Не родись красивой 7
За ужином Евдокия рассказала о разговоре с Ольгой.
Фрол слушал молча, не перебивая, ел неторопливо, на жену смотрел пристально.
— Очнулась, значит, — только и сказал он, — ну, слава Богу.
Евдокия кивнула, продолжила:
— Да, окрепла чуть. Сидит уже, ходить пробует. Голова кружится, но силы понемногу возвращаются.
Фрол ничего не спрашивал, только глядел в миску.
А вот Кондрат не сдержался:
— Мамань, а она как? Сильно худая?
— А тебе-то какое дело? — цыкнул Фрол, подняв глаза. — Не твоего поля ягода.
Кондрат притих, но глаза у него всё равно блестели — живо, с любопытством.
Фрол положил ложку, вытер рот ладонью.
— Её бы пристроить куда, — сказал.
— Куда ж ты её теперь пристроишь? — отозвалась Евдокия.— Везде теперь новая власть. Кто ж барыню приютит?
Фрол помолчал, нахмурился.
— Ну да ладно, хватит о ней. — Он поднялся. — Поздно, темно. Завтра вставать рано. Пойдёмте ложиться.
Дом быстро притих.
Парни спали на сеновале.
Кондрат долго не мог уснуть. Обдумывал всё, что услышал.
Всё, выходит, так, как они с Колькой и предполагали: это Ольга Григорьевна, барышня из той самой помещичьей усадьбы, где жил сродник Михаил.
Интересно, — думал он, — кто-нибудь догадался, что девушка пропала? Искали ли её?
Сердце билось быстро, будто от важной тайны.
Рядом ворочался Николай.
Ему тоже не спалось. Мысли возвращались к Ольге: хотелось знать, как она говорит, как держит голову, как смотрит.
Ему хотелось увидеть её при дневном свете, услышать её голос, посмотреть, как она пойдёт по земле, босиком или в обувке.
Он ловил себя на мысли, что думает о ней слишком часто — и это его смущало.
Пытался отогнать мысли, отвернулся к стене, но перед глазами всё равно вставало бледное лицо, подрагивающие ресницы, внутри поднималось странное чувство жалости, которое не давало покоя.
На другой день с раннего утра братья отправились в дорогу — повели лошадь обратно к дядьке Михаилу.
Воздух был прохладный, на траве серебрилась роса. Лошадь шагала спокойно, изредка мотала головой, заставляя звенеть маленький колокольчик.
Дорога была знакомой, к полудню добрались до дома Михаила.
Всё вокруг было так же, как и в первый раз: пахло сеном, на верёвках сушилось бельё, на завалинке грелась кошка.
Михаил встретил племянников приветливо, с улыбкой, знал, что они вернутся со дня на день.
— А, пришли! Ну, здравствуйте, хлопцы! — сказал он, отрываясь от дел. – А я вот погреб чищу.
Михаил протянул руку, поздоровались.
— Как дела? Сено перевезли?
— Всё, дядька Михаил, — ответил Кондрат. — И дрова, и сено. Теперь можно не беспокоиться. Деревья распилим, расколем — будет зимой тепло.
Михаил довольно кивнул.
— Молодцы. Смотрю, Фрол вырастил хороших работников. А как деревня у вас поживает? — спросил он, раскуривая трубку и приглашая парней присесть на лавку.
Братья переглянулись.
— Да не знаю, — пожал плечами Николай. — Всё по-старому вроде.
Кондрат усмехнулся, глядя в сторону:
— Новую власть ждём!
Михаил поднял глаза из-под бровей.
— Ну-ну... — протянул он. — Ждать можно долго. А жить-то всё одно надо. Кто пашет — тот и живёт.
За разговорами хозяин отдохнул, пригласил гостей к столу. Анна хлопотала, поставила миску с картошкой, кувшин молока, нарезала хлеб.
— Садитесь, хлопцы, — сказала. —Ешьте, отдыхайте.
Братья благодарно переглянулись.
После трапезы решили помочь дядьке Михаилу с делами.
Пока тот возился с погребом, кололи дрова, натаскали в бочку воды. Хозяева остались довольны. Вечером сидели все вместе у завалины, разговаривали.
- Пока мы новую власть ждем, старую у нас убивать начали, — словно между делом обмолвился дядька Михаил, затягиваясь трубкой.
Братья подняли головы.
— Как это? — спросил Кондрат, и голос у него дрогнул.
— А вот так, — ответил Михаил, перекрестился. — В тот день, как вы уехали, пошли наши бабы в соседнюю деревню, а на дороге … хозяева наши лежат. Барин, барыня, сын. Всех прикончили.
Повисла тишина. В речки тянуло вечерним холодком, за околицей слышался шум: там начала собираться на гулянку молодежь.
— За что же? — не удержался Колька.
— А кто ж его знает, — вздохнул Михаил. — Сейчас недобрых людей больше, чем когда. Наверное, ограбить хотели. И ограбили. Потаповы-то уезжали насовсем, чуяли, что здесь оставаться нельзя. Значит, при них и деньги, и украшения были. Не с пустыми же руками ехали.
— А куда ж ехали? — спросил Колька.
— Кто их знает, — ответил Михаил. — Теперь уж не скажут. Только не уехали, а приехали, как говорится. Говорят, богатые за границу бегут: сначала в город, на поезд, а там — куда подальше, где советской власти и в помине нет.
Колька кивнул, но в груди заныло.
Михаил между тем нахмурился, помолчал, а потом добавил:
— Только в этой истории загадка есть.
Он сделал длинную паузу, братья настороженно думали, что дядька скажет дальше. Михаил продолжил:
— У Потаповых ведь дочь была. А среди убитых её не нашли. Куда делась — неизвестно.
Братья быстро переглянулись, потом уставились на дядьку.
— Так покойники вроде не ходят, — сказал Николай, стараясь, чтобы голос звучал ровно.
— То-то и оно, — отозвался Михаил. — Значит, живая где-то. Да только куда пропала — никто не знает.
Он помолчал, глядя в даль. — А вы, хлопцы, когда домой ехали, ничего на дороге не видели?
— Нет, дядька Михаил, — поспешно ответил Кондрат. — Никого не было. Тихо всё.
— Ну значит, после вас расправились, — сказал Михаил. — Хотя и баре Потаповы были, но всё равно жалко. Люди ведь. Живые. Известное дело: мужики потом сходили, закопали всех на кладбище, крест поставили. Всё-таки хозяева были не худые, людей не гнали, три шкуры не драли. Но с другой стороны, если барышня найдется – ей всё равно не поздоровится. Народ на бывших богатеев зол. А советы и вовсе их врагами считают. Эксплуататоры, - с трудом выговорил крестьянин. Так что, как ни крути, а барышню ту, если жива осталась, ждет непременная погибель.
Он вздохнул, перекрестился второй раз.
Братья молчали.
Оба думали об одном: о той девушке в амбаре, что звали Ольгой, и о страшных словах — что ждет ее погибель.
— А вдруг всё-таки дознаются? — шептал Колька Кондрату почти в ухо, когда они, улёгшись на соломенные матрасы в сенях, глядели в тёмный потолок.
— Тише ты, дурень, — отрезал Кондрат. — Не боись, не дознаются. Никто ничего не видел.
— А вдруг кто видел? — не унимался Колька.
— А если бы видели, давно бы уж шум поднялся, — сердито сказал Кондрат. — И вообще, не будем сейчас об этом говорить. Спи.
Больше они не заговорили. За окном ухала сова, где-то храпела лошадь. Кондрат лежал с открытыми глазами, слушал дыхание брата и думал: главное — молчать.
Поднялись с рассветом.
Дядька Михаил с женой уже хлопотали по хозяйству: из трубы шёл дым, на столе парила каша.
— Дорога длинная, — приговаривала хозяйка, ставя на стол миску и крынку с молоком. — Ешьте, ешьте, соколики. Домой только к вечеру придёте.
Кондрат и Колька ели молча, благодарили за хлеб-соль.
Когда собрались в путь, Михаил вышел провожать.
— Ну что ж, бывайте, хлопцы, — сказал он. — Берегите себя и отца с матерью.
Братья поклонились, поблагодарили за помощь и пошли к своему Верхнему Логу.
Солнце уже поднималось из-за леса, лучи ложились на влажную траву. Долго шли молча.
— Всё-таки страшно..., - Колька озвучил тревожную мысль.
Кондрат не ответил. Глядел прямо перед собой, о чем то думал.
Когда подошли к тому месту, где больше недели назад разыгралась кровавая драма, остановились. Ничто не напоминало здесь о произошедшем.
Братья молча стояли, опустив головы.
Потом молча продолжили путь.
Дорога тянулась по бескрайнему полю, но уже не казалась такой долгой, как в первый раз. Впереди уже виднелись крыши Верхнего Лога.