Я жила в этом мире звуков, запахов и ощущений, где самым большим событием был новый прорезавшийся зубик или первая осознанная улыбка. Моя вселенная сжалась до размеров нашей двухкомнатной квартиры и вращалась вокруг маленького, кричащего и бесконечно любимого солнышка. Эта квартира была моей крепостью, моим гнездом. Подарок родителей на свадьбу. Они всегда говорили: «Ирочка, у молодой семьи должно быть свое место, свой угол, где вы сами себе хозяева». Как же они были правы. И как горько было осознавать, что я, хозяйка этого угла, давно уже чувствовала себя здесь гостьей.
Почти год назад в нашей жизни появились они — родители моего мужа Олега, Светлана Геннадьевна и Николай Петрович. Их переезд был подан под соусом благородной жертвы. Они продали свою дачу, «все до копейки», чтобы вложить деньги в «перспективный бизнес» Олега. А пока бизнес не раскрутится, поживут у нас. Временно. Олег смотрел на меня такими умоляющими глазами, полными любви и надежды, что я не смогла отказать. «Ириш, это всего на несколько месяцев, три-четыре, не больше. Они нам так помогают! Как только я встану на ноги, мы купим им квартирку рядом». Три-четыре месяца растянулись на одиннадцать. Бизнес Олега все никак не «вставал на ноги», а мои свекор и свекровь прочно пустили корни в моей квартире, в моей жизни.
Николай Петрович был тихим и почти незаметным. Он целыми днями сидел в кресле с газетой, будто сливаясь с его потертой обивкой, и только тихое покашливание выдавало его присутствие. А вот Светлана Геннадьевна… Она была ураганом. Энергичная, громкая, с мнением по любому поводу. С самого начала она взяла на себя роль главной хозяйки. Мои кастрюли стояли не так, полотенца висели не по цвету, а цветы на подоконнике я поливала «слишком обильно, корни сгниют». Сначала я пыталась отшучиваться, потом мягко возражать, а потом просто сдалась. Легче было уступить, чем выслушивать часовую лекцию о том, как «правильно» жить. С рождением Тимоши стало только хуже. Каждый мой шаг подвергался сомнению. Я не так кормила, не так пеленала, не так гуляла.
— Не кутай ребенка, спаришь! — командовала она, когда я одевала сына на прогулку.
А через десять минут на улице:
— Ты почему его так легко одела? Заморозить хочешь?! Уши продует!
Я чувствовала себя круглой дурой, некомпетентной матерью, неспособной позаботиться о собственном ребенке. Олег, мой любимый Олег, старался быть буфером. Он обнимал меня по вечерам, шептал: «Ну, потерпи, родная. Ты же знаешь маму. Она не со зла, она просто так заботу проявляет». И я терпела. Ради него. Ради семьи. Я убеждала себя, что это временно, что скоро все наладится. Я так хотела в это верить, что почти не замечала, как медленно, но верно меня выживают из собственного дома, из собственной жизни. Я становилась тенью в своей квартире, бессловесной функцией по уходу за ребенком, которую вечно критикуют. Звонок телефона в тот день прозвучал как обычно, выдернув меня из дремотной рутины. Олег. Его голос был уставшим.
— Ириша, привет. Слушай, у меня тут завал на работе, никак не вырваться. А у мамы сегодня день рождения у подруги, они там собрались в кафе, недалеко от нашего дома. Она просила ее забрать часа через два. Сможешь?
— Конечно, заберу, — ответила я механически. А куда я денусь?
— Спасибо, котенок, ты мое спасение! — проворковал он и повесил трубку.
Я посмотрела на часы. Через два часа. Значит, нужно успеть покормить Тимошу, уложить его спать, а потом быстро, на цыпочках, сбегать за свекровью. Обычный вечер. Обычные хлопоты. Я еще не знала, что этот вечер перестанет быть обычным. Он станет последним.
Прошло два часа, потом два с половиной. Тимоша давно спал в своей кроватке, тихо посапывая. Я сидела на кухне и смотрела в темное окно. На телефон свекрови я звонила уже три раза — никто не брал трубку. Может, не слышит, музыка громкая. Я начала нервничать. Не потому что я так уж беспокоилась за нее, а потому что это нарушало мой хрупкий, выстроенный по минутам график. Если Тимоша проснется, а меня не будет дома, Николай Петрович просто не справится. Он боялся внука как огня. Еще полчаса. Я начала злиться. Ну что за неуважение? Она же знает, что у меня маленький ребенок, что мне нельзя вот так просто сорваться и уйти на неопределенное время. Почему она просто не может взять такси? Нет, нужно обязательно показать свою значимость, заставить меня бегать.
Я позвонила Олегу.
— Олег, твоя мама не берет трубку. Я не знаю, что делать. Тимоша спит, но скоро может проснуться.
— Ириш, успокойся, пожалуйста. Наверное, телефон в сумке. Ну посиди еще немного, сейчас должна объявиться. Не создавай проблему на пустом месте, — его тон был раздраженным.
Не создавай проблему. Эта фраза резанула по сердцу. То есть, это я создаю проблему? А не его мать, которая ведет себя как избалованный подросток? Я почувствовала, как к горлу подкатывает комок обиды. Я молча сбросила звонок. Сидеть и ждать я больше не могла. Чувство тревоги смешивалось с раздражением. Я быстро оделась, накинула куртку, схватила радионяню и выскочила из квартиры, оставив спящего сына на попечение деда, который, скорее всего, даже не заметил моего ухода за своей газетой.
Кафе «Уют» находилось в десяти минутах ходьбы. Маленькое, с приглушенным светом и запахом кофе. Я заглянула внутрь. За столиками сидели парочки, небольшие компании. Я пробежала глазами по залу. Светланы Геннадьевны нигде не было. Я подошла к администратору, молодой девушке с усталым взглядом.
— Простите, у вас тут не было банкета? Женщина, лет шестидесяти…
— Нет, сегодня никаких банкетов, — равнодушно ответила она. — Все столики видите сами.
Холодок пробежал по спине. Как так? Олег же сказал… Я вышла на улицу, сердце колотилось. Куда она могла пойти? Может, я перепутала кафе? Нет, Олег четко сказал «Уют», оно тут одно. Я снова набрала ее номер. Длинные, безнадежные гудки. И вдруг… я услышала знакомую мелодию. Она доносилась из-за угла, со стороны сквера. Я пошла на звук и увидела ее.
Светлана Геннадьевна сидела на скамейке под тусклым фонарем. Но не одна. Рядом с ней сидела женщина, ее ровесница. Они о чем-то оживленно беседовали. Это и была, наверное, та самая подруга. Но почему на улице? Почему не в кафе? Я подошла ближе, прячась за раскидистым кустом сирени. Я не хотела их спугнуть. Мне просто нужно было понять, что происходит. И я услышала.
— …говорю тебе, Люда, сил моих больше нет! — жаловалась Светлана Геннадьевна. — Эта Ирка — просто наказание. Сидит дома целыми днями, ничего не делает. Ребенок спит — она в телефоне. Ребенок не спит — она с ним носится, будто это подвиг какой-то. А мой Олежка пашет как проклятый, чтобы всю эту ораву содержать. И ее, и ребенка, и нас с отцом.
— Да уж, Света, не позавидуешь, — поддакнула подруга. — А квартира-то чья, я забыла?
— Квартира ее, — скривилась свекровь. Вот она и чувствует себя королевой. Думает, раз стены ее, то и командовать может. Ничего. Олежка мой — парень мягкий, но я ему глаза открою. Потихоньку, полегоньку… Уже начал понимать, в какую кабалу попал. Жалуется мне, что денег ни на что не хватает, что устал. Я ему и говорю: «Сынок, а зачем тебе такая жена, которая только на шее сидит? Молодых, работящих девчонок полно».
Я стояла за кустом и не дышала. Воздуха не хватало. Каждое слово свекрови было как удар под дых. Так вот оно что… «потихоньку, полегоньку»… Она настраивает моего мужа против меня. В моем же доме. Я смотрела на Олега ее глазами: уставший мужчина, который «содержит ораву». И на себя: ленивая нахлебница с телефоном. Картина была такой уродливой и такой несправедливой, что хотелось закричать. Я не сижу в телефоне! Я ищу рецепты детского пюре, читаю статьи о развитии, общаюсь с другими мамами, чтобы не сойти с ума в четырех стенах! Я не делаю «ничего»? А кто стирает, убирает, готовит на всех вас?!
Но самое страшное было не это. Самым страшным было то, что Олег ей жалуется. Мой Олег. Мой защитник. Он обсуждает меня с ней за моей спиной? Позволяет ей говорить обо мне такие вещи? Мир, который я так старательно строила, рушился. Основа этого мира — доверие к мужу — трещала по швам.
И тут я увидела, как подруга полезла в сумку и протянула Светлане Геннадьевне пачку денег.
— Вот, Света, возьми. Это что мы с мужем смогли собрать. Немного, но хоть что-то. Отдадите, как сможете.
Свекровь взяла деньги, торопливо спрятала их в карман.
— Спасибо, Людочка. Ты настоящий друг. А то этот бизнес Олежкин… все соки из нас вытянул. Последнее отдали, даже жить негде. Хорошо, хоть у них место нашлось… пока.
Картинка сложилась окончательно. Жестоко и безжалостно. Никакого дня рождения. Никакого кафе. Она встречалась с подругой, чтобы одолжить денег. Бизнес Олега, в который они якобы вложились, был черной дырой, которая высасывала деньги не только из них, но, как оказалось, и из их друзей. И во всем этом, по ее мнению, была виновата я. Я, которая позволила им жить в своей квартире, которая обслуживала их, которая терпела унижения. Я развернулась и почти бегом пошла домой. Слезы текли по щекам, но я их не замечала. Внутри была звенящая пустота, которая постепенно наполнялась холодной, кристальной яростью. Довольно.
Я вернулась домой за минуту до того, как проснулся Тимоша. Николай Петрович так и дремал в кресле. Я молча прошла в детскую, взяла сына на руки, прижала к себе. Его тепло, его запах вернули меня к жизни. Я должна защитить его. И себя. От них.
Весь следующий день я была образцовой невесткой. Улыбалась, готовила любимые блюда свекрови, спрашивала ее советов. Она смотрела на меня с триумфом, уверенная, что ее «воспитательная работа» приносит плоды. Олег вернулся поздно, как обычно. Уставший. Он поцеловал меня в щеку, спросил, как дела у сына, и ушел ужинать на кухню, где его уже ждала мама. Я слышала их приглушенные голоса. Опять промывает ему мозги. Я ждала. Я знала, что скоро это случится. И я была готова.
Это произошло на следующий день. Была суббота. Олег был дома. Тимоша капризничал, у него резались зубы. Я крутилась волчком, пытаясь его успокоить. Я была измотана, не спала толком несколько ночей. Свекровь сидела в гостиной и демонстративно громко смотрела телевизор, игнорируя детский плач и мои попытки его утихомирить. Наконец, когда Тимоша истощённо уснул у меня на руках, я осторожно переложила его в кроватку и вышла в гостиную. У меня страшно болела голова.
— Светлана Геннадьевна, — тихо попросила я, — не могли бы вы сделать телевизор немного потише? Тимоша только уснул.
Она медленно повернула голову. Ее взгляд был ледяным.
— А что, королевне шум мешает отдыхать? — процедила она.
Олег, сидевший рядом с ней на диване, напрягся.
— Мам, ну что ты начинаешь…
— А ты молчи! — рявкнула она на него. А потом она встала, подошла ко мне вплотную и посмотрела мне в глаза с ненавистью. Я видела в ее зрачках свое искаженное отражение. И тут прорвало.
— Хватит сидеть на шее моего сына, нахлебница! Иди работай! — заорала она так, что зазвенели стекла в серванте. — Думаешь, красивая жизнь? Он вкалывает с утра до ночи, чтобы ты тут в шелках ходила и указывала мне, как телевизор смотреть! В моем доме! Ты кто такая здесь? Пустое место! Приживалка!
В моем доме… Это была та самая фраза. Та самая последняя капля, которая переполнила чашу моего терпения и смыла остатки любви, жалости и желания «сохранить семью». Внутри меня что-то щелкнуло. Громко, оглушительно. Плач ребенка в соседней комнате показался далеким-далеким. Я посмотрела на ее перекошенное от злобы лицо. На растерянное лицо Олега, который не мог выдавить ни слова в мою защиту. На отца, который вжал голову в плечи в своем кресле. И я рассмеялась. Тихо, почти беззвучно.
Смех испугал их больше, чем крик. Светлана Геннадьевна осеклась.
Я перестала смеяться и посмотрела ей прямо в глаза. Мой голос звучал спокойно, ровно и страшно.
— Вы правы, Светлана Геннадьевна. Абсолютно правы. Хватит.
Я развернулась, вошла в спальню и закрыла за собой дверь. Я не плакала. Я действовала. Я достала с антресолей два больших чемодана, с которыми они приехали. Вышла в гостиную и бросила их на пол перед ошеломленной свекровью.
— Вы сказали, что это ваш дом? — спросила я все тем же спокойным голосом. — Видимо, я вас неправильно поняла. Вы перепутали. Это мой дом. А в моем доме я не потерплю оскорблений.
Я открыла шкаф в коридоре, начала доставать их вещи и швырять на пол. Пальто, куртки, ботинки.
— Что ты делаешь?! — наконец обрел дар речи Олег. — Ира, прекрати!
— Я? Я просто помогаю хозяевам вашего дома собраться, — я посмотрела на него. В моих глазах больше не было любви. Только холодное презрение. — У вас, и у ваших родителей, есть ровно двадцать четыре часа, чтобы покинуть мою квартиру.
— Ты сошла с ума! — закричала Светлана Геннадьевна, пытаясь выхватить у меня из рук свое пальто. — Куда мы пойдем?!
— Меня это не волнует. Можете пойти к подруге Люде. Она, кажется, отзывчивый человек, всегда готова помочь деньгами, — ядовито бросила я.
Свекровь замерла и побледнела. Она поняла, что я все знаю.
— Ира, пожалуйста, давай поговорим, — начал умолять Олег. — Ты не понимаешь…
— О, я как раз все понимаю. Я понимаю, что вы все лгали мне почти год. Я понимаю, что твоего «бизнеса» не существует. Я понимаю, что ты позволял своей матери унижать меня в моем собственном доме, пока она настраивала тебя против меня. И я понимаю, что больше этого не будет. Двадцать четыре часа, Олег. Или я вызываю полицию и выставляю вас за дверь как посторонних людей, незаконно проникших в мое жилище. Выбирай.
Они смотрели на меня как на чудовище. Я, тихая, покладистая Ирочка, вдруг превратилась в монстра. Но я не чувствовала себя монстром. Я чувствовала, как с плеч падает огромный, тяжелый камень, который я носила целый год. Я наконец-то выпрямила спину.
Ночь была кошмарной. Олег то умолял меня на коленях, то кричал, что я разрушаю семью. Светлана Геннадьевна рыдала в своей комнате, а Николай Петрович тихо собирал их вещи в чемоданы. Я не спала. Я сидела в детской, качала проснувшегося Тимошу и слушала эти звуки, которые знаменовали конец моей прошлой жизни. Под утро Олег сломался. Он сел на пол в коридоре и рассказал все. Никакого «перспективного» бизнеса не было. Он связался с какими-то сомнительными проектами, потерял крупную сумму денег, своих и чужих. Родители продали не только дачу, но и свою маленькую однокомнатную квартиру в Подмосковье, чтобы покрыть его просчеты. Они остались ни с чем. И Олег, боясь признаться мне, придумал эту историю про «инвестиции». Он врал мне. Он обманул всех. И позволил своим родителям, потерявшим все из-за него, вымещать свою злость и отчаяние на мне.
— Прости меня, — шептал он. — Я думал, я все исправлю… Я не хотел…
— Ты не хотел, но сделал, — холодно ответила я. — Время вышло. Уходите.
Они ушли утром. Молча. Олег бросил на меня последний взгляд, полный отчаяния и мольбы. Я не ответила. Я просто закрыла за ними дверь. И повернула ключ в замке два раза. Тишина, которая наступила в квартире, была оглушительной. Я прошлась по комнатам. Чужие запахи, чужие вещи исчезли. Остался только воздух. Спертый, тяжелый, но уже мой. Я открыла все окна, впуская морозный утренний ветер. Пусть выдует все. Всю боль, всю ложь, все унижения.
Через неделю я делала генеральную уборку. Передвигала мебель, выбрасывала хлам. В ящике старого комода, где свекровь хранила какие-то бумаги, я нашла тонкую папку. Из любопытства заглянула. Там лежали не только документы на проданную квартиру и дачу. Там, на самом дне, лежало свидетельство о расторжении брака. Светлана Геннадьевна и Николай Петрович были в разводе уже пять лет. Они просто жили вместе, связанные общей бедой — своим сыном — и отсутствием другого выхода. Они были так же несчастны и одиноки, как и пытались сделать меня. Эта деталь не вызвала во мне жалости. Она вызвала странное, горькое чувство… закономерности. Ложь порождает ложь. Несчастье порождает несчастье.
Прошло несколько месяцев. Олег звонил. Писал. Умолял о встрече. Говорил, что они втроем снимают крошечную комнату где-то на окраине, что он нашел нормальную работу, что он все осознал. Я не отвечала. Я подала на развод. Не из мести. А потому что поняла простую вещь: нельзя склеить чашку, разбитую вдребезги. Можно лишь пораниться об осколки.
Иногда по вечерам, уложив Тимошу спать, я сижу на кухне. В моей чистой, тихой кухне. Пью свой любимый чай с бергамотом, а не тот, что одобряла свекровь. Солнечный свет теперь падает на паркет иначе, как будто освободившись от чего-то тяжелого и липкого, что мешало ему согревать наш дом. Я не знаю, что будет дальше. Я не строю планов. Но впервые за долгое время я чувствую себя не жертвой обстоятельств, а хозяйкой. Хозяйкой своей квартиры, своей жизни и судьбы своего сына. И это чувство спокойной, уверенной силы дороже всех «полноценных семей» и пустых обещаний. Я выбрала себя. И я знаю, что это было единственно правильное решение.