Меня зовут Илья. Я инженер, но порой приходится быть свидетелем того, что в профессиональных хрониках обычно называют «антипримером». Сегодня история про Рамиля, мигранта из Махачкалы, который решил, что чужая страна должна уважать его капризы, а если нет — пусть полетят плитки.
Я приехал на объект ранним утром. Петроградский район, бывшая фабрика на Льва Толстого, перестроенная под апартаменты для иностранцев. Здание пахло цементом, дешевой краской и чем-то горелым, как будто старые стены помнили еще советские скандалы. На улице уже шумели машины, рабочие доставали инструменты, а Рамиль стоял в углу и курил, держа в руке замасленный план квартиры.
— Ты где был вчера? — спросил один из помощников, парень с лицом, которое явно не привыкло к долгим командировкам.
— Решал дела, — коротко ответил Рамиль, не поднимая глаз.
— Какие дела? — переспросил другой.
— Личные. — И он улыбнулся, такой улыбкой, которая одновременно обещает что-то и пугает.
Я сразу понял: этот человек не работает ради работы. Он работает ради ощущения контроля и права на месть.
Работа шла слаженно. Рамиль лично размечал поверхность, замешивал клей, выравнивал плитку лазером. Холл превращался в аккуратный серо-бежевый узор, коридоры приобретали современный вид, а у входа возник замысловатый узор, который он, похоже, создал для себя, чтобы потом разрушить. Он не разговаривал с нами о том, как красиво уложена плитка — он наблюдал, как мы смотрим на него, и это наблюдение превращалось в давление.
— Артем, — сказал он своему работодателю, когда тот пришел посмотреть прогресс, — я хочу, чтобы всё было по-честному.
— Всё будет, Рамиль, — ответил Артем, мужчина лет сорока пяти, — но расслабься, мелочи исправим.
Мелочи, как потом оказалось, Артем исправлять не собирался. И Рамиль это чувствовал. Его глаза читали: «Ты хочешь обмануть меня — я дам тебе по заслугам».
К пятнице плитка блестела под лампами, швы были аккуратными, узор у входа идеальным. Я видел, как Рамиль поглаживал край плитки, словно проверяя температуру своей победы. И вдруг Артем достал телефон и нахмурился:
— Переделывай! Цвет не тот, швы кривые…
— Это невозможно, — сказал Рамиль, — я делал всё по договору.
— Договор? — Артем сжал плечи. — Пятьдесят тысяч вам за труды, и хватит.
Я видел, как Рамиль замер. В его глазах мелькнуло что-то, что я давно заметил у мигрантов: ощущение, что чужая страна обязана платить за его нахождение здесь, за его дыхание и присутствие, а не за труд.
— Ты серьезно? — сказал он тихо, почти шепотом, — пятьдесят тысяч? За что? За бетон?
И тогда он достал перфоратор. Медленно, как будто это был музыкальный инструмент, он проверил шнур, подергал кнопку. Помощники переглянулись: кто-то испугался, кто-то, наоборот, одобрительно кивнул.
— Ребята, — сказал он, — смотрите и учитесь. Так защищают свои права.
Перфоратор заурчал, и я понял, что это будет зрелище. Он начал с углов, каждый удар вызывал разлетающиеся осколки плитки и пыль. Холл стал напоминать арену разрушения. Артем кричал:
— Стой! Стой, идиот!
Но Рамиль не обращал внимания:
— Не ценишь труд — получай голые стены!
Рабочие стояли вокруг, снимая на телефоны. Кто-то кивал: «Он молодец». Но я видел: это не демонстрация силы, это наглость. Он разрушает всё, что создавал сам, просто чтобы доказать свою правоту. В двух часах от нас в кафе могли пить кофе люди, которые платили за свои квартиры, а тут стоит мигрант, и делает сцену из своего перфоратора.
Он методично разбирал плитку, аккуратно складывал осколки, как будто готовил их к отчету. В какой-то момент он остановился, посмотрел на меня и сказал:
— Видишь, Илья, это не просто плитка. Это уважение к моему труду.
Я смотрел на него и думал: нет, Рамиль, это уважение к тебе только тогда, когда ты не разносишь чужую собственность. Когда ты не считаешь, что можно поступать по своим правилам в чужой стране.
Полиция приехала через полчаса. Протокол, объяснения, свидетели. Артем пытался кричать: «Это порча имущества!», но полицейский спокойно сказал: «Он демонтировал свою работу». Рамиль стоял с видом победителя, держа договор и фотографии.
Через неделю Артем перевел сто тысяч. Рамиль отказался:
— Лучше ничего, чем копейки, — сказал он.
Месяц спустя объект открыли заново. Новая плитка легла на старую поверхность, и рабочие шептались: «Вот как обходятся с экономными заказчиками».
Рамиль вернулся в Махачкалу, открыл свою фирму. Он теперь берет предоплату. Но его история осталась. Она напоминает нам, что мигрант в чужой стране может и работать, и разрушать. Что наглость иногда важнее закона, а чужой труд — просто фон для спектакля.
Я стоял среди бетона и осколков плитки, и думал: как же жаль, что страна терпит таких людей. И как странно, что за чужой труд приходится бороться самим.
И стою я теперь, среди осколков плитки и серой пыли, и не могу отделаться от чувства, что эта страна, где я родился, где я работаю, терпит тех, кто считает себя выше законов и чужого труда. Рамиль уехал, его фирма в Махачкале процветает, а я остался с горечью: чужой человек, мигрант, разрушил не просто бетон и керамогранит, а моё ощущение справедливости. Он показал всем, что можно идти по головам, если у тебя перфоратор и нахальная улыбка.
И мне противно видеть, как вокруг люди аплодируют его «мужеству», снимают на телефоны, обсуждают «легендарного Рамиля». Легендарного? Да это просто самоуверенный человек, который забыл, что уважение в чужой стране не приходит с паспортом и с опытом в мастерстве. Он забыл, что труд — это не только руки, это ещё ответственность. И вот результат: холл разрушен, люди, которые работали честно, нервничают, а он уехал, как будто так и должно быть.
Я недоволен этим поступком всем сердцем. Недоволен тем, что мигрант может позволить себе разрушать чужое, не думая о последствиях, и получать аплодисменты за наглость. Недоволен, что чужая страна терпит такое, давая возможность самому себе ставить законы. И я думаю: если уважение не приходит с трудом, а с разрушением, значит, мы живём в мире, где справедливость измеряется не по заслугам, а по количеству осколков на полу. И это противно, очень противно.