— Как ты могла так оскорбить мою мать? Убирайся! Чтобы духа твоего здесь не было! Немедленно!
— А ты хоть раз спросил — с чего всё началось? Твоя мать...
— Не смей оправдываться! Мать для меня — святое!
— Святое? — горькая усмешка. — Узнай всю правду — и твоя святыня рассыпется в прах.
А настоящая причина их ссоры оказалась такой чудовищной, что он не мог в это поверить. Правда, которую он узнал позже, перевернула всё с ног на голову
Ключ щёлкнул в замке с той усталой покорностью, с какой Даниил возвращался домой последние несколько месяцев. Он мечтал только о тишине, о диване и о полном отсутствии необходимости с кем-либо говорить. Но едва он переступил порог, его планы рухнули.
Из гостиной доносились приглушённые, но острые, как лезвия, голоса. Один — низкий, напряжённый, принадлежал его жене Софье. Другой — дрожащий, с привычными нотками обиды, — его матери, Лидии Ивановне.
«Опять, сколько можно уже», — с тоской подумал Даниил. Он снял туфли и замер в прихожей, прислонившись к стене. Вмешиваться не хотелось — это лишь раздувало пламя. Он надеялся, что ссора утихнет сама собой.
— Лидия Ивановна, я вас прошу, давайте не будем сейчас, — голос Софьи звучал устало, но в нём слышалась сталь. — Даниил скоро придёт. Он устал.
— А я, по-твоему, не устала? — всхлипнула мать. — Я всю жизнь на него потратила! Одна! А теперь я лишняя? В своей же семье лишняя?
— Вы не лишняя! Но это наша с ним семья! Наша квартира! Не ваша!
— А кто вам эту квартиру помогал покупать? А? Кто отдал последние сбережения, чтобы вы здесь, в центре, жили, как люди? Благодарности я не дождусь, так хоть зайти в гости не могу без приглашения?
Даниил зажмурился. Этот спор был старым, как мир, и он ненавидел его всей душой. Он чувствовал себя разорванным на части.
— Это не вопрос благодарности! — Софья, кажется, начала терять самообладание. — Это вопрос границ! Вы приходите, когда хотите, начинаете переставлять вещи, критикуете мой интерьер, мою еду, мою жизнь!
— А кто будет указывать, если не я? Ты же, извини, ничего сама не можешь! Он у меня в холе и заботе вырос, рубашечку с утра глаженую носил, а ты ему эти твои полуфабрикаты суёшь!
Тишина в гостиной повисла на секунду, и Даниил понял — щелчок прозвучал. Тот самый, после которого уже не будет возврата.
— Хватит.
Голос Софьи прозвучал тихо, но так, что мурашки побежали по коже у Даниила.
— Что? — не поняла Лидия Ивановна.
— Я сказала, хватит. Хватит лезть в нашу жизнь. Хватит его есть поедом. Вы его уже вырастили. Поздравляю. Теперь он мой муж. И вы — всего лишь его мать. Научитесь наконец этому жить!
В следующее мгновение раздался оглушительный звук хлопнувшей двери. Даниил ринулся в гостиную.
Картина, которую он увидел, врезалась в мозг, как раскалённый гвоздь. Его мать сидела на диване, вся сгорбленная, трясущимися руками прижимая к лицу платок. Её плечи судорожно вздрагивали. А через распахнутую дверь в прихожую он увидел спину уходящей Софьи.
— Мама! — он бросился к дивану, опустился на колени и обнял её. — Мама, что случилось? Что она тебе сказала?
Лидия Ивановна подняла на него заплаканное, распухшее лицо. В её глазах стоял такой ужас и такая боль, что у Даниила сжалось сердце.
— Она... она сказала, что я... что я всего лишь твоя мать... — она всхлипнула. — Что я никто... в твоей жизни... Что я старая, ненужная... и чтобы я не лезла... Выгнала меня, Даня! Своими словами выгнала!
Ярость, слепая и всепоглощающая, поднялась в Данииле волной. Он вскочил на ноги и ринулся в спальню. Софья стояла у окна, спиной к нему, её плечи были напряжены.
— Ты что это себе позволяешь?! — рявкнул он, хватая её за руку и заставляя повернуться.
Она была бледна, но смотрела на него прямо, без тени раскаяния.
— А что я позволила, Даниил? Ты всё слышал?
— Я слышал, как ты оскорбляешь мою мать! Самого близкого мне человека! Ты посмела сказать ей, что она «всего лишь мать»? Ты знаешь, чего ей стоило меня одной поднять?!
— А ты знаешь, чего мне стоит всё это выносить?! — её голос дрогнул, но она не опустила глаз. — Ты слышал, что она мне говорила? Ты слышал хоть одно её слово?
— Неважно! — отрезал он. — Она — моя мать! Она старше! Она заслужила уважение! А ты... ты просто чудовище! Чёрствая, неблагодарная эгоистка!
Он видел, как её лицо исказилось от боли, но это лишь подлило масла в огонь. Он хотел её ранить. Так же, как она ранила его мать.
— Всё, — выдохнул он, отступая на шаг. Всё внутри него горело. — Всё. Конец. Собирай свои вещи и убирайся из моего дома. Завтра же будем подавать на развод.
Он повернулся и вышел, хлопнув дверью. Он вернулся в гостиную, к своей рыдающей матери. Он обнял её, гладил по волосам, шептал утешения. Он был рыцарем, защитившим свою королеву.
А в спальне, за тонкой стенкой, воцарилась мёртвая тишина. Тишина, которая была страшнее любых криков.
Первая волна ярости отхлынула, оставив после себя тяжёлую, липкую пустоту. Даниил сидел на кухне, сжимая в руках стакан с водой, который ему поставила мать. Лидия Ивановна, всё ещё всхлипывая, накрывала на стол, готовя ему ужин — его любимые котлеты, которые она всегда делала «как в детстве».
— Не переживай, сынок, — говорила она, ласково касаясь его плеча. — Ты всё правильно сделал. Такая женщина тебе не пара. Она никогда не понимала, какую жертву я принесла ради тебя.
Даниил молча кивал. Слова матери были бальзамом на его израненную душу. Они подтверждали его правоту. Но из спальни доносились звуки — скрип ящика, шелест ткани. Софья собирала вещи. Этот звук действовал ему на нервы. Почему она не кричит? Не плачет? Не умоляет его о прощении? Её молчаливое, методичное собирание чемодана было вызовом. Оно словно говорило: «Я не виновата. Это ты не прав».
Через час она вышла из спальни. В руках у неё был один, не очень большой чемодан. Она была бледна, но совершенно спокойна. Её взгляд скользнул по Даниилу, сидящему на кухне, по Лидии Ивановне, торжествующе стоящей рядом с ним, и в её глазах не было ни злобы, ни слёз. Лишь холодное, бездонное разочарование.
— Я поеду к Алисе, — тихо сказала она, глядя куда-то в пространство между ними. — Ключи на тумбе.
И она повернулась, чтобы уйти.
— И даже не извинишься? — не выдержал Даниил. Её спокойствие сводило его с ума.
Софья остановилась у самой двери, но не обернулась.
— Перед кем? — её голос был ровным и безжизненным. — Я не вижу здесь никого, перед кем стоило бы извиняться.
Она вышла. Дверь закрылась с тихим, но окончательным щелчком.
Лидия Ивановна тяжело вздохнула.
— Видишь? Холодная, как лёд. Ни капли раскаяния. Я же тебе говорила, Даня. Говорила, что она тебя не любит. Что она использует тебя.
Она села напротив него и начала свою исповедь. Тихим, дрожащим голосом она рассказывала, как Софья годами её «терпеть не могла», как «строила козни», как «всеми силами пыталась отдалить его от матери». Она вспоминала мелочи, которые Даниил давно забыл: как Софья «случайно» забыла передать ему, что мать звонила, как «не вовремя» заболела, когда они собирались к Лидии Ивановне на юбилей.
— Помнишь, как она твою любимую рубашку испортила? Говорила, что случайно с отбеливателем постирала. А я уверена, она это нарочно! Ревновала, что я тебе её купила!
Даниил слушал, и его уверенность крепла. Да, всё сходилось. Софья всегда была немного отстранённой, независимой. Она не льнула к нему, как его мать. Она не звонила ему по десять раз на дню. Он воспринимал это как её характер. А оказалось — это было равнодушие. Ненависть к его семье.
Он уложил мать спать в гостевой комнате, обещая, что всё будет хорошо. Потом вернулся на кухню, в опустевшую, оглушительно тихую квартиру. И тут его начали грызть сомнения.
Они приползли тихо, как тараканы. Воспоминания, которые не вписывались в стройную картину, нарисованную матерью.
Тот самый случай с рубашкой. Софья тогда чуть не плакала от досады. Она сама купила ему точно такую же, потратив на неё почти всю свою зарплату. «Случайность с отбеливателем»... А ведь это мать как-то раз «помыла» кухню и «нечаянно» испортила дорогие духи Софьи, подаренные ему на годовщину. Тогда он тоже списал всё на неловкость.
А история с «тайными ужинами»? Мать сообщила ему, что видела Софью в ресторане с каким-то мужчиной. Он устроил сцену ревности. Оказалось, это был её клиент, приехавший из другого города, и они обсуждали проект за ужином. Софья тогда молча показала ему переписку в рабочем чате. И он почувствовал себя дураком.
Почему он всегда верил матери на слово? Почему он никогда не давал Софье возможности оправдаться?
Он подошёл к тумбе в прихожей, где лежали ключи. Рядом с ними валялся смятый бумажный платок. Мамин. Он поднял его. И вдруг его взгляд упал на маленькую, почти незаметную камеру-звонок с функцией записи, которую они с Софьей установили полгода назад, после серии краж в подъезде. Камера была направлена прямо на входную дверь и часть прихожей.
Сердце его ёкнуло. Он схватил телефон, открыл приложение. Его пальцы дрожали. Он пролистал записи назад, к тому времени, когда он должен был вернуться с работы.
И он нашёл. Не только свой приход. Он увидел, как за десять минут до него в квартиру вошла его мать. Со звуком. Он увеличил громкость.
Сначала был слышен обычный бытовой шум. Потом голоса. Сначала тихие, потом всё громче. Он услышал всё. Каждое слово. Не только Софьи. Но и матери.
«...ты ему эти твои полуфабрикаты суёшь!»
«...а я, по-твоему, не устала? Я всю жизнь на него потратила! Одна!»
«...ты же, извини, ничего сама не можешь!»
И потом. Тихий, но абсолютно отчётливый, ядовитый шёпот его матери, который он из гостиной не мог расслышать:
«Он всё равно меня больше любит. Проверено. Он всегда будет на моей стороне. Уезжай, пока тебя не выгнали, дрянь».
И только после этого, сдавленное, полное отчаяния: «Хватит! Вы — всего лишь его мать!»
Даниил выронил телефон. Он отшатнулся от экрана, как от удара током. Его мир, его уверенность, его праведный гнев — всё рассыпалось в прах за три минуты записи.
Он не защищал мать. Он был её оружием. Он был марионеткой, дергающейся за ниточки, которые она так ловко вела.
Он поднял взгляд на дверь, за которой ушла Софья. Он кричал на неё. Он назвал её чудовищем. Он выгнал её из дома.
И теперь он понимал, что единственным чудовищем в этой квартире был он сам.
Даниил мчался по ночному городу, не замечая ничего вокруг. В ушах стоял оглушительный звон, а в голове — леденящий ужас от осознания собственной слепоты.
Он припарковался у дома подруги Алисы и начал молотить кулаком по двери.
— Софья! Выйди! Прошу тебя!
Дверь открыла Алиса. Её лицо было каменным.
— Уходи, Даниил.
— Мне нужно с ней поговорить! Я должен всё объяснить!
Из глубины квартиры вышла Софья. Закутавшись в плед, она выглядела удивительно спокойной.
— Я видел запись с камеры, — выпалил Даниил. — Я всё слышал. Я... прости меня. Я был слепым идиотом.
В её глазах мелькнуло что-то похожее на боль.
— Я знала, что ты не поверишь мне на слово. Поэтому и не стала ничего говорить.
— Я поверю теперь! Поедем домой, пожалуйста. Мы всё исправим.
Софья медленно покачала головой.
— Нет, Даниил.
— Что значит «нет»? — его голос сорвался. — Я же всё понял!
— Ты был неправ не сегодня, — тихо сказала она. — Ты был неправ все эти годы. Каждый раз, когда ты ставил её слово выше моего. Ты не муж. Ты — сын. И это твой главный жизненный статус.
— Это не так! Я люблю тебя!
— Нет, — она снова покачала головой. — Ты любишь идею меня. Удобную жену для твоей идеальной картинки. Но когда пришлось выбирать, ты даже не колебался.
Он стоял, не находя слов. Каждая её фраза впивалась в него, как кинжал.
— Я не могу вернуться, — заключила она. — Я не могу жить с человеком, чьё доверие так легко сломать. Я устала бороться за место в твоей жизни.
Дверь закрылась перед ним. На этот раз — навсегда.
Следующей точкой его маршрута стала квартира матери. Ярость кипела в нём, требуя выхода.
Лидия Ивановна сидела в кресле и вязала. Увидев его, она мгновенно натянула маску страдалицы.
— Сынок! Что случилось? Она тебя не пустила?
— Заткнись, — прошипел Даниил. — Я всё слышал. С камеры. Я слышал, что ты ей сказала.
Маска на лице матери поползла. Сначала недоумение, потом страх, и наконец — холодная злоба.
— Ну и что? — её голос стал грубым. — Сама виновата. Нечего было отнимать у меня сына.
— Я не твоя собственность! — крикнул он. — У меня есть своя жизнь!
— СВОЯ ЖИЗНЬ? — она фыркнула. — Это я — твоя жизнь! Я тебя родила, я тебя подняла! А она что сделала? Пришла и попыталась украсть! Я годами ждала, когда ты наконец прозреешь и поймёшь, какая она стерва!
Она встала и подошла к нему вплотную.
— И ты понял! Выгнал её! Я всегда знала, что ты сделаешь правильный выбор! Ты всегда будешь на моей стороне! Только я буду любить тебя по-настоящему! Всю жизнь!
Даниил смотрел на это искажённое лицо и не верил своим глазам. Это была не его добрая мама. Это была незнакомая, чудовищная женщина.
— Ты разрушила мою жизнь.
— Я её спасла! — парировала она.
Он вышел, не в силах больше на неё смотреть. Он стоял на пустынной улице между двумя домами. В одном — женщина, которую он потерял. В другом — женщина, чья любовь оказалась ядовитой тюрьмой.
Лидия Ивановна оказалась права в своём самом чудовищном предсказании. Теперь он действительно принадлежал только ей. Эта свобода была самым страшным наказанием — одиночество в вакууме, где единственным голосом оставался ядовитый шёпот матери: «Ты мой. Только мой».
Он сел в машину, закрыл лицо руками и заплакал. Не от обиды или злости. От осознания полного, абсолютного поражения
Читайте и другие наши истории:
Очень просим, оставьте хотя бы пару слов нашему автору в комментариях и нажмите обязательно ЛАЙК, ПОДПИСКА, чтобы ничего не пропустить и дальше. Виктория будет вне себя от счастья и внимания! Можете скинуть ДОНАТ, нажав на кнопку ПОДДЕРЖАТЬ - это ей для вдохновения. Благодарим, желаем приятного дня или вечера, крепкого здоровья и счастья, наши друзья!)