Когда я выходила замуж за Диму, моё сердце пело. Мне было двадцать восемь лет, ему тридцать, и казалось, что вот она, та самая большая и чистая любовь, о которой пишут в книгах. Мы встречались два года, и всё это время он был воплощением заботы, нежности и понимания. Жили мы в моей двухкомнатной квартире в хорошем районе, которую я унаследовала от бабушки. Это был мой маленький мир, моя крепость, наполненная воспоминаниями детства. Каждая царапинка на паркете, каждая полка, прибитая дедушкиной рукой, — всё это было частью меня.
Именно поэтому, когда Дима впервые остался у меня ночевать, а потом и вовсе перевёз свои вещи, я сказала ему, что квартиру снимаю. Просто вырвалось, почти инстинктивно. Я помнила слова бабушки, сказанные мне незадолго до её ухода: «Анечка, люди — как шкатулки с секретом. Не торопись показывать всем, что у тебя внутри, и уж тем более не хвастайся ключами. Настоящего человека проверяют не красивые слова и не объятия, а метры квадратные и общие трудности». Тогда я не до конца поняла её мудрость, но слова эти врезались в память.
Когда Дима сделал мне предложение, я чуть было не рассказала правду. Хотелось поделиться с ним всем, до последней капли. Но что-то меня остановило. Какая-то тихая, настойчивая мысль на самом краю сознания. «Подожди, — шептала она. — Просто подожди ещё немного». Я познакомилась с его мамой, Тамарой Петровной. Энергичная женщина лет пятидесяти пяти, с цепким взглядом и улыбкой, которая никогда не доходила до глаз. Она окинула мою квартиру оценивающим взглядом, провела пальцем по подоконнику, проверяя пыль, и вынесла вердикт:
— Ну, для съёмного жилья очень даже прилично. Только кухня маловата, и обои эти… В цветочек. Дима такое не любит, у него вкус современный.
Я промолчала, списав её слова на материнскую заботу. Дима лишь виновато пожал плечами, когда она вышла в коридор.
— Мама у меня такая, прямолинейная, — прошептал он, целуя меня в висок. — Не обижайся. Она просто хочет для нас лучшего.
«Для нас или для тебя?» — мелькнуло у меня в голове, но я тут же отогнала эту мысль. Нельзя же так, это ведь его мама, моя будущая свекровь.
Свадьбу мы сыграли скромную. Расписались, посидели в ресторане с самыми близкими. Тамара Петровна произнесла длинный тост о том, как важно молодой семье иметь свой угол, своё гнёздышко, и как она рада, что её сын нашёл такую хорошую хозяйственную девушку, которая, она уверена, поможет ему это гнёздышко свить. Я улыбалась и кивала, а внутри что-то неприятно холодело. После свадьбы мы вернулись в «нашу» квартиру. Дима перенёс меня через порог, и на мгновение я снова почувствовала себя самой счастливой. Всё было хорошо. Ровно две недели.
А потом началось. Медленно, почти незаметно, будто ядовитый плющ стал оплетать стены моего дома. Первым звоночком стали визиты свекрови. Они участились. Если раньше она заходила раз в неделю, то теперь могла появиться и три, и четыре раза. Без предупреждения. Просто звонила в дверь, и на пороге стояла она, с пакетами продуктов или с каким-нибудь «полезным» советом.
— Анечка, я тут мимо шла, решила заглянуть, — говорила она, проходя прямо на кухню. — Ой, а что это у вас шторы такие тёмные? В комнате мрак. Надо бы поменять на что-то светленькое, весёленькое.
Или:
— Я тут подумала, этот комод старый совсем. Пыль собирает. Давай его к стене передвинем, а сюда кресло поставим? У меня на даче как раз есть одно ненужное.
Я вежливо, но твёрдо отказывалась. Говорила, что меня всё устраивает, что хозяева квартиры не разрешают делать перестановку.
— Ой, да что эти хозяева! — отмахивалась она. — Платят им исправно, и ладно. Кто там заметит, передвинули вы комод или нет?
Дима в этих ситуациях вёл себя странно. Он словно растворялся в воздухе. Мямлил что-то вроде: «Мам, ну Аня же сказала…», но делал это так тихо, что было очевидно — он не на моей стороне. Он просто не хотел конфликта.
Однажды вечером я вернулась с работы уставшая. Захожу в гостиную и замираю. Моё любимое старое кресло, в котором ещё сидела бабушка, читая мне сказки, отодвинуто в самый тёмный угол. А на его месте… стоит то самое кресло с дачи Тамары Петровны. Бесформенное, обитое какой-то выцветшей полосатой тканью. У меня внутри всё оборвалось.
— Дима, что это? — спросила я, стараясь говорить спокойно.
Он вышел из кухни, виновато улыбаясь.
— А, это… Мама привезла. Сказала, так будет уютнее. Тебе не нравится?
Нравится? Он спрашивает, нравится ли мне, что в моём собственном доме, в моей крепости, без моего ведома хозяйничает чужой человек, а мой муж этому потакает?
— Нет, Дима, мне не нравится, — сказала я холодно. — Я просила твою маму ничего здесь не менять. Это не её дом.
— Ну что ты сразу завелась? — нахмурился он. — Мама как лучше хотела. Она же для нас старается. Для нашей семьи. Это старое кресло совсем разваливалось.
— Это кресло — память о моей бабушке, — мой голос задрожал. — И я хочу, чтобы оно стояло на своём месте.
Он вздохнул, но спорить не стал. Мы молча переставили мебель обратно. Вечером ему позвонила мать. Я не слышала, что она говорила, но видела, как менялось лицо Димы. Он кивал, поддакивал, а потом сказал в трубку: «Да, мам, я поговорю с ней. Конечно. Ты права».
После этого разговора он подошёл ко мне. Сел рядом, взял за руку.
— Ань, послушай. Мама, конечно, погорячилась. Но в одном она права. Нам нужно думать о своём жилье. Хватит платить этому дяде. Мы же семья, у нас должны быть свои стены.
Он говорил правильные слова. Такие, с которыми не поспоришь. Но я-то знала подноготную. Я слышала в его голосе не заботу о «нашей семье», а отголоски голоса Тамары Петровны.
— И что ты предлагаешь? — спросила я, глядя ему прямо в глаза.
— Ну… — он замялся. — Мама предлагает продать её однокомнатную квартиру. Это будет хороший стартовый капитал. Плюс твои накопления… Я знаю, ты откладывала. Мы сможем взять хорошую квартиру, просторную! Мама сможет даже с нами пожить первое время, помочь с обустройством.
Внутри меня всё замерло. Вот оно. План начал обретать форму. Они хотели использовать её квартиру и мои деньги. А я? Какая моя роль в этом спектакле? Роль кошелька и бесплатной прислуги?
«Они даже не спрашивают, хочу ли я этого. Они уже всё решили за меня. Продать её квартиру, забрать мои деньги…»
— Я подумаю, — только и смогла выдавить я.
С этого дня напряжение стало почти осязаемым. Тамара Петровна при каждом удобном случае заводила разговор о «будущем гнёздышке». Показывала мне распечатки с сайтов недвижимости, цокала языком:
— Посмотри, Анечка, какая планировка! Три комнаты! И для нас с Димой, и для будущих внуков место будет, — она хитро улыбалась, а потом добавляла, понизив голос, — И для меня уголок найдётся. Я вам мешать не буду, я тихая.
Она говорила «для нас с Димой», а не «для вас». Она уже видела себя полноправной хозяйкой в новом доме, купленном в том числе и на мои деньги.
Апогеем стал один вечер. Я задержалась на работе, нужно было срочно закончить отчёт. Предупредила Диму, что буду поздно. Но начальник отпустил меня раньше, и я решила сделать мужу сюрприз — заехать по дороге в нашу любимую пекарню за его любимыми пирожными. С пакетом в руках, в предвкушении тихого семейного вечера, я подходила к нашему подъезду. Окна светились. «Наверное, телевизор смотрит», — подумала я.
Я тихо открыла дверь своим ключом. В прихожей горел свет, и я услышала голоса из кухни. Голос Димы и его матери. Я замерла, не решаясь войти.
— …она упёртая, говорю тебе, — говорил Дима раздражённо. — Она вцепилась в свои накопления, как будто это сокровища фараонов. Всё твердит «я подумаю».
— А ты будь настойчивее, сынок! — властно отвечала Тамара Петровна. — Ты мужчина в доме или кто? Скажи ей, что так решила семья. Женщина должна слушать мужа. Мы продаём мою квартиру, она добавляет свои деньги, и покупаем новую. Оформим на меня, для надёжности. Мало ли что ей в голову взбредёт. А эта съёмная халупа… надоела она мне. Хозяину этому в глаза бы посмотреть.
— А если она не согласится отдать деньги? — в голосе Димы проскользнул страх.
Наступила тишина. А потом я услышала тихий, вкрадчивый смех свекрови.
— Ох, Димочка, какой же ты у меня наивный. Если не согласится по-хорошему… Значит, создадим ей такие условия, что она сама отсюда сбежит, роняя тапки. Ещё и денег оставит, лишь бы её не трогали. Пару недель моих ежедневных визитов, моих порядков, и твоя Анечка сама попросится на волю. Не переживай, сынок. Мама всё устроит. Главное — квартира будет наша. Вернее, моя. А ты будешь рядом.
Пакет с пирожными выпал у меня из рук. Глухой стук о пол. Я стояла в полумраке коридора, и мне казалось, что я не дышу. Воздух стал плотным и вязким. Холод пронзил меня с головы до ног. Это не было злостью или обидой. Это было оглушающее, ледяное разочарование. Человек, которого я любила, которому доверяла, мой муж, сидел на кухне и обсуждал со своей матерью, как меня сломать и обобрать. Моя бабушка была права. Тысячу раз права. Шкатулка с секретом… Моя шкатулка оказалась набита змеями.
Я бесшумно развернулась, вышла из квартиры и так же тихо закрыла за собой дверь. Я села на лавочку у подъезда. Ночь была тёплая, пахло сиренью. Но я не чувствовала ничего, кроме горечи. Я сидела там, наверное, час, глядя на свет в моём окне, где двое чужих мне людей строили планы на мою жизнь за счёт моих средств. И тогда я всё решила. Спектакль окончен. Время для финального акта.
На следующий день я взяла на работе отгул. К обеду, как по расписанию, пришёл Дима. А через полчаса позвонила в дверь Тамара Петровна. Словно чувствовала, что сегодня решающий день. Она вошла с видом генерала, инспектирующего войска.
— Ну что, детки? — сказала она, не разуваясь проходя в гостиную. — Я нашла риелтора. Очень толковая женщина. Говорит, мою квартиру можно продать быстро и выгодно. Так что, Анечка, пора тебе определяться со своими сбережениями. Сколько ты там накопила? Нам нужно точно рассчитать бюджет.
Она села в моё бабушкино кресло, как на трон. Дима стоял рядом, поддакивая.
Я молча прошла на кухню, налила себе стакан воды и вернулась. Я была абсолютно спокойна. Внутри меня выжгли всё, остался только холодный, ясный рассудок.
— Тамара Петровна, Дима, — начала я тихо. — Присаживайтесь. Нам и правда нужно поговорить.
Они переглянулись. Мой тон их удивил. Дима сел на диван, его мать осталась в кресле, сложив руки на груди.
— Я всё слышала, — сказала я, глядя прямо в глаза свекрови. — Вчера. Ваш разговор на кухне. Про то, как вы собираетесь оформить квартиру на вас, «для надёжности». И про то, как создадите мне условия, чтобы я «сбежала, роняя тапки».
Лицо Тамары Петровны на мгновение исказилось, но она тут же взяла себя в руки. Дима побелел как полотно.
— Что за глупости ты выдумываешь! — высокомерно фыркнула она. — Подслушивать — нехорошо. Тебе послышалось.
— Мне не послышалось, — так же спокойно ответила я. — Но дело даже не в этом. Вы так увлечённо строили планы, что упустили одну маленькую, но очень важную деталь.
Я сделала паузу, наслаждаясь их растерянными лицами.
— Какую ещё деталь? — прошипела Тамара Петровна.
— Вы так хотите посмотреть в глаза «хозяину этой халупы»? — я медленно обвела комнату взглядом. — Что ж, смотрите. Он прямо перед вами.
Тишина. Густая, звенящая тишина, в которой, казалось, было слышно, как в их головах скрипят шестерёнки.
— Что? — первым подал голос Дима. — О чём ты говоришь?
— Я говорю о том, что эта квартира — моя, — я произнесла каждое слово чётко и раздельно. — Она досталась мне от бабушки. Здесь нет никаких хозяев, кроме меня. Я никогда не платила за аренду, потому что это мой дом.
Лицо Тамары Петровны из самоуверенного стало сначала удивлённым, потом растерянным, а затем залилось багровой краской ярости.
— Как… твоя? — прохрипела она. — Ты… ты нас обманула! Всё это время! Ты лгала нам!
— Я не лгала, — я пожала плечами. — Я просто не всё рассказала. А вы, как я погляжу, сами додумали то, что вам было выгодно. Так что все ваши грандиозные планы, Тамара Петровна, рушатся. Вы не сможете продать мою квартиру. Вы не получите мои сбережения. И вы не будете здесь хозяйкой. Никогда.
— Ах ты… — она вскочила с кресла, задыхаясь от злости. — Дрянь! Специально молчала, да? Наблюдала, как мы тут…
— Да, — прервала я её. — Специально. И спасибо вам, что так быстро показали свои истинные лица. Мне даже не пришлось долго ждать.
И тут Дима, молчавший всё это время, вдруг подал голос. В нём не было раскаяния. Только животный страх.
— Аня… как же так? — пролепетал он. — А что же теперь будет? Я же… я же уволился с работы две недели назад…
Я опешила.
— Что? Зачем?
— Мама сказала, что скоро у нас будут деньги, мы купим квартиру, и я смогу отдохнуть, поискать что-то получше… Она сказала, ты обо всём позаботишься…
Вот оно. Последний кусочек пазла встал на место. Они не просто хотели меня обобрать. Они уже жили так, будто мои деньги у них в кармане. Муж, который бросил работу, потому что «мама сказала». Свекровь, которая уже распределила мои финансы и моё будущее.
— Что ж, Дима, — сказала я, чувствуя, как последние остатки жалости к нему испаряются. — Это твои проблемы. Как и твоя мама. Я даю вам двадцать четыре часа, чтобы вы собрали свои вещи и покинули мою квартиру.
— Ты не можешь! — взвизгнула Тамара Петровна. — Он твой муж! Я его мать!
— Он был моим мужем, — отрезала я. — А вы, Тамара Петровна, мне вообще никто. У вас есть своя квартира, вот туда и отправляйтесь. Часы пошли.
Я развернулась и ушла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. Я слышала их крики, уговоры, угрозы. Но для меня их больше не существовало.
Они уехали на следующий день. Не в двадцать четыре часа, а почти под вечер. Когда я вернулась с работы, квартира была пуста. Диминых вещей не было. Но перед уходом Тамара Петровна всё-таки показала себя во всей красе. Я заметила, что со стены в коридоре исчезло старинное зеркало в резной раме — ещё одна вещь, оставшаяся от бабушки. Я тут же набрала номер Димы.
— Где зеркало? — спросила я без предисловий.
— Мама сказала, оно всё равно старое, а ей в прихожую как раз нужно, — промямлил он в трубку. — Сказала, это в счёт моральной компенсации.
У меня не было сил даже злиться.
— У тебя есть час, чтобы зеркало вернулось на своё место. Иначе я пишу заявление о краже. И поверь, мне есть что рассказать полиции о «моральной компенсации».
Через сорок минут в дверь позвонил испуганный Дима. В руках он держал зеркало. Он не смотрел мне в глаза. Просто отдал его и быстро ушёл. Я повесила зеркало на место. Дом снова стал целым.
Я развелась с ним быстро. Он даже не спорил. Я осталась одна в своей квартире. Первые несколько дней тишина казалась оглушительной. Я ходила по комнатам, прикасалась к вещам, которые чуть не потеряла, и пыталась осознать произошедшее. Я не чувствовала себя несчастной или одинокой. Я чувствовала себя свободной. Словно я сбросила с плеч непосильную ношу. Я сидела в бабушкином кресле, смотрела в окно на огни большого города и думала о её словах. Она была права. Люди — шкатулки с секретом. И иногда лучше не пытаться их открыть, а просто пройти мимо, крепко держа в руке ключ от собственного дома. Моего дома.