Это случилось три года назад, но я до сих пор помню каждую деталь, каждый запах, каждый взгляд. Помню, как в руках холодили ключи от моей собственной, моей первой квартиры. Маленькая однокомнатная студия на двадцать пятом этаже новостройки, с огромным окном, из которого был виден весь город. Я копила на нее семь лет, отказывая себе во всем: в отпусках, в новой одежде, в походах в кафе с подругами. Каждая копейка шла в ту заветную копилку с надписью «Мой дом».
Когда я впервые вошла туда, еще пахло свежей краской и бетоном. Пустые гулкие стены, ни мебели, ни штор. Я стояла посреди комнаты, кружилась на месте и смеялась. Это было счастье в чистом виде, концентрированное, почти осязаемое. Мой муж, Дима, обнимал меня и говорил, какая я у него молодец.
— Вот видишь, а ты переживала. Теперь у нас есть свое гнездышко, — говорил он, целуя меня в макушку.
Да, «у нас»… Хотя копила на нее в основном я. Его зарплата уходила на текущие расходы, на аренду той квартиры, где мы жили раньше. Но я не придавала этому значения. Мы же семья. Всё общее.
Первые две недели были сказкой. Мы сами клеили обои, споря из-за рисунка, вместе собирали шкаф из Икеи, до боли в пальцах закручивая винты. Вечерами сидели на полу, на брошенном на ламинат матрасе, ели пиццу из коробки и строили планы. Как купим большой диван, как повесим на стену наши фотографии, как заведем кота. Это было наше пространство. Моя крепость. Место, где я наконец-то чувствовала себя хозяйкой.
А потом раздался тот звонок.
Я как раз протирала новое окно, наслаждаясь видом на вечерний город в огнях. На экране высветилось «Светлана Петровна». Моя свекровь. Я вздохнула и взяла трубку, стараясь, чтобы голос звучал как можно бодрее.
— Анечка, здравствуй, дорогая! — её голос был слаще меда. — Поздравляю вас еще раз с покупочкой! Такое дело провернули, молодцы! Особенно ты, трудяжка наша.
— Спасибо, Светлана Петровна, очень приятно. Мы вот как раз обустраиваемся потихоньку.
— Вот-вот, я по этому поводу и звоню! — восторженно защебетала она. — У меня для тебя новость просто замечательная! Ты же знаешь мою сестру, Любу? Так вот, ее дочка, Катюша, племянница моя любимая, в столицу учиться приехала! В медицинский поступила, умница наша!
Что-то внутри меня тревожно дрогнуло. Я знала эту манеру свекрови — подводить к чему-то издалека, с восторженными прелюдиями. Обычно это не заканчивалось ничем хорошим для меня.
— О, как здорово, — вежливо отозвалась я, продолжая машинально водить тряпкой по стеклу. — Поздравляю Катю.
— Спасибо, спасибо! — её голос прямо-таки лучился счастьем. — Так вот, подумала я… Ты себе жилье прикупила? Замечательно! Катюша как раз в столицу учиться приехала, пусть у тебя поживет!
Пауза. Тряпка замерла в моей руке. Я смотрела на свое отражение в стекле, на растерянное лицо, и не могла произнести ни слова. Вокруг меня были мои стены, мой воздух, мое выстраданное пространство. И в него вот так просто, по телефону, хотели подселить чужого человека.
— Что? — только и смогла выдавить я.
— Ну, поживет у тебя. Чего ты так удивляешься? — тон свекрови стал чуть более настойчивым, но все еще приторно-ласковым. — Общежитие ей не дали, а снимать комнату — сама знаешь, какие цены. А у тебя своя квартира, место есть. Девчонка она тихая, скромная, мешать не будет. Помогать по хозяйству станет. Тебе же легче! Семья должна помогать друг другу, правда ведь?
Семья… Какая она мне семья? Я видела эту Катю два раза в жизни на каких-то далеких семейных торжествах. Тихая девочка с косичкой и испуганными глазами. А теперь эта «тихая девочка» должна была поселиться в моей студии площадью тридцать пять квадратных метров. В моей крепости.
— Светлана Петровна… у нас очень маленькая квартира. Студия. У нас даже отдельной комнаты нет, — начала я лепетать, чувствуя, как потеют ладони.
— Да ладно тебе, Анечка, не прибедняйся! — отмахнулась она. — В тесноте, да не в обиде! Поставите ей раскладушку в уголке. Она же не навсегда, на время учебы. Пять лет пролетят — не заметишь!
Пять лет. У меня в голове зашумело. Пять лет делить свое единственное личное пространство с посторонним человеком. Пять лет жить под присмотром, без возможности просто расслабиться и побыть одной.
— Я… я должна обсудить это с Димой, — промямлила я, понимая, что это слабая попытка оттянуть неизбежное.
— А что с ним обсуждать? — искренне изумилась свекровь. — Он что, против родной сестры пойдет? Это же его двоюродная сестренка! Конечно, он будет только за! Всё, Анечка, решено! Катюша послезавтра с вещами приедет. Встреть ее хорошенько, она девочка деревенская, всего боится. Целую!
И она повесила трубку.
Я так и осталась стоять с телефоном в руке, глядя в пустоту. Радость от покупки квартиры испарилась, будто ее и не было. Остались только липкий страх и горькое чувство несправедливости. Вечером я попыталась поговорить с Димой. Он пришел с работы уставший, бросил сумку в коридоре и сразу прошел на кухню. Я подошла к нему, обняла со спины.
— Дим, мне твоя мама звонила…
— Да, я знаю, она мне тоже. Насчет Катьки, — ответил он, не оборачиваясь, доставая из холодильника кастрюлю с супом.
— И что ты думаешь?
Он наконец повернулся ко мне. В его глазах была усталость и нежелание ввязываться в конфликт. Это был его обычный режим «избегания».
— Ань, ну а что такого? Пусть поживет немного. Правда, жалко девчонку. Одна в большом городе. Мама говорит, она хорошая. Поможем ей на первых порах, а там, может, что-то и найдется.
— «Немного»? Дим, твоя мама сказала «на пять лет»! У нас студия! Где она будет спать? Где мы будем жить? Я только-только вздохнула свободно, я мечтала об этом уголке…
— Ну, мама преувеличила, ты же ее знаешь, — он попытался меня обнять, но я отстранилась. — Поживет пару месяцев, освоится, а там и с общежитием решится, или подработку найдет. Не выгонять же родственницу на улицу. Ну войди в положение! Это же моя семья.
Твоя семья. А я кто? — пронеслось у меня в голове, но вслух я этого не сказала. Я только кивнула, чувствуя, как к горлу подступает ком. Я не хотела быть плохой женой, скандальной невесткой. Я хотела, чтобы муж был на моей стороне. Но он выбрал свою маму. Как и всегда. В тот вечер я лежала на нашем матрасе на полу, смотрела в огромное темное окно и плакала. Тихо, чтобы Дима не слышал. Моя крепость еще даже не была достроена, а ее уже взяли штурмом.
Катя приехала через два дня. На пороге стояла худенькая девушка с двумя огромными клетчатыми сумками, в старенькой куртке и с испуганными глазами. Она и правда выглядела как затравленный олененок. Мое сердце дрогнуло. Может, и правда, зря я так переживаю? Может, она и впрямь тихая и незаметная?
— Здравствуйте, — прошептала она, не поднимая взгляда.
— Здравствуй, Катя. Проходи, не стесняйся.
Мы купили ей раскладушку и поставили ее в углу за шкафом, отгородив подобием ширмы. Первую неделю Катя и правда была тише воды, ниже травы. Она выходила из своего уголка, только чтобы поесть или сходить в ванную. Говорила шепотом, на все мои вопросы отвечала односложно, постоянно извинялась. Когда я готовила ужин, она мыла посуду. Когда я убиралась, она пыталась мне помогать. Я даже начала думать, что зря паниковала.
Наивная. Как же я была наивна.
Прошел месяц. Катя немного освоилась. Ее шепот сменился обычным голосом. Она уже не пряталась за ширмой, а свободно сидела на нашем диване, который мы наконец-то купили, и смотрела телевизор. Мои вещи начали таинственным образом перемещаться. То я не могла найти свою любимую кружку, а потом обнаруживала ее у Кати в уголке, грязную, с засохшими чаинками. То мой дорогой крем для лица, который я покупала по особой скидке, начал убывать с угрожающей скоростью.
Я попыталась поговорить с ней. Мягко, деликатно.
— Катюш, ты не видела мой крем? Тот, что в синей баночке.
Она сделала круглые, честные глаза.
— Нет, Аня, не видела. А что, он пропал? Может, Дима куда-то переставил?
Я знала, что Дима к моей косметике и не притрагивается. Но доказать ничего не могла. Я просто убрала всю свою косметику в ящик комода. Через пару дней я обнаружила, что замок на ящике кто-то пытался вскрыть тонким предметом — остались царапины.
Еда. Я приходила с работы уставшая, мечтая о том, что сейчас разогрею вчерашний ужин. Открывала холодильник — а кастрюля пуста.
— Кать, ты съела всю курицу? Я же оставляла нам с Димой на ужин.
— Ой, Анечка, прости! — всплескивала она руками. — Она была такая вкусная, я не удержалась! Я думала, еще много осталось. Я завтра что-нибудь куплю!
Разумеется, назавтра она ничего не покупала. И я снова стояла у плиты после тяжелого рабочего дня. Мои продукты, которые я покупала на свои деньги, исчезали с космической скоростью. Бюджет на еду вырос почти вдвое.
Я снова поговорила с Димой.
— Дима, это невыносимо. Она съедает все, пользуется моими вещами, не спрашивая. Я чувствую себя чужой в собственном доме.
— Ань, ну не преувеличивай. Она молодая, голодная, растет еще. А про крем — может, тебе показалось? Она же извиняется. Будь снисходительнее. Она же наша гостья.
Гостья. Которая живет у нас уже третий месяц и, кажется, никуда не собирается.
Напряжение росло. Я стала раздражительной, постоянно срывалась на Диму. Наш уютный мирок трещал по швам. Я приходила домой и видела на кухне гору грязной посуды, которую Катя «забыла» помыть. В ванной — ее волосы, разбросанные вещи. Моя идеально чистая, новая квартира превращалась в подобие студенческого общежития.
Однажды я вернулась с работы раньше обычного. У меня разболелась голова, и начальник отпустил меня домой. Я тихо открыла дверь своим ключом и замерла. Из комнаты доносились громкие голоса и смех. Я вошла и обомлела. Посреди моей студии, на моем новом диване, сидела Катя в окружении трех незнакомых парней. На журнальном столике стояли открытые пачки чипсов, бутылки с газировкой, а на моем любимом блюде, которое мне подарила мама, валялись какие-то объедки.
Вся компания уставилась на меня.
— Аня! Ты чего так рано? — в Катином голосе не было ни страха, ни смущения. Только досада.
— Что здесь происходит? — спросила я ледяным тоном, обводя взглядом всю эту компанию и бардак.
— Да мы тут… к зачету готовимся, — неуверенно протянул один из парней.
К зачету. С чипсами и развалившись на диване. Конечно.
— Чтобы через десять минут никого, кроме Кати, здесь не было, — отчеканила я. — И чтобы был идеальный порядок.
Я ушла в ванную, закрыла дверь и села на край ванны. Руки тряслись. Это была последняя капля. Это был уже не мой дом. Это была проходная.
Вечером состоялся серьезный разговор. Я высказала Диме все. Про постоянный бардак, про исчезающую еду, про сегодняшних гостей. Я говорила, что больше так не могу. Что либо Катя съезжает, либо я просто сойду с ума.
Дима впервые выглядел по-настоящему обеспокоенным. Он пообещал, что серьезно поговорит и с Катей, и со своей мамой. На следующий день он действительно позвонил Светлане Петровне. Я стояла рядом и слышала обрывки его фраз: «Мам, ну это не дело… Аня нервничает… Нужно что-то решать…»
А потом он замолчал и долго слушал. Его лицо становилось все более мрачным. Когда он положил трубку, он не посмотрел на меня.
— Мама сказала, что мы должны быть терпимее. Что Кате сейчас очень тяжело, у нее сложная адаптация. И что если мы ее выгоним, то вся родня будет считать нас последними эгоистами. Она… она плакала.
Плакала. Конечно. Ее любимый прием.
— То есть, ничего не изменится? — тихо спросила я.
— Я поговорю с Катей. Жестко, — пообещал он.
Он действительно с ней поговорил. После этого Катя снова стала тихой и незаметной. Но теперь в ее взгляде, когда она думала, что я не вижу, сквозила плохо скрываемая ненависть. Атмосфера в доме стала просто невыносимой. Мы жили, как три паука в одной банке. Молчаливые ужины, напряженные взгляды. Я чувствовала себя как на пороховой бочке.
Однажды я искала в шкафу какие-то старые документы и наткнулась на Димину коробку с его студенческими вещами. Просто из любопытства я открыла ее. И среди старых тетрадей и фотографий нашла небольшой блокнот. Это оказался его старый дневник. Я знала, что читать чужие дневники — плохо, но что-то заставило меня его открыть. Я листала страницы, читая о его юношеских переживаниях, и вдруг наткнулась на запись, датированную примерно за полгода до нашего знакомства.
«Сегодня приезжала тетя Люба с Катькой. Ей уже четырнадцать, совсем взрослая. Мама опять начала свою песню: «Вот вырастет Катюша, станет совсем красавицей, надо будет ее в столицу перетягивать, замуж за хорошего человека выдавать». А потом посмотрела на меня и добавила: «Может, и за тебя, Дима? Будет у нас своя, деревенская, послушная сноха, не то что эти городские фифы с гонором». Посмеялись».
У меня похолодело внутри. Я перечитала эти строки несколько раз. Послушная сноха… не то что эти городские фифы с гонором. Это про меня? Значит, план по переезду Кати существовал уже давно? И моя квартира стала просто идеальным плацдармом для его реализации?
Я закрыла дневник и положила его на место. Но семена сомнения, посеянные в тот день, начали давать ядовитые всходы. Я стала присматриваться к Диме. К тому, как он общается с Катей. Они часто перешептывались на кухне, когда думали, что я в душе. Если я входила, они тут же замолкали. Дима стал прятать от меня телефон. Раньше он мог спокойно оставить его на столе, а теперь носил с собой даже в туалет.
Однажды ночью я проснулась от жажды. На кухне горел свет. Я тихонько подошла к двери и услышала голос Димы, приглушенный, взволнованный.
— Мам, она что-то подозревает. Она злая ходит, на всё косится… Я боюсь, она скоро взорвется…
Пауза. Видимо, слушал ответ.
— Я знаю, что надо потерпеть. Но это тяжело. Она права, квартира ее. Она заработала… Да, я помню, что это для нашего же блага. Для будущего. Хорошо. Я поговорю с ней еще раз. Постараюсь успокоить.
Я отшатнулась от двери и на цыпочках вернулась в кровать. Сердце колотилось так, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди. Для нашего же блага? Для будущего? О чем они говорят? Какой план они осуществляют за моей спиной, в моей же квартире?
Всё встало на свои места в один ужасный день. Это была суббота. Дима сказал, что ему нужно помочь отцу на даче и что он вернется только поздно вечером. Катя с утра ушла, сказав, что к подруге, готовиться к экзаменам. Я осталась одна. Впервые за много месяцев я была в своей квартире совершенно одна. Тишина казалась оглушительной и прекрасной. Я включила музыку, сварила себе кофе и решила устроить генеральную уборку, чтобы вымыть из дома всю эту чужую, негативную энергию.
Я разбирала вещи в шкафу, когда мой взгляд упал на Катину полку. Там всё было сложено неаккуратно, вещиперемешаны. И среди них я увидела краешек знакомой папки. Это была папка с моими документами на квартиру. Я точно помнила, что убирала ее в самый дальний ящик комода, под стопку постельного белья. Что она делает здесь?
Руки дрожали, когда я вытащила папку. Открыла. Все на месте: договор купли-продажи, выписка из реестра… Стоп. А это что? Под основными документами лежал еще один лист. Это была ксерокопия моего паспорта. А под ней — бланк доверенности. Пустой бланк генеральной доверенности на распоряжение имуществом. С образцом моей подписи, неумело скопированным на отдельном листочке.
Воздуха не хватало. Я села на пол, прямо там, у шкафа. В голове не укладывалось. Они что, собирались подделать мою подпись? Продать мою квартиру? Или что? Зачем им это? И тут я вспомнила фразу Димы из ночного разговора: «Для нашего же блага. Для будущего».
Они хотят отобрать у меня квартиру. Мою квартиру.
В этот момент в замке повернулся ключ. Я вздрогнула. Дима? Вроде рано еще. Дверь открылась, и на пороге появилась… Светлана Петровна. Сияющая, как начищенный самовар. А за ней — Катя. И какой-то незнакомый мужчина в строгом костюме.
— Ой, Анечка! А ты дома? — свекровь ничуть не смутилась. — А мы думали, ты на работе. Ну и хорошо, даже лучше! Познакомься, это Валерий Игоревич.
Мужчина вежливо кивнул.
Я медленно поднялась с пола, сжимая в руке папку с документами.
— Что происходит?
— Анечка, у нас для тебя сюрприз! — она развела руками, будто дарила мне весь мир. — Мы тут подумали… ну что вам ютиться в этой конуре? Молодая семья, скоро детки пойдут. Тесно же будет! В общем, мы решили продать твою студию и Димину старую однушку, что в наследство от бабушки осталась, добавить немного и купить хорошую, большую трехкомнатную квартиру! В хорошем районе! Чтобы всем места хватило.
Я смотрела на нее и не верила своим ушам.
— Кто «мы»? Кто «мы решили»?
— Ну как кто? Семья! — она посмотрела на меня как на неразумного ребенка. — Я, Дима… Катюша вот помогала. Она уже и варианты присмотрела. И Валерий Игоревич нам поможет все быстро оформить. Мы и покупателя уже нашли на твою квартиру.
Она сказала это так просто, так буднично, будто обсуждала покупку картошки на рынке.
В этот момент мой взгляд упал на Катю. Она стояла за спиной у тетки, и на ее лице не было ни тени страха или смущения. Только торжество. Плохо скрываемое, хищное торжество. Она смотрела на меня сверху вниз, как победительница. И в этот миг я поняла всё. Всю схему, от начала до конца. Её приезд, ее «неуклюжесть», постоянные провокации, создание невыносимых условий… Всё это делалось для того, чтобы я сама взмолилась о переезде, чтобы я была готова на что угодно, лишь бы избавиться от нее. А если бы это не сработало, в ход пошла бы поддельная доверенность. Она была не просто племянницей. Она была орудием, тараном, которым свекровь пробивала стены моей жизни.
— Это моя квартира, — прошипела я, и каждое слово было наполнено холодной яростью. — Я ее купила. На свои деньги. Никто не будет ее продавать.
Светлана Петровна нахмурилась. Маска доброжелательности начала сползать с ее лица.
— Анечка, не глупи. Что твое — то и Димино. А что Димино — то общее, семейное. Ты что, против семьи пойдешь? Хочешь мужа без нормального жилья оставить? Эгоистка.
И тут дверь снова открылась, и вошел Дима. Он увидел нас всех, увидел папку в моих руках, мое лицо, и замер. Он всё понял.
— Дима! — я посмотрела прямо ему в глаза, ища в них хоть каплю поддержки. Хоть намек на то, что он не с ними. — Скажи им. Скажи своей матери, что они не имеют права. Скажи, что это наш дом.
Он переводил взгляд с меня на мать, потом снова на меня. Он мялся. Ему было неловко.
— Ань, ну… — начал он, и я уже по этому «ну» поняла всё. — Послушай, мама же как лучше хочет. Для нас. Для нашего будущего. Ну правда, трешка — это же лучше, чем эта студия… Мы бы все вместе жили, дружно…
Я смотрела на него, на своего мужа, на человека, которого любила, и не узнавала его. Это был не мой Дима. Это был маменькин сынок, безвольная марионетка, готовая продать меня, мою мечту, мою крепость за мифическое «семейное благо».
Внутри меня что-то щелкнуло. Оборвалось. Боль, обида, разочарование — все смешалось в один ледяной коктейль. Я больше не чувствовала ничего, кроме холодной, звенящей пустоты.
— Вон, — сказала я тихо, но так, что все вздрогнули.
Светлана Петровна открыла было рот, чтобы возразить.
— Вон. Все. Из моего дома. Немедленно.
Я указала на дверь. Мой голос не дрожал. Во мне не было истерики. Только сталь. Они, кажется, почувствовали эту сталь. Валерий Игоревич, поняв, что сделка срывается, первым деликатно ретировался. Катя, бросив на меня злобный взгляд, прошмыгнула за ним. Светлана Петровна еще пыталась что-то говорить про неблагодарность, но я просто смотрела на нее, не мигая, и она, споткнувшись на полуслове, вышла.
Последним остался Дима.
— Аня… — начал он.
— У тебя пять минут, чтобы собрать свои вещи, — сказала я, не глядя на него. — Ключи оставишь на столе.
Он стоял так еще минуту, потом молча пошел к шкафу, вытащил свою спортивную сумку и начал сгребать в нее свои футболки и джинсы. Он не сказал больше ни слова. Видимо, понял, что говорить бесполезно. Что тот мост, который он так старательно помогал сжигать своей матери, наконец-то рухнул.
Когда за ним закрылась дверь, я сползла по стене на пол. Я не плакала. Слез не было. Была только оглушающая тишина. Тишина в моей квартире. В моей.
На следующий день я сделала две вещи. Первое — сменила замки. Второе — из чистого, злого любопытства позвонила в приемную комиссию того медицинского вуза, куда якобы поступила Катя. Я назвала ее имя и фамилию. Милая девушка на том конце провода долго шуршала бумагами, а потом вежливо ответила, что в списках зачисленных за последние два года такая студентка не значится. И никогда не значилась.
Она даже не поступала. Вся эта история с учебой была ложью от начала и до конца. Просто предлог, чтобы ввинтиться в мою жизнь, в мою квартиру. План свекрови был еще циничнее и проще, чем я думала. Она просто хотела пристроить свою племянницу в столице за мой счет. А потом, если получится, и вовсе расширить жилплощадь для всей своей «семьи».
Прошло несколько месяцев. Дима пытался звонить, писать. Сначала он извинялся, потом начал обвинять меня в том, что я разрушила семью. Я не отвечала. Я просто блокировала его номера. Его мать, говорят, рассказывала всем родственникам, какая я ужасная, корыстная и злая женщина, которая выгнала на улицу несчастного мужа и его бедную сестренку. Пусть. Мне было все равно.
Я сделала в квартире небольшой ремонт. Переклеила обои в коридоре, которые мы выбирали вместе с Димой. Выбросила раскладушку и все, что напоминало о Кате. Купила тот самый большой диван, о котором мечтала. И завела кота. Рыжего, наглого, который сразу понял, кто в доме хозяин.
Иногда по вечерам я сижу у своего огромного окна, смотрю на огни города и пью чай из своей любимой кружки. В квартире тихо. Пахнет кофе и немного — кошачьим кормом. Это запах моего дома. Моей крепости, которую я отстояла. Я заплатила за нее высокую цену, потеряв не только семь лет экономии, но и веру в некоторых людей. Но я ни о чем не жалею. Я поняла одну простую вещь: твоя крепость — это не только стены. Это твои границы, твое право говорить «нет» и твое самоуважение. И никто, абсолютно никто не имеет права входить туда без приглашения.