Это был один из тех идеальных субботних дней в конце мая, какие бывают, наверное, всего несколько раз в году. Солнце светило по-летнему, но воздух был еще по-весеннему свеж, пахнущий молодой листвой и цветущей сиренью. Мы с мужем, Игорем, приехали к его матери, Валентине Петровне, на дачу. Обычные семейные выходные: помочь ей с огородом, поесть шашлыков, подышать свежим воздухом. Я любила эти поездки. Они были островком спокойствия в нашей суетливой городской жизни.
Участок у Валентины Петровны был небольшой, но невероятно ухоженный. Каждый цветок, каждый кустик смородины стоял на своем месте, словно солдат в строю. В центре сада под старой яблоней ждал своего часа мангал, а рядом на деревянном столе уже стояли миски с маринованным мясом и свежими овощами. Игорь, засучив рукава, колдовал над углями, а я помогала свекрови накрывать на стол.
— Леночка, какая же ты у меня умница! — щебетала Валентина Петровна, расставляя тарелки. — Всё-то у тебя в руках горит! Не то что некоторые.
Она всегда так говорила. С одной стороны — комплимент, а с другой — едва уловимый укол в чью-то сторону. Наверное, в сторону жены её второго сына, с которой они не ладили. Или, может, это просто её манера речи? Я улыбнулась и решила не придавать этому значения. Атмосфера была слишком хорошей, чтобы портить её догадками.
— Да что вы, Валентина Петровна, это же просто салат нарезать, — ответила я, раскладывая свежие огурцы и помидоры.
— Просто, да не просто, — она поправила белоснежную скатерть. — Во всём душа нужна. Вот у тебя она есть. Чувствуется.
В её голосе звучала такая искренняя теплота, что все мои сомнения тут же улетучились. Она подошла ко мне, обняла за плечи. От неё пахло землёй, пионами и чем-то неуловимо домашним, как от маминых пирогов в детстве. Я расслабилась. Рядом пыхтел Игорь, дым от мангала аппетитно щекотал ноздри, пели птицы. Идиллия.
Мы сели за стол. Игорь как раз снял первую партию румяного, сочного шашлыка. Мы болтали о пустяках: о погоде, о планах на отпуск, о новом сорте помидоров, который свекровь посадила в этом году. Я сидела, прислонившись к плечу мужа, и думала, как же мне повезло. И с мужем, и с его матерью. Многие подруги жаловались на свекровей, рассказывали страшные истории. А моя… моя была золотой. По крайней мере, мне так казалось.
Примерно через час, когда мы уже доедали вторую порцию мяса и пили чай с чабрецом, Валентина Петровна вдруг схватилась за голову.
— Ой, что-то голова разболелась. Наверное, на солнце перегрелась, — пожаловалась она, страдальчески морщась. — Леночка, у тебя в сумочке, кажется, были таблетки от головы? Ты на той неделе говорила, что всегда с собой носишь.
— Да, конечно, сейчас принесу, — я уже собиралась встать.
Сумка моя лежала на скамейке у входа в домик, метрах в десяти от нас.
— Да сиди, сиди, милая, отдыхай! — остановила она меня. — Ты и так сегодня набегалась. В какой сумочке, в большой, бежевой? Я сама схожу, мне пройтись как раз полезно.
— В бежевой, да. В боковом кармашке на молнии, — без задней мысли подсказала я.
— Вот и хорошо, вот и чудненько, — проворковала она и, тяжело поднявшись, пошла к дому.
Я проводила её взглядом. Какая же она всё-таки заботливая, — подумала я. — Даже не дала мне встать. Игорь улыбнулся мне и подлил в чашку горячего чая. Я откинулась на спинку стула и закрыла глаза, подставляя лицо ласковому солнцу. Мир был прекрасен и гармоничен. Я и не подозревала, что через несколько минут он расколется на тысячу мелких осколков, а эта идиллическая картинка навсегда останется в прошлом, как выцветшая фотография о жизни, которой больше нет.
Она вернулась минуты через три. Улыбающаяся, свежая.
— Ну вот, нашла. Спасибо, Леночка, ты меня просто спасла, — сказала она, садясь на свое место. — Голова прямо на глазах проходить начинает.
Я кивнула, не придав этому никакого значения. Мы продолжили нашу ленивую дачную беседу. Но что-то изменилось. Воздух будто стал плотнее. Или это мне только показалось? Я посмотрела на свекровь. Она с аппетитом ела яблочный пирог, но её взгляд был каким-то отсутствующим. Она смотрела сквозь нас, сквозь яблони, куда-то вдаль. А на губах играла едва заметная, странная улыбка.
Мне стало неуютно. Это было иррациональное, подкожное чувство. Знаете, как бывает, когда вроде бы всё хорошо, но какая-то мельчайшая деталь не на своем месте, и мозг бьет тревогу, хотя ты еще не понял, что именно не так. Я попыталась отмахнуться от этого ощущения. Мало ли, о чём человек может задуматься. Может, о своем огороде переживает. Но тревога не уходила. Она поселилась где-то в солнечном сплетении холодным, липким комком.
Прошло еще минут двадцать. Мы с Игорем начали собираться домой — нужно было успеть до вечерних пробок. Я пошла за своей сумкой, чтобы достать ключи от машины. Подойдя к скамейке, я взяла её в руки. Она показалась мне какой-то… другой. Более легкой, что ли? Бред какой-то. Паранойя на ровном месте. Я открыла основной отдел, проверила кошелек, документы — всё на месте. Потом сунула руку в боковой карман на молнии. Тот самый, где всегда, вот уже пять лет, лежала связка ключей от нашей квартиры. Всегда. Это было моё правило, мой пунктик. Ключи от квартиры — в боковом кармане. Ключи от машины — в основном.
Карман был пуст.
Я похлопала по нему снаружи. Пусто. Я вывернула его наизнанку. Ничего. Сердце сделало неприятный кульбит и забилось быстрее.
Так, спокойно. Без паники. Может, я их выложила, когда искала что-то другое?
Я вытряхнула всё содержимое сумки на скамейку. Помада, влажные салфетки, паспорт, кошелек, телефон, зеркальце, расческа… Ключей от квартиры не было.
— Игорь! — позвала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Ты мои ключи от дома не видел?
Он подошел, всё еще расслабленный и умиротворенный.
— Нет, а что?
— Их нет в сумке.
— Наверное, дома забыла, — беззаботно предположил он. — У меня же есть свои, не переживай.
— Я не могла их забыть! — мой голос стал на тон выше. — Я выходила из квартиры последней, закрывала дверь. Я точно помню, как положила их в карман сумки. Я всегда так делаю!
К нам подошла Валентина Петровна. На её лице было написано искреннее участие.
— Что случилось, деточки? Что-то потеряли?
— Да вот, Лена ключи найти не может, — пояснил Игорь.
— Ох, беда-то какая! — всплеснула руками свекровь. — Леночка, а ты хорошо посмотрела? Может, в машине оставила? Или в карман куртки положила? Молодые, всё на бегу, всё в спешке…
Она говорила так сочувственно, так заботливо, но что-то в её глазах меня насторожило. Слишком яркий блеск. Слишком живой интерес. Я вспомнила её странную улыбку за столом. И то, как она сама вызвалась пойти за таблеткой. И как сумка показалась мне легче…
Нет. Не может быть. Зачем ей это? Это же абсурд!
— Я уже везде посмотрела, — глухо ответила я, запихивая вещи обратно в сумку. — Их нигде нет.
— Ну, найдутся! Куда они денутся с подводной лодки! — бодро заключила она и пошла в дом, напевая какую-то песенку.
А я осталась стоять со своей сумкой, и холодный ком в груди разрастался, превращаясь в ледяную глыбу. Я посмотрела на Игоря. Он был совершенно спокоен. Для него это была просто досадная мелочь. Потерялись ключи, бывает. Но для меня это была не мелочь. Моё внутреннее чутье кричало об опасности.
Мы попрощались и сели в машину. Всю дорогу я молчала, прокручивая в голове события последних двух часов. Каждое слово, каждый взгляд Валентины Петровны. Её жалоба на головную боль выглядела теперь такой фальшивой, такой наигранной. Её поход к моей сумке… Она что-то взяла. Она точно что-то взяла. Но зачем? Зачем ей наши ключи? Сделать дубликат? Зачем? Прийти, когда нас нет дома? Порыться в вещах? Эта мысль была настолько дикой и унизительной, что я гнала её от себя. Это же мать Игоря, женщина, которая называет меня «дочкой» и печет для нас пироги.
Я вспомнила, как неделю назад мы ужинали все вместе, и я рассказывала, что мы установили в квартире систему видеонаблюдения. Просто на всякий случай, для спокойствия, когда уезжаем в отпуск. Там было две небольшие камеры: одна в прихожей, другая в гостиной. Свекровь тогда очень заинтересовалась.
— Ой, и что, прямо на телефон можно смотреть, что у вас дома делается? — с детским любопытством спросила она.
— Да, есть специальное приложение, — объяснила я. — Очень удобно.
— Надо же, до чего техника дошла! — поцокала она языком. — А не страшно, что за вами подглядывать будут?
— Да кто за нами будет подглядывать? — рассмеялся тогда Игорь. — Это же для безопасности.
Сейчас этот разговор всплыл в моей памяти, окрашенный зловещими тонами. Она знала про камеры. Но, может, она о них забыла? Или решила, что мы их включаем, только когда уезжаем надолго?
В голове всё путалось. Я чувствовала себя героиней какого-то дурного спектакля. Я посмотрела на мужа. Он спокойно вел машину, постукивая пальцами по рулю в такт музыке. Сказать ему о своих подозрениях? Он решит, что я сошла с ума. Обвинять его мать в воровстве ключей на основании каких-то смутных ощущений? Он этого не простит.
Нужно было доказательство.
И тут меня осенило. Камеры. Приложение.
Руки задрожали. Я медленно достала из сумки телефон. Интернет за городом был не очень, но мне нужен был всего один короткий сеанс. Один взгляд.
— Что ты делаешь? — спросил Игорь, мельком взглянув на меня.
— Да так, почту рабочую проверю, — соврала я.
Я нашла на экране иконку приложения. Сердце колотилось где-то в горле. Пожалуйста, пусть там будет пусто. Пожалуйста, пусть я окажусь сумасшедшей параноичкой, и мне будет стыдно за свои мысли.
Палец завис над иконкой. Я боялась нажать. Боялась увидеть то, что разрушит наш мир. Но еще больше я боялась оставаться в неведении. Я нажала.
Значок загрузки вращался мучительно долго. Секунда. Две. Пять. Наконец, экран моргнул и появилось изображение.
Это была наша гостиная. Залитая дневным светом, пробивающимся через шторы. И посреди комнаты стояла она. Валентина Петровна.
На секунду я перестала дышать. Мир сузился до размеров экрана телефона. Вот она, в том же цветастом халате, в котором была на даче. Она не просто стояла. Она методично, без всякой спешки, перебирала документы на моём рабочем столе. Она открыла ящик, заглянула внутрь. Потом подошла к нашему книжному шкафу и сняла с полки небольшую декоративную шкатулку, где я хранила свои скромные украшения — бабушкины сережки, подаренную Игорем цепочку. Она открыла её.
Во рту пересохло. Воздуха не хватало. Я видела, как она действует — спокойно, уверенно, как у себя дома. Никакой спешки, никакого страха. Словно она делала это уже не в первый раз. Она была не на даче. Она была не с нами. Она была там. У нас дома. В нашем личном пространстве, в нашей крепости. И она рылась в наших вещах.
Но как? Она же была с нами! И тут до меня дошло. Дача была всего в пятнадцати минутах езды от нашего дома. Когда она пошла за «таблеткой», она просто взяла ключи. Потом, дождавшись, когда мы уедем, она спокойно поехала в нашу квартиру. Наверняка у неё была припасена машина такси где-то за углом. А её жалоба на головную боль, её забота… всё это было театром. Дешевым, лживым спектаклем, разыгранным для того, чтобы украсть у меня ключи.
Я переключилась на вторую камеру — в прихожей. Пусто. Значит, она еще там.
К горлу подкатила тошнота. Меня трясло. Не от злости, а от омерзения. От осознания масштаба лжи и предательства. Человек, которого я почти считала второй матерью, обнимала меня, говорила комплименты, а в это время вынашивала план, как проникнуть в мой дом и копаться в моем белье.
Я молча протянула телефон Игорю.
Он нахмурился, не понимая.
— Что это?
— Просто посмотри, — прошептала я. Голос меня не слушался.
Он взял телефон. Сначала на его лице было недоумение. Потом оно начало меняться. Брови сошлись на переносице. Расслабленная улыбка сползла. Глаза расширились от неверия. Он смотрел на экран, потом переводил взгляд на дорогу, потом снова на экран. Я видела, как желваки заходили у него на скулах. Его лицо стало белым, как полотно. Он резко нажал на тормоз, и машина остановилась у обочины.
Он больше не смотрел на телефон. Он смотрел прямо перед собой, в лобовое стекло, но я знала, что он ничего не видит. Он видел только свою мать, хозяйничающую в нашем доме.
— Смотри, что делает твоя мать! — только и смогла я вымолвить. Слёзы душили меня. Не слёзы обиды, а слёзы бессилия и шока.
Игорь молчал. Его руки, сжимавшие руль, побелели. Я никогда не видела его таким. В один миг из любящего, немного наивного сына он превратился в мужчину, которого предал самый близкий человек.
— Она… — он не мог подобрать слов. — Она говорила, что у неё болит голова…
Он резко развернул машину. Я думала, он поедет обратно на дачу, чтобы устроить скандал. Или домой, чтобы застать её на месте преступления. Может быть, в полицию.
— Куда мы едем? — спросила я, вытирая слёзы.
— Сейчас увидишь, — глухо ответил он.
Его лицо было каменно-непроницаемым. Но я увидела, как в уголке его глаза блеснула слеза, которую он тут же смахнул. Ему было не просто больно. Его мир рухнул точно так же, как и мой.
Мы проехали поворот на наш дом. Мы не поехали на дачу. Мы мчались по шоссе в противоположную сторону, вглубь города.
И тут я увидела, что Игорь увеличил изображение на моем телефоне. Он вглядывался в то, что Валентина Петровна держала в руках, вытащив из ящика стола. Это были не просто бумаги. Это была синяя папка. Наша синяя папка. Я знала, что в ней. Там лежал договор на квартиру его покойной бабушки. Квартиру, которую она завещала лично ему, своему любимому внуку. Мы хранили эти документы у себя, потому что не доверяли остальным родственникам.
Она искала не мои побрякушки. Она искала документы на квартиру. Это было уже не простое любопытство. Это была спланированная акция.
Я бросилась не в полицию. Вернее, Игорь принял это решение за нас обоих, и я была с ним полностью согласна. Полиция — это долго, грязно, это протоколы и заявления. Это вынос сора из избы на всеобщее обозрение. Наказание, которое мы для неё придумали, было гораздо хуже. Оно было тихим, семейным и от этого еще более сокрушительным.
Через двадцать минут мы остановились у старой сталинской высотки в центре города. Здесь жил дядя Паша — Павел Андреевич, старший брат отца Игоря. Старейшина семьи. Негласный глава клана, чье слово было законом для всех, включая Валентину Петровну. Человек старой закалки, с несгибаемыми понятиями о чести и порядочности. Игорь выключил зажигание и повернулся ко мне.
— Ты готова? Назад дороги не будет.
Я кивнула.
Мы поднялись на третий этаж и позвонили в массивную дубовую дверь. Нам открыл седовласый, крепкий старик с пронзительными голубыми глазами.
— Игорь? Леночка? Что-то случилось? — спросил он, сразу почувствовав неладное.
Мы молча вошли в его просторную, пахнущую старыми книгами и табаком квартиру. Игорь, не говоря ни слова, протянул ему мой телефон с застывшим на экране изображением. Дядя Паша надел очки, долго смотрел на экран. Его лицо каменело на глазах.
— Это… Валентина? У вас дома? — тихо спросил он.
— Да, — ответил Игорь. — Прямо сейчас. Она украла у Лены ключи, сказала, что у нее болит голова, и поехала к нам. Она ищет документы на бабушкину квартиру.
Дядя Паша снял очки и тяжело опустился в кресло. В комнате повисла оглушительная тишина. Было слышно лишь тиканье старинных часов на стене.
Я понимала, что только что мы запустили механизм, который разрушит их семью в том виде, в каком она существовала. Но другого выхода не было. Ложь должна была быть разоблачена. Предательство — названо своим именем. И судить его должен был не безликий закон, а тот, чьего суда она боялась больше всего на свете. Суда семьи.
Дядя Паша поднял на нас свои выцветшие, но всё еще пронзительные глаза. В них не было жалости. Только холодная, ледяная ярость и горькое разочарование. Он взял свой телефон и набрал номер.
— Валя, — произнес он в трубку ледяным голосом, от которого у меня по спине побежали мурашки. — Через час жду тебя у себя. Всех. И не вздумай лгать. Я всё знаю.
Он положил трубку. Наш тихий семейный апокалипсис начался.
Я сидела в старом кресле, глядя на пылинки, танцующие в солнечном луче, и понимала, что идеальный майский день закончился. Навсегда. Осталась только выжженная земля на месте того, что я когда-то считала своей семьей, и холодное, твердое осознание, что иногда самые страшные враги — это те, кто называет тебя дочкой и улыбается тебе за общим столом. Но рядом сидел мой муж, держа меня за руку, и я знала, что мы справимся. Вместе. Наша собственная, маленькая семья стала только крепче. А всё фальшивое и гнилое должно было сгореть в огне этого страшного, но необходимого разоблачения.