Утро дня, назначенного для визита в поместье Локвуда, — Хоуард-Холл, — выдалось хмурым и дождливым. Небо затянуло сплошной пеленой свинцовых туч, с которых срывался мелкий, назойливый дождь, превращавший дороги в вязкое, коричневое месиво. Для Лорелайн эта погода казалась зловещим знаком, окончательно хоронившим и без того призрачные надежды на то, что что-то может измениться.
Экипаж, присланный мистером Локвудом, был таким же, как и он сам, — добротным, прочным, лишенным какого-либо намека на изящество или комфорт. Внутри пахло кожей, дегтем и влажным сукном. Лорелайн, укутанная в свой старенький плащ, сидела на жестком сиденье и смотрела на стекающие по стеклу мутные струйки воды. Миссис Гронгер, сопровождавшая ее в качестве компаньонки, была не в духе — дождь угрожал испортить ее новое бархатное платье, — и оттого ее наставления звучали еще более язвительно и нетерпеливо.
— Помни, самое главное — произвести благоприятное впечатление на детей, — твердила она, в который раз поправляя непослушную складку на своей юбке. — Они — ключ к сердцу Локвуда. Покажи себя доброй, но твердой. Он этого ждет. И ради всего святого, не смотри на все это с таким похоронным видом! Ты едешь в свой будущий дом, а не на каторгу!
Лорелайн молча кивала, глядя на проплывавшие за окном унылые пейзажи. Поля, оголенные деревья, редкие фермы — все казалось таким же серым и безрадостным, как и ее настроение. Она пыталась представить себе Хоуард-Холл, но воображение упрямо рисовало мрачное, громадное здание с сотнями пустых, холодных комнат.
Дорога заняла около двух часов. Когда экипаж наконец свернул с главной дороги и покатил по ухоженной, но унылой аллее, обсаженной старыми, подстриженными в форме кубов липами, Лорелайн с замиранием сердца приготовилась увидеть свой новый дом.
Хоуард-Холл оказался именно таким, каким она его и боялась увидеть. Это было большое, солидное, но абсолютно лишенное архитектурного изящества строение из темно-серого камня. Оно напоминало скорее казарму или богадельню, чем семейное гнездо. Симметричные ряды одинаковых окон смотрелись уныло, а массивная дубовая дверь под строгим портиком казалась входом в крепость. Никаких увитых розами беседок, никаких клумб с цветами — лишь аккуратно подстриженные кусты самшита и гравийные дорожки, выметенные до идеальной чистоты.
Экипаж остановился у подъезда. Дверь распахнул немолодой, сухопарый слуга в строгом, неброском ливрее.
— Мисс Эверард? Миссис Гронгер? Мистер Локвуд ожидает вас в библиотеке, — произнес он глухим, бесстрастным голосом, принимая их мокрые плащи.
Внутри дом оказался таким же строгим и бездушным, как и снаружи. Полы были выложены холодным каменными плитами, стены окрашены в темные, скупые тона и украшены не картинами, а гравюрами с изображением пород скота и сельскохозяйственных машин. Воздух пах воском, старой бумагой и каким-то лекарственным, травяным ароматом. Было тихо, почти мертвенно тихо — не слышно было ни детского смеха, ни приглушенных голосов служанок.
Их провели в библиотеку. Это была просторная комната, заставленная тяжелыми дубовыми шкафами, доверху набитыми счетными книгами, сельскохозяйственными альманахами и юридическими фолиантами. Ни одного романа, ни одного сборника стихов. За массивным письменным столом, заваленным бумагами, сидел мистер Локвуд. Он поднялся им навстречу.
— Мисс Эверард, миссис Гронгер. Добро пожаловать в Хоуард-Холл, — произнес он своим обычным, лишенным эмоций тоном. — Надеюсь, дорога не была слишком утомительной.
— О, ничуть, мистер Локвуд! — тут же заверещала миссис Гронгер. — Все было прекрасно! Ваши лошади просто замечательны!
Локвуд кивнул, приняв комплимент как нечто само собой разумеющееся, и его взгляд устремился на Лорелайн.
— Я полагаю, вам не терпится осмотреть свое будущее владение, мисс Эверард. Но прежде, чем мы начнем экскурсию, я хотел бы вручить вам кое-что.
Он подошел к столу и взял оттуда продолговатую, изящную шкатулку из темного дерева. Лорелайн, сердце которой на мгновение замерло в глупой, наивной надежде, смотрела на нее с затаенным дыханием. Может быть… может быть, внутри кольцо? Или, на худой конец, изящная брошь? Что-то, что говорило бы если не о любви, то хотя бы о внимании…
Локвуд открыл шкатулку. На бархатном ложементе, поблескивая тусклым серебряным светом, лежали пуговицы. Дюжина крупных, тяжелых, искусно вырезанных серебряных пуговиц с изображением головы борзой — фамильного герба Локвудов.
— Для вашего свадебного платья, — пояснил он, наблюдая за ее реакцией— Заказал у своего ювелира в Лондоне. Чистое серебро, ручная работа. Практично, долговечно и… солидно. Вы сможете передать их нашим будущим детям.
Лорелайн смотрела на эти холодные, бездушные металлические кружочки, и внутри у нее что-то оборвалось. Последняя, слабая надежда на то, что в этом браке может быть хоть капля тепла, хоть намек на романтику, умерла, развеялась в прах. Он дарил ей не украшение, не символ любви или хотя бы привязанности. Он дарил ей… фурнитуру. Полезную, дорогую, но всего лишь фурнитуру. Это был подарок управляющему, а не невесте.
— Они… великолепны, — прошептала она, с трудом находя силы говорить. — Очень… практично. Благодарю вас, сэр.
— Я рад, что они вам по душе, — удовлетворенно произнес Локвуд, захлопывая шкатулку и протягивая ее ей. — Теперь навестим детей. Они ждут нас в малой гостиной.
Дорога в малую гостиную показалась Лорелайн дорогой на эшафот. Она сжимала в руках тяжелую шкатулку, и холод металла, казалось, проникал ей прямо в душу.
В малой гостиной, у камина, в котором весело потрескивали поленья, сидели двое детей. Мальчик лет девяти и девочка лет семи. Оба одеты в строгие, темные костюмчики, оба с бледными, серьезными лицами и большими, настороженными глазами. Увидев вошедших, они встали и вытянулись по струнке, как солдаты.
— Эмма, Чарльз, — произнес Локвуд, — это мисс Эверард. Ваша будущая мачеха.
Дети молча поклонились. Их взгляды, полные немого любопытства и скрытой враждебности, впились в Лорелайн.
— Здравствуйте, Эмма, здравствуйте, Чарльз, — мягко сказала Лорелайн, делая шаг вперед и пытаясь улыбнуться. — Очень приятно с вами познакомиться.
— Здравствуйте, мисс Эверард, — хором, словно вызубрив эту фразу, ответили они.
Наступила неловкая пауза. Лорелайн чувствовала, как под взглядами этих двух пар детских глаз она краснеет и теряется.
— Мисс Эверард очень хорошо вышивает и играет на фортепьяно, — вставила миссис Гронгер, пытаясь расшевелить ситуацию. — И, конечно, она прекрасно разбирается в ведении хозяйства.
Дети молчали, не выражая ни малейшего интереса.
— Эмма уже неплохо читает, — сказал мистер Локвуд, — а Чарльз проявляет способности к математике.
Лорелайн снова попыталась вступить в контакт.
— О, это прекрасно! Может быть, Эмма, ты когда-нибудь почитаешь мне вслух? А ты, Чарльз, можешь показать мне свои задачи?
Девочка опустила глаза, а мальчик нахмурился.
— Папа говорит, что мы не должны беспокоить вас по пустякам, мисс, — сказал Чарльз, и в его голосе прозвучала вызубренная, взрослая фраза. — У вас будет много важных дел по дому.
Лорелайн почувствовала, как ее охватывает отчаяние. Стена. Между ней и этими детьми уже была возведена высокая, непреодолимая стена отчуждения и холодной вежливости. Они были воспитаны в строгости и отстраненности, и она, чужая женщина, пришедшая на место их умершей матери, воспринималась ими как часть отцовского хозяйства, как еще один элемент распорядка, который нужно терпеть.
Остаток визита прошел в тягостной, натянутой атмосфере. Локвуд провел для них краткую экскурсию по дому, показывая безупречно чистые, но безликие комнаты, образцовые кухни и кладовые. Все было идеально, функционально и абсолютно бездушно. Даже сад, увиденный из окна, представлял собой аккуратные грядки с овощами и пряными травами, без единого намека на цветник или беседку для отдыха.
За обедом, проходившим в гнетущем молчании, дети вели себя безупречно — не разговаривали с набитым ртом, не капризничали, не смеялись. Они были похожи на маленьких, хорошо выдрессированных взрослых. Лорелайн ловила на себе их украдчивые, быстрые взгляды, полные не детского любопытства, а настороженности и недоверия.
Когда настало время уезжать, Лорелайн испытывала почти физическое облегчение. Она попрощалась с детьми, те ответили ей ледяными, вежливыми реверансами. Мистер Локвуд проводил их до экипажа.
— Надеюсь, вы получили представление о ваших будущих обязанностях, мисс Эверард, — сказал он, помогая ей подняться в карету.
— Да, сэр, — тихо ответила она.
— Прекрасно. До свадьбы тогда.
Он кивнул и отступил назад. Экипаж тронулся, и Хоуард-Холл, мрачный и недружелюбный, начал медленно удаляться, скрываясь за пеленой дождя.
Обратная дорога была еще мучительнее, чем поездка туда. Миссис Гронгер, довольная удачным, по ее мнению, визитом, болтала без умолку, строя планы и расхваливая практичность мистера Локвуда. Лорелайн не слушала ее. Она сидела, сжав в руках злополучную шкатулку с пуговицами, и смотрела в мокрое, запотевшее окно. Внутри нее была лишь ледяная, всепоглощающая пустота.
Вернувшись в Гринторн-Мэнор, она молча поднялась к себе в комнату, сославшись на усталость. Девушка сбросила с себя мокрое платье, надела старый потертый халат и подошла к зеркалу. Та самая, последняя связь с другой жизнью. Она знала, что это безумие, что надеяться не на что, но отчаяние ее было так велико, что оно заглушало голос разума.
Она зажгла свечу и поставила ее перед зеркалом. Пламя колебалось, отбрасывая на стены причудливые тени.
— Сильван, — прошептала она, и ее голос прозвучал хрипло и несмело. — Сильван, если ты можешь меня слышать… если ты вообще был… мне так страшно. Я не могу этого сделать. Я не могу жить в этом холодном доме с этими несчастными, запуганными детьми и с человеком, который дарит на свадьбу пуговицы.
Она говорила тихо, быстро, почти бессвязно, изливая в тишину комнаты всю свою боль, весь свой ужас.
— Ты обещал найти меня. Ты обещал. Я знаю, это было глупо с моей стороны верить, но… я больше ни во что не верю. Ни во что. Он убьет во мне все живое. Он уже почти убил.
Слезы текли по ее лицу, но она не обращала на них внимания, впиваясь взглядом в темную глубину стекла, умоляя, begging хоть о каком-то знаке.
— Пожалуйста… — ее голос сорвался на шепот. — Если ты есть… просто дай мне знать. Один лишь знак…
И тогда ей показалось. Показалось, что в глубине зеркала, за привычным отражением ее заплаканного лица, на мгновение дрогнул свет. Показалось, что промелькнул смутный, знакомый абрис… беспокойные глаза… черты, искаженные тревогой… Она замерла, затаив дыхание, сердце ее бешено заколотилось.
— Сильван? — вырвался у нее полный надежды вопросительный шепот.
Но образ, если он и был, рассыпался, исчез, поглощенный тьмой. Зеркало снова стало просто куском стекла, отражающим ее одну — одинокую, испуганную, с разбитым сердцем. Лишь пламя свечи колыхалось, напоминая о мимолетной игре света и тени, которую ее воспаленное сознание приняло за чудо.
Она простояла так еще несколько минут, всматриваясь в пустоту, но ничего больше не произошло. Чудо не случилось. Она осталась одна со своим горем.
Лора медленно отступила от зеркала, потушила свечу и опустилась на кровать. Шкатулка с серебряными пуговицами лежала на столе, тускло поблескивая в темноте. Свадебный подарок. Символ ее будущей жизни — практичной, долговечной и безрадостной, как этот холодный металл.
Она закрыла глаза, прижавшись лицом к подушке, и тихо, безнадежно зарыдала. Впереди у нее была вся жизнь. Долгая, правильная, серая жизнь миссис Локвуд. И единственным напоминанием о ослепительной вспышке чуда в этой жизни теперь будут лишь холодные серебряные пуговицы на ее свадебном платье.
В следующей главе все решится! Надеюсь, вы ждете развязки =)