Последующая неделя растянулась в искажённую временную ленту, где каждый день проживался словно в густом, тягучем сиропе. Время будто замедлило свой бег, позволяя каждой детали проникнуть в сознание Светланы с мучительной ясностью.
Она ловила новости, как одержимый радиолюбитель, настроившийся на дальнюю, запретную волну. Обрывки телефонных разговоров в коридоре, украдкой брошенные косые взгляды коллег, приглушённые шёпоты в курилке: всё складывалось в тревожную мозаику. Когда-то она познакомилась с Николаем благодаря работе в смежных офисах, после их разрыва все коллеги обсуждали двойное предательство, а теперь у них появилась новая пища для судачеств.
— Слыхали про Николая? — донёсся до неё приглушённый голос одной из сотрудниц. — Говорят, «золотой мальчик» вдруг споткнулся на ровном месте…
Света замерла, делая вид, что изучает документы на столе, но каждое слово впивалось в сознание, как острый осколок.
Отдельные случайности перестали быть разрозненными событиями. Они начали выстраиваться в чёткую цепь, звено за звеном, словно костяшки домино, готовые рухнуть одна за другой.
Сначала громкий провал сделки. Затем едва не ставшая трагедией авария с Таней.
А следом…
Однажды, задержавшись в офисе допоздна, Света услышала из пустого коридора яростный голос Николая. Он орал в телефон, и каждое слово, прорвавшееся сквозь тонкую перегородку, било наотмашь:
— Они все как с цепи сорвались! Как будто их всех, чёрт возьми, сглазили!
Горькая ирония этой случайно услышанной фразы заставила её сжаться внутри, будто от удара током. Она прижала ладонь к груди, чувствуя, как бешено колотится сердце. «Сглазили… Он сам не понимает, насколько близок к правде».
Потом, по сарафанному радио, пришла очередная новость о Тане. Несмертельная, но до унижения обидная и досадная авария на подземной парковке у бутика. Она своей же рукой поцарапала новую машину, предмет нескрываемой гордости и главный символ её «заслуженного» нового статуса. Чиркнула бочиной о бетонный столб, который просто невозможно было не заметить.
В офисе шептались, переглядываясь:
— Бедняжка была сама не своя… Чуть ли не рыдала от досады.
Света наблюдала за всем этим разворачивающимся спектаклем со смешанным чувством. Первоначальный страх почти отступил, и его место заняло жутковатое увлечение процессом. Она была подобна хирургу‑исследователю, который со стороны, скрестив руки, наблюдает за тем, как созданная им же искусственная опухоль начинает пускать метастазы в организме ничего не подозревающего пациента.
Было противно.
Тошнотворно.
И в то же время невыразимо притягательно.
Однажды она увидела их мельком, Николая и Таню, выходящих из дорогого ресторана. Они не смеялись, не обнимались, не держались за руки. Шли рядом, но будто в параллельных реальностях, погружённые каждый в свои мрачные мысли.
Его лицо было осунувшимся и измождённым, под глазами залегли тёмные круги, а уголки рта опустились в горькой складке. Её обычно безупречная поза стала скованной и скомканной, плечи опущены, взгляд рассеянный. Между ними случилась трещина. Та самая, зияющая и безобразная, которую Светлана так отчаянно хотела увидеть.
«Они уже не те, кем были», — подумала Света. — «Что‑то сломалось. Навсегда».
Она повернулась и пошла прочь, но через несколько шагов остановилась, будто что‑то заставило её обернуться. Николай и Таня всё ещё стояли у входа в ресторан, два силуэта на фоне серого неба, два человека, чьи жизни неумолимо катились под откос.
В один из вечеров Света сидела у панорамного окна. Город внизу медленно зажигался: тысячи холодных огней вспыхивали один за другим, словно звёзды, упавшие с неба на асфальт. В руках она держала чашку травяного чая, но напиток давно остыл, а она даже не притронулась к нему. Взгляд рассеянно скользил по огненным нитям улиц, но мысли были далеко.
Тишину разорвал резкий звонок в дверь. Сердце на мгновение сжалось, хотя она знала, кто стоит за дверью, ещё до того, как подошла и прильнула к глазку.
На пороге стояла Наташа с бутылкой дорогого красного вина в руке и своей неизменной ухмылкой, играющей на губах. В её глазах светилось что‑то неуловимое: то ли любопытство, то ли едва скрываемое торжество.
— Пришла проведать новоиспечённую ведьму, — объявила она, проходя внутрь и деловито оглядывая квартиру. Взгляд скользнул по тому самому месту на полу, где неделю назад плясали язычки чёрных свечей. Казалось, Наташа могла видеть сквозь слои ламината и бетона запечатанную там тёмную энергию.
Они устроились в гостиной.
Наташа открыла вино и налила его в два огромных бокала. Алый напиток переливался в приглушённом свете, напоминая Свете кровь. Тишина между ними набухала, натягивалась, как струна, готовая лопнуть от малейшего прикосновения.
— Ну что, — наконец произнесла Наташа, отхлебнув вина и пристально глядя на Свету через тонкий край хрустального бокалаф. — Как твои… грёзы? Сбываются?
Вопрос повис в воздухе. В нём не было простого человеческого любопытства, только экзаменаторский тон, будто она принимала зачёт у нерадивой ученицы.
Света опустила взгляд на тёмно‑рубиновую жидкость в своём бокале. Она крутила бокал в пальцах, наблюдая, как вино оставляет на стекле причудливые разводы.
— Они… ссорятся, — тихо выдавила девушка, словно делая признание. Слова выходили тяжело, будто пробивались сквозь невидимую преграду. — У них проблемы. Очень серьёзные.
— Я знаю, — парировала Наташа с лёгкой усмешкой. — Мир, детка, до смешного тесен. Особенно мир чужого неудачничества и провалов. Он, как чёрная дыра, всё сочащееся болью в себя затягивает и преумножает.
Света сглотнула. В горле стоял ком от осознания того, что всё происходит на самом деле.
— Это… это действительно работает, — прошептала она больше для самой себя, чем для сидящей рядом женщины. Голос звучал почти растерянно, будто она всё ещё не могла поверить в реальность происходящего.
— А ты что, сомневалась? — Наташа коротко фыркнула. — Я же говорила с самого начала. Боль это самое лучшее топливо. А ты свою боль… грамотно, я бы даже сказала, виртуозно преобразовала. Направила в нужное русло. И, как видишь, получила вполне осязаемый результат.
Света безвольно опустила руки. Она искала нужное, точное слово, чтобы описать охватившее её смятение: смесь страха, изумления и странного, пугающего восторга.
— Но я… я не думала, что всё будет так… — голос дрогнул.
— Реально? — легко и быстро подсказала Наташа, как отличница у доски. — Осязаемо? А как же иначе, дорогая? Ты думала, это будет как в дешёвом голливудском триллере: подует таинственный ветер, свечи разом погаснут, и на этом всё кончится? Нет, милая. Настоящая, глубинная магия: это всегда грязь, чужая боль и неотвратимые последствия. Она всегда оставляет после себя шрамы. И не только на жертвах.
Она одним глотком допила своё вино до дна и с лёгким стуком поставила пустой бокал на стеклянный столик и поднялась с дивана. Звук прозвучал как финальный аккорд, как точка в конце предложения, которое Света не решалась произнести вслух.
Света подняла взгляд на подругу:
— Что дальше? — наконец спросила Света, и голос её прозвучал непривычно твёрдо.
— Наслаждайся открывшимся тебе зрелищем, — её голос звучал ровно, почти ласково, но в интонациях сквозила сталь. — Ты это, без сомнения, заслужила. Они получили сполна по своим заслугам.
Света не шевелилась.
— Но помни хорошенько мои слова, Свет, — Наташа чуть наклонила голову, и в её взгляде мелькнуло что‑то неуловимое, то ли предупреждение, то ли угроза. — Бумеранг, какой бы он ни был, всегда возвращается в точку броска. Ты его запустила, вложив в него всю свою душу. Теперь сиди и жди, когда он, описав свою дугу, вернётся обратно. К тебе. И не говори, что я тебя не предупреждала, — Наталья прошла к двери, — не провожай. Чао, крошка!
Дверь тихо щёлкнула, закрываясь. Звук эхом отозвался в квартире, словно последний аккорд завершённой симфонии.
Света осталась одна.
Она медленно подошла к окну. За стеклом простирался бесконечный лабиринт из бетона и света. Где‑то там, в этом холодном, равнодушном мире, двое людей, которых она когда‑то так искренне и глубоко любила, переживали тяжёлый кризис.
Кризис, который она сама же на них и наслала.
Она прижала ладонь к стеклу. Холод пробрался под кожу, но она не отстранилась. Внутри что‑то дрогнуло, не радость, нет, а странное, непривычное чувство, похожее на горький восторг. Первый сладкий вкус настоящей мести коснулся её языка. Он был странным, непривычным и отдавал пеплом.
«Они страдают. Так, как страдала я», — подумала она, но вместо удовлетворения ощутила лишь пустоту.