ее одежда. Как она ложится рядом и старается дышать ровно. От нее пахло чужим мужским парфюмом и чем-то еще. Запахом чужой машины, чужой жизни.
Она пролежала так минут пять, а потом, видимо, решив, что я крепко сплю, достала из сумочки телефон. В темноте вспыхнул экран, осветив ее сосредоточенное лицо. Она начала быстро что-то печатать.
Я молча наблюдал за ней. В этот момент она была для меня абсолютно чужим человеком.
На следующий день я вел себя так, будто ничего не произошло. Я был вежлив, спокоен, даже улыбался. Марина, кажется, выдохнула с облегчением. Она решила, что я все «проглотил». Ее вранье про квартиру Светки, ее ночное возвращение. Она порхала по дому, рассказывая что-то про «сумасшедший девичник», а я смотрел на нее и видел только ту сцену у ресторана.
— Леш, ты какой-то молчаливый сегодня, — заметила она за завтраком.
— Устал просто, — ровно ответил я.
Тамара Петровна тут же вмешалась:
— Конечно, устал! По ночам не спит, тебя по городу разыскивает! Ты бы постыдилась, дочка!
— Мама, не начинай, — отмахнулась Марина, но на меня бросила быстрый, оценивающий взгляд.
Она боится. Боится, что я что-то понял. Но ее страх — это не страх потерять меня. Это страх быть пойманной.
С того дня моя жизнь превратилась в шпионский триллер, где я был одновременно и следователем, и главной жертвой. Я начал замечать то, на что раньше не обращал внимания. Как она прячет от меня экран телефона. Как уходит в другую комнату, чтобы ответить на звонок. Как стали появляться новые вещи — дорогая сумка, часы, о которых она говорила: «А, это премия на работе, забыла сказать».
Я больше не задавал вопросов. Я просто наблюдал. Я превратился в тень в собственном доме. Я знал, что любой прямой вопрос приведет лишь к новой лжи, к обвинениям в недоверии и ревности. Они вдвоем, с матерью, просто меня раздавят, выставив параноиком. Мне нужны были не просто подозрения. Мне нужны были факты. Неоспоримые.
Однажды Марина сказала, что идет на день рождения к подруге и вернется поздно. Я знал, что эта подруга сейчас в командировке в другом городе.
— Хорошо, повеселись, — сказал я с самой искренней улыбкой, на какую был способен.
Как только за ней закрылась дверь, я сделал то, чего никогда себе раньше не позволял. Я чувствовал себя последним негодяем, но остановиться уже не мог. В ее ноутбуке, который она по неосторожности оставила открытым, была активна ее страничка в социальной сети. Я открыл сообщения.
Руки дрожали, сердце стучало так громко, что казалось, его слышно в соседней комнате. И вот оно. Переписка с ним. С тем самым мужчиной от ресторана. Его звали Антон. Судя по сообщениям, их роман длился уже больше полугода. Там было все: планы на совместный отпуск, обсуждение их встреч, нежные слова. И обсуждение меня.
«Мой-то опять что-то подозревает, ходит мрачный. Надо быть осторожнее».
«Не переживай, котенок. Еще немного, и мы решим этот вопрос. Ты же знаешь, я все для тебя сделаю».
А потом я увидел то, что заставило меня застыть.
«Антон, а что с квартирой? Мы сможем ее как-то поделить? Она же большая, в центре. Жалко упускать».
Ответ был размытым: «Адвокат говорит, что сложно, так как это его добрачное имущество. Но есть варианты. Главное, пока не дергайся, веди себя как обычно. Мы что-нибудь придумаем».
Они обсуждали мою квартиру. Мою. Ту, что досталась мне от бабушки задолго до знакомства с Мариной. Они строили планы, как отобрать у меня мой дом.
Я закрыл ноутбук. Внутри была выжженная пустыня. Больше не было ни обиды, ни гнева. Только холодная, звенящая пустота и кристальная ясность. Игра окончена. Теперь я знал, что делать.
Следующие две недели я жил как в тумане. Я собрал все необходимые документы. Нашел хорошего юриста. Он подтвердил: квартира была оформлена на меня по договору дарения за пять лет до брака. Ни Марина, ни тем более ее мать не имели на нее никаких прав. Вообще.
Я подал на развод. Тихо, без скандалов. Я просто отнес заявление и стал ждать. Я знал, что буря грянет, когда они получат официальные бумаги. И я к ней готовился.
Этот день настал в прошлую пятницу. Я сидел на кухне, когда в квартиру буквально влетела Марина с выпученными глазами. В руках она держала конверт с судебным уведомлением. За ней, тяжело дыша, вплыла Тамара Петровна.
— Ты… ты что наделал?! — закричала Марина, тыча в меня бумагой. — Ты с ума сошел? Развод?
Я молча смотрел на нее.
— Сыночек, как же мы теперь будем?! — тут же заголосила свекровь, хватаясь за сердце. — Где мы жить будем?! У нас же ничего нет! Ты нас на улицу выгоняешь?
Ее плач был таким мастерским, таким отработанным годами манипуляций. Но в этот раз он не произвел на меня никакого впечатления.
— Мама, не плачь! — повернулась к ней Марина, и в ее глазах сверкнула сталь. — Он просто нас пугает! Сейчас мы его проучим, он все отменит! Он без нас никуда не денется!
Она посмотрела на меня с презрением и усмешкой.
Она все еще думала, что контролирует ситуацию. Она все еще думала, что я тот самый мягкий, податливый Леша, которого можно продавить, напугать, заставить чувствовать себя виноватым.
— Проучите? — спокойно спросил я. — Интересно, как?
— А вот так! — рявкнула она и вдруг с силой смахнула со стола вазу с цветами. Ваза с грохотом разбилась, осколки и вода разлетелись по всей кухне. — Будешь знать, как против меня идти! Мы из твоего дома такой свинарник устроим, что ты сам нас умолять будешь остаться! Мама, помогай!
Тамара Петровна, воодушевленная боевым кличем дочери, тут же перестала плакать и с решительным видом направилась к серванту с посудой.
Я медленно встал. Внутри меня не было страха. Только ледяное спокойствие.
— Думаю, вам не стоит этого делать, — произнес я очень тихо, но в наступившей тишине мой голос прозвучал как удар гонга.
Они обе замерли и посмотрели на меня. В моем тоне было что-то новое, чего они раньше никогда не слышали.
— Ах, ты нам еще и угрожать будешь? В моем доме?! — взвизгнула Марина, и это было ее последней ошибкой.
— В том-то и дело, Марина, — я сделал паузу, давая словам набрать вес. — Что дом — не твой. И никогда твоим не был.
Я прошел в комнату, достал из ящика стола папку с документами и вернулся на кухню. Я положил перед ней на стол свидетельство о собственности и договор дарения.
— Эта квартира была подарена мне моей бабушкой за пять лет до того, как мы с тобой познакомились, — сказал я все тем же ровным, безэмоциональным голосом. — Она является моей личной, а не совместно нажитой собственностью. По закону, после развода ни ты, ни твоя мама не имеете на нее абсолютно никаких прав. Ни на один квадратный сантиметр.
Марина смотрела на документы, и ее лицо медленно менялось. Спесь сходила с него, как дешевая позолота, уступая место растерянности, а затем и неподдельному ужасу. Она несколько раз перевела взгляд с бумаг на меня, ее губы задрожали.
Она повернулась к своей матери, которая так и застыла с рукой, занесенной над тарелками.
— Мама… — прошептала Марина. И в этом одном слове была вся глубина их катастрофы.
А потом она повернулась ко мне, и в ее взгляде мелькнула последняя искорка надежды.
— Но… мы же семья… Ты не можешь…
И тут я нанес последний удар. Я достал из папки еще несколько листков. Это были распечатки ее переписки с Антоном. Те самые, где они обсуждали, как бы отсудить у меня долю в этой квартире. Я молча положил их поверх документов.
Марина смотрела на эти листы. Ее лицо стало белым как полотно. Она медленно подняла на меня глаза, и в них больше не было ничего, кроме животного страха. Она поняла, что я знаю все. Не догадываюсь, а именно знаю.
Она пошатнулась и схватилась за спинку стула. Тамара Петровна, ничего не понимая, уставилась на дочь.
— Мариночка, что там? Что это за бумажки?
Марина не ответила. Она просто смотрела на меня. А я смотрел на нее. И в этот момент я почувствовал не злорадство, а какую-то глухую, тяжелую усталость. Усталость от этой долгой лжи.
Именно тогда, в этой звенящей тишине, Марина наконец осознала весь масштаб произошедшего. Она повернулась к матери абсолютно пустым взглядом и тихо, сдавленно произнесла:
— Мама, у нас большие проблемы…
В эту секунду вся их самоуверенность, вся их напускная спесь испарились без следа. Тамара Петровна начала оседать на стул, ее лицо приобрело сероватый оттенок. Она, наконец, поняла, что плакать и устраивать сцены больше нет смысла. Их игра была проиграна. Окончательно и бесповоротно. Я дал им два дня на то, чтобы собрать вещи и съехать. Все эти сорок восемь часов они ходили по квартире как тени, молчаливые и испуганные. Марина пыталась несколько раз заговорить со мной.
— Леша, прости меня… Я была неправа… Я все исправлю, давай начнем сначала… — лепетала она, пытаясь взять меня за руку.
Я просто отстранялся.
Слишком поздно. Все мосты сожжены. Между нами больше ничего нет, кроме пепла.
Ее мать, наоборот, теперь смотрела на меня с тихой, затаенной ненавистью. Но сказать боялась хоть слово. Пока они паковали чемоданы, я обнаружил еще кое-что. В ящике комода, под стопкой старого постельного белья, лежала папка. Та самая, которую я искал мысленно. В ней были не просто распечатки из сети. Там были копии моих документов на квартиру и визитка адвоката по семейным спорам, специализирующегося на разделе имущества. Они готовились. Готовились основательно, за моей спиной, живя в моем доме, за моим столом. Эта находка стала последним гвоздем в крышку гроба моих оставшихся чувств.
В день их отъезда приехал большой черный внедорожник. Тот самый. За рулем сидел Антон. Он даже не вышел из машины, просто ждал, пока они погрузят свои сумки и коробки. Он не посмотрел в мою сторону ни разу. Видимо, герой-любовник оказался не готов к таким проблемам.
Когда последняя коробка была погружена, Марина в последний раз обернулась, стоя на пороге.
— Ты еще пожалеешь об этом, Леша, — сказала она тихо, но в ее голосе уже не было угрозы. Только бессильная злоба.
— Я уже жалею, Марина, — ответил я. — Жалею о годах, потраченных впустую.
Я закрыл за ней дверь. И впервые за долгие месяцы в квартире стало тихо. По-настоящему тихо. Ни упреков, ни вздохов, ни лживых слов. Я прошел по пустым комнатам. Воздух казался чище. Я подошел к окну и распахнул его настежь. Морозный воздух ворвался внутрь, выметая последние остатки их запахов, их присутствия. Я смотрел на уезжающую машину, которая увозила мое прошлое. Не было ни радости, ни чувства победы. Была только тишина. И огромное, долгожданное облегчение. Будто я наконец-то смог дышать полной грудью. Будто тяжелый камень, который я носил внутри, просто исчез. Я остался один в своем доме. Но я больше не был одинок в своей правде.