Мы решили со Стасом, что у нас не будет детей. Мы слишком были заняты творчеством, жизнью, собой. Ребенок нарушил бы весь порядок нашей жизни, точнее её беспорядок, привычный уютный хаос нашего богемного существования, В этом хаосе мы черпали вдохновение и свободу, необходимую для него.
В наших кругах не принято было даже говорить о мещанских радостях, не то что испытывать их. Сгорать в высоких муках творчества, попутно травя себя алкоголем и легкими наркотиками - вот удел истинных творческих личностей, панков от литературы, как называл нас Захар, закадычный дружок Стасика, яростный пролетарий и редкостный хам, главный вожак нашего клуба - клуба самопровозглашенных гениев разной степени непризнанности.
Был у нашего клуба и свой манифест, написанный Стасом, который, идя на поводу у своей склонности к классификации всех явлений бытия, быстренько поделил всех писателей мира на две категории - белые и черные.
Беленькие - это, по сути, как он твердил, творческие дельцы, чистенькие и пушистые, официально признанные, успешные при жизни, упорядоченно и чаще всего долго живущие и пишущие с регулярным постоянством на злободневные общепопулярные темы понятные большинству тексты, потребляемые широкими массами.
Черные - это избранные, осененные меткой Демона, великого князя тьмы, гонимые и отверженные, охваченные страстями и нередко умирающие во цвете лет, не выдержав гнета своей гениальности. В первую группу входили Пушкин, Толстой, Чехов и иже с ними, ну, и конечно, все нынепопулярные литераторы. Во вторую - Лермонтов, Цветаева, По и прочие, включая, естественно, нас - Захара, Стаса, с некоторой натяжкой меня и ещё несколько припадочных личностей, время от времени то примыкающих к нашей тусовке, то отпадающих от неё. Неизменной была только наша троица.
Надо сказать, что с Захаром у меня были очень сложные отношения. Наш триумвират скреплял Стас, преклоняющийся перед Захаром, как перед истинным вожаком. В Захаре, взращенном, по сути, улицей, чувствовалась сила и недюжинная злость, подспудная обида на мироустройство, которая выражалась в бесконечных нападках на мораль, религию, буржуазные ценности, то бишь на всё то, что он называл «пошлостью и лживостью современного общества». Прослезиться его могла заставить разве что какая-нибудь грустная история о спившемся чуваке, сквозь призму бутылки отчетливо видящем все изъяны человеческой сущности.
Конечно, Захар пил. Впрочем, мы пили все. Просто он пил запойно до мертвенно-синюшнего состояния, а мы с беспечным удовольствием понемногу пьянствовали. Не пьют, как утверждает Стас, только белые и пушистые, дельцы-литераторы, живущие размеренно и чинно, придерживающиеся принципов ЗОЖ и бессовестно кропающие по пустоцветному роману в год, получая за это народные деньги. Настоящие творцы умирают в словах и воскресают в парах алкоголя.
Стас, выросший в дворцовых палатах, привыкший к обслуге, вычищающей ему грязь из-под ногтей и выковыривающей серу из ушей, смотрел на Захара с благоговейным почтением, ведь помимо того, что тот писал высококачественную прозу, пересыпанную гнусными порнографически-экскрементальными подробностями, он ещё и махал метлой, подрабатывая дворником, да воспитывал сына, оставшегося у него от спившейся жены, которую Захар нещадно бил при жизни и похабно воспевал посмертно.
«Позор, позор нашему государству, когда такие люди, как Захар, метут улицу» - восклицал Стас в негодовании. «Какие, такие?» - осторожно спрашивала я и он пускался в разглагольствование о черных гениях, творящих историю. «Однажды он станет известен, как тот же Буковски» - предрекал он. Но я возражала. «Буковски хорош самоиронией, Захар же размазывает своё дерьмо с такой пугающей серьезностью, будто творит священную мессу. Его не читают сейчас и не будут читать никогда. Как бы он не прилаживал буковку к буковке, как бы огранял фразы, его произведения вызывают тошноту и только».
Конечно, моя инстинктивная неприязнь к Захару была известна тому, и вполне закономерно он отвечал мне взаимностью. Именно он скинул мне злополучное видео, где именно он кудахтал от радости на заднем фоне, подначивая пьяного Стаса на его мерзкие реплики. Это была его обычная тактика - в моменты наших ссор, мой суженный шел утешаться к Захару и тот утешал его, как мог, отводя к жрицам любви и щедро выливая в доверчивые уши Стаса весь помойный опыт своей семейной жизни, все неприглядные подробности изнаночного существования больных извращенных людей, почитающих свою болезнь за высшую степень здоровья.
Стас, живущий в абсолютной изоляции до двадцати лет, не знающий ничего о человеческих взаимоотношениях, доверял Захару слепо, впитывая практические знания и практические навыки того как губка, он возвращался от него совсем другим, с каждым разом всё более пугая меня быстротой моральных метаморфоз, происходящих с ним. В его девственную душу, взращенную на строгом диетическом питании, вся захарова грязь впитывалась без остатка, без какой-либо фильтрации.
Понятно, что ни о какой настоящей семье мы не могли даже помышлять. Внезапная беременность ужаснула меня, я побежала в больницу, не задумываясь ни минуты, охваченная одной мыслью - уберите из меня это. Только нынче, глядя на девочку, ползающую по отцу, я вспомнила, что у меня могла бы быть такая же сейчас. Но что я могла соображать тогда, если страх перед семейной жизнью был так силен, что отключал всякую способность думать.
«Немножко любви к другим, а не только к себе», не было даже немножко, вся - маленькая, жалкая и немощная любовь уходила лишь на себя самих, не удовлетворяла даже себя самих. Может, любовь родилась бы вместе с рождением ребенка. Может, и так, а, может, и нет... Если б знать.
Стас, кинутый кукушонок, видел лишь два варианта семейной жизни - пример своей отсутствующей матери с толпой покровителей, обеспечивающих ей красивую жизнь, или грязные порочные притоны, типа захаровых. В его категоричном полудетском мышлении женщины также, как и писатели, были поделены строго на две категории: проститутки и книжные героини высокого полёта, типа Жанны д.Арк или Зои Космодемьянской. Со мной он никак не мог определиться, его вечно шатало из стороны в сторону в этом вопросе. Иногда он смотрел на меня обесценивающими глазами Захара, прозревая мою блядскую сущность даже в простом взмахе головой, а иной раз отчаянно пытался вознести на пьедестал, сплетая корону из цветистых слов и торжественных ритмов. Впрочем, сейчас он несомненно определился - умерев, я мгновенно взлетела на трон, превратившись в мученицу самых аристократичных кровей.
Я совсем забыла про Стаса и маму, кажется, пришло время оставить Руслана ненадолго и вернуться к ним. Я знаю дорогу сюда, я ещё вернусь, если, конечно, не закончится моё время. Пока ощущение, что оно бесконечно. То же ощущение, что и при жизни - ощущение, что время не может кончиться. «Нас ждёт вечность» - сказал Руслан своей кукле. Интересно, о чем он думал, говоря это.
Я ещё раз взглянула на Алёнку, капелькой света и тепла переливающуюся между своими смурными родителями. Меня не мучит сожаление о ребенке, которому я не дала родиться. Почему-то мне кажется, что это было предопределено, наверно, он родился у кого-то другого, подарив другой женщине весь этот свет и тепло, а я лишила нас со Стасом этого. Видимо, мы не заслуживали, не заслуживали...
Я стала определенно немного легче. Небо всё также темно и непроницаемо, но в пространство словно впрыснули сквозь шприц маленькую дозу солнца, слабо озолотившего весь мир. Подхваченная воздухом я лечу медленно и низко, но я лечу... Непривычное ощущение, что ни говори...