Проходило лето, застилая поля предутренними туманами, и жизнь на заставе текла своим чередом. Борислав воротился к службе, всякий день выдвигаясь с дозорным отрядом обозревать окрестности. Я же находился при конюхах и не чурался любой работы, каковую могли мне поручить. Полезный труд хоть и занимал, а не приносил прежней радости, и это удручало меня. С содроганием сердца ожидал я того дня, когда сызнова смогу отправиться с кухарями по селениям в надежде сыскать отца и сестриц.
Едва в воздухе почувствовалась приближающаяся осень, ночи стали более холодными и звёздными. Солнце на заре теперь поднималось лениво из густого сизого тумана, позже обыкновенного спеша обласкать землю теплыми лучами.
Но красоты окружающего мира не трогали меня, ибо в душе начала разрастаться непрошеная тревога. Чем это объяснялось, я смекал, но боялся признаться в том сам себе.
А дело было вот в чем. Тот горшочек с чудодейственным снадобьем деда Прозора опустел вовсе. Тайком я уже пару раз пережил очередную свою немочь, мучаясь по ночам сильным жаром. Никто о том не проведал – благо, прихватывало меня аккурат посреди ночи, а снадобье оказывалось под рукой. Всякий раз, чуя зарождающийся внутри огонь, я выскакивал из избы ночью, дабы не потревожить спящих дружинных. На крыльце я натирался заговоренными травами старика, а затем возвращался на свою лежанку и засыпал до самого утра. По счастью, всякий раз к восходу солнца хворь отпускала, и я подымался на ноги, как ни в чем не бывало.
Борислав, однако, примечал неладное:
- Эка ты белый, будто снег, Велимир! Нешто худо тебе?
- Не худо, - отмахивался я. – Спал дурно: чепуха всякая снилась…
- Сызнова твои русалки лесные? – усмехался он, подначивая меня. – Уж не ворожба ли на тебе, друже? Она, поди, и жить мешает!
- Будет тебе, Борислав! – я натягивал на лицо вымученную улыбку. – Умаялся давеча, всего и делов!
- Ну гляди… коли что – ступай к Сороке с Суханом. А мне в дозор нынче…
«Лекари тут подсобить не в силах…» - мыслил я про себя и, сжав зубы, отправлялся умываться.
В один прекрасный день, обнаружив, что горшочек деда Прозора опустел, я крепко задумался. И дума-то моя была отнюдь не радостна: разумел я, что на заставе достать подобного снадобья негде. Оставалось лелеять надежду на свое долгое здравие, а касаемо этого меня как раз одолевали сомнения.
Меж тем, подоспело время кухарям снаряжать обоз да отправляться по соседним селениям за снедью. Накануне сотенный призвал меня к себе и молвил:
- Ну, сбирайся, Велимир, коли не передумал! Завтра поутру выдвинетесь. На этот раз перво-наперво в Залесье завернете: там и сыщешь сродников, коли Бог даст.
- Ох, благодарствую, Тешата! – поклонился я. – Взаправду уж весь извёлся, места себе сыскать не могу! Мочи нет: тревога снедает из-за отца.
- Ну, а коли сыщешь его, что мыслишь? Воротишься к нему? Покинешь заставу?
- Не ведаю, - понурил голову я, - мыслил здесь лекарское дело постигать, да не вышло… однако ж и к гончарному ремеслу у меня душа не лежит… а чем прокормиться нам с отцом окромя этого?
- Да-а, - крякнул сотенный. – Ну, ты покамест не кручинься. Вот сыщешь отца – тогда и порешишь, как быть. Сам разумеешь, для воинской службы ты не годишься: тому наши дружинные сызмальства обучались. Не кузнец ты, не древодел, не кухарь… конюхам вот подмога надобна! Потому и при них ты трудишься. Работа-то на заставе завсегда сыщется, да может, к своему ремеслу тебе все же воротиться? Чай, недаром с малых лет ты с глиной возился…
Вестимо, завидев на моем лице отчаяние, Тешата поспешил добавить:
- Ну, это тебе решать, само собой… ступай, снаряжайся в дорогу! Чуть свет тронетесь. Дружинных с вами, как водится, пошлю – на лесных дорогах нынче небезопасно.
На другой день рано поутру, когда поля вокруг заставы еще были застелены густым туманом, мы двинулись в путь. Я от души сожалел, что Борислава не было в числе тех воинов, кто отправился с обозом: с ним дорога вышла бы веселее. Мне же пришлось ехать, пребывая в плену собственных тоскливых мыслей, и на душе от этого становилось тяжко.
Когда впереди показались рассыпанные по берегу реки избы Залесья, сердце дрогнуло у меня в груди. Чутье подсказывало: важные вести уже близко, а добрые али дурные – того я не ведал.
По обыкновению, вокруг начал собираться народ. Мальцы бежали впереди обоза, оповещая всех о нашем прибытии с заставы. Я все искал взглядом деда Семовита, но напрасно. Поймав одного из сорванцов, крутившихся поодаль, я наказал ему:
- Беги к старику Семовиту да скажи, Велимир свидеться с ним желает! Весточку я ему от сына привез!
Покуда мы с кухарями возились возле амбаров, нагружая повозки мешками, приковылял дед Семовит.
- Сынок! – кинулся он ко мне с объятиями, будто к родному. – Ох ты, Господи! Явились, наконец! А я который день уж сюда прихожу поутру да сижу, вас ожидаючи, а обоза-то все нету! Вот, нынче сил недостало – в избе остался…
- Хвораешь ты, никак? – обеспокоился я.
- Да… - махнул рукой старик, - наше дело известное: сиди на печи, жуй калачи… прихватывает порою, а что поделать… лета мои уж не те… ну, сказывай! Видал Сбыслава?
- Видал, - кивнул я, и дед аж замер. – Все покамест с ним ладно, не пужайся! Сказывает, работы на заставе много, потому не отлучиться никак. Оно и взаправду: древоделы всякий день топорами стучат с утра до ночи. Ну, а зимовать он уж с тобою собирается, ежели помех не случится.
- Ох-х… - проскрипел старик, - кабы так! Уж не ведаю, как сынка-то дождаться! Значится, к зиме…
- Ежели помех не случится, - напомнил я.
- Ну, что ж… коли так… ждать его стану!
- Жди, дед… жди…
- Ну, а что до язычников, - поспешно проговорил старик, - то нынче свидеться можешь с ними! Иди за мной, и я тебя провожу до их двора-то.
- Погоди, - я внезапно похолодел, - так ты отца моего, Будая, не видал? Али к нему велишь идти?
Дед Семовит отвел глаза и бросил:
- Отца твоего не видал… с иными толковал… да ты ступай за мной – сам все узнаешь…
Я доложился кухарям, что мне надобно отлучиться, и поспешил за стариком по тропке, уводящей на другой конец селения.
Покуда шли, я то и дело старался выпытать у него, что же все-таки ему удалось узнать о моих сродниках, но дед как-то ненароком избегал прямого ответа.
«Дело ясное… - с тоской помыслил я. – Небось, нету здесь ни отца моего, ни сестриц… эх… ежели так, худо дело… куда податься, дабы сыскать их?»
Тем временем мы добрались до окраины деревни, и дед Семовит указал на избу, со двора которой доносился собачий лай.
- Тама семейство язычников обитает… не твои это сродники, однако ж, мыслю, порассказать они тебе многое смогут!
Сглотнув ком в горле, я вопросил:
- А в остальных избах кто? Наш ли народ?
- Ваши… - как-то отстраненно проговорил старик, присаживаясь возле изгороди на пенек. - Ступай, потолкуешь… а я тебя тута обожду…
Я с замиранием сердца отворил ворота и шагнул на незнакомый двор…
В тот же миг на меня с рычанием и лаем бросился пес и едва не повалил наземь. Смекнув, что кухари раздавали каждому с собою по куску черного хлеба с солониной, я отскочил в сторону и наспех полез за пазуху. Дрожащими руками развернув тряпицу, я бросил псу хлеб с мясом, за которые он с жадностью принялся, не переставая при этом рычать.
- Не бурчи, не бурчи, друже… - приговаривал я, осторожно проскальзывая мимо пса к крыльцу. – С миром я пришел… ай, хороший пес! Ай, сторож славный… на заставу бы тебя, злющего эдакого… в дозор бы с Бориславом ходил!
Вестимо, собачий лай потревожил хозяев дома, потому как в сенях раздался шум и спустя пару мгновений дверь избы со скрипом отворилась. На пороге возникла старуха Годица – бабка моего прежнего друга Смеяна. Опершись на длинную кривую клюку, она недовольно воззрилась на меня, сощурив полуслепые глаза, готовая изгнать незваного гостя:
- Нету нынче никого! На промыслах все! Мужики – на охоте, бабы с девками по грибы пошли! И соседняя изба заперта! Кто таков? Чего за надобность у тебя?
Я молчал. В следующее же мгновение старуха пошатнулась от испуга и отмахнулась от меня клюкой с эдаким ужасом, будто увидала перед собою мертвеца.
- Ой! Сгинь… сгинь… из Навьего мира ты, никак, явился?! Ой… милостивые боги!
Я шагнул ближе, дозволяя разглядеть себя получше.
- Не мертвец я, бабка Годица! Нешто не признала? Велимир перед тобою, Будая сын, Лютана-старейшины зять!
- Ой-й… - протянула она, - взаправду ль живой ты?! Ох-х… боги, боги! Не брехал, стало быть, дед здешний, когда про тебя мне сказывал!
- Дед Семовит? – переспросил я. – Дак он тута, за изгородью поджидает! Он мне и поведал про то, что наши люди сюда в деревню пришли…
- Пришли! – передразнила меня старуха. – Не по своей воле мы сюда явились! Слыхал ты, стало быть, про беды-то наши?
- Слыхал…
Я подскочил к бабке Годице и подсобил ей сесть на крыльце; сам же примостился рядом.
- Ох, беды великие обрушили боги на наш народ! – воздев мутные глаза к небу, провозгласила старуха. – Жили себе, жили долгие лета в лесу, никого не трогали, а тут – набежали полчища воинов, пожгли, порушили!
Я осторожно заметил:
- Так дружинные мне сказывали, что жечь никого и ничего они не собирались! Сами наши люди себя в избах подожгли…
- А потому как не возжелали они веру предков-то растоптать! Али не слыхал, чего от нас требовать вздумали? Дань платить, в Бога их уверовать! Это все чуждо нам, чуждо! Земовита, старейшину нашего, убили! Кровь безвинную пролили!
- Земовита-то, слыхал я, свои же и прирезали, а не воины новгородские…
Бабка Годица укоризненно воззрилась на меня.
- А ты, сколь я уразумела, с этими, чужаками теперь заодно? Нешто слаще тут каша? Заради чего веру дедов наших предал?
Я почуял укол досады, но ответил невозмутимо:
- Никого я не предавал! Я веры новой не принимал, но и старой в душе не осталось…
- Вона как! – всплеснула руками старуха. – Ишь он, каков! Не осталось в нем веры… сказывал мне Семовит, что ты теперича у чужаков на заставе этой обретаешься! Знамо, с ними ты заодно! Пошто отпираешься?
- Я и не отпираюсь. Тружусь за кусок хлеба, а большего чего мне желать?
- Мыслили мы все, сгинул ты давно в лесах, али звери дикие тебя разодрали! А тут – явился… гляди-ка! Отец-то твой убивался долго… поди, до последнего своего дня тебя вспоминал!
Я почуял, что сердце ухнуло камнем в пропасть…
- Чего… ты молвишь? – собственный голос показался мне чужим. – До какого такого последнего дня? Где он?
- А минувшей зимой отошел к праотцам!
Бабка Годица пристально вгляделась в мое лицо, которое, вестимо, побелело в то мгновение.
- Да как же… как же так…
- Вот эдак! – кивнула старуха. – Поздно ты сыскать его порешил!
- Да я… я не мог раньше… сам рану гибельную исцелял…
- Исцелил? Ну, а Будай-то не сдюжил… мужичок он был не больно духом крепкий… ты сгинул в лесах, Полелька ваша с дитем на руках осталась… чудом за хмельное он сызнова не взялся! Тоска заела его… Клёну все вспоминал… толковали мы как-то с ним, еще в селении нашем… жалобился он мне на судьбу свою горькую…
- Ох, да за что ж?! – я вскочил на ноги и в отчаянии схватился за голову. – Мыслил, сыщу своих, заживем по-прежнему… а теперь…
Внезапная мысль пронзила мой разум:
- Бабка Годица, а с Полелькой-то что?! Где ее мне сыскать? А Леля, старшая моя сестрица, куда подевалась?
Старуха вздохнула:
- Слыхала я, Леля ваша с мужниной родней и мальцами в леса подалась… сыскались среди нашего народа несогласные: ни за что селиться бок о бок с иноверцами не пожелали! Ну, собрались они и дальше двинулись… куда – одним богам ведомо… аки сквозь землю провалились! Вестимо, обоснуются где-то в лесах, свою деревню выстроят…
- А Полеля?
- Полелька вместе с родней своей новой отправилась дальше из этих мест… в большом городу порешили они счастья искать!
- В Новгороде, никак?
- Вестимо…
- А о какой новой родне-то молвишь? Не возьму я в толк.
- Дык… Беляй, Скоряты Худого меньший сынок, тощий эдакий, признал дитя-то своим!
- Ой ли?
- Призна-ал… куды деваться… то-то шуму было! Мальчонка у Полельки народился – вылитый Беляй… опомнился он опосля, приполз молить о прощении… Скорята-то не больно ваше семейство жаловал! Однако ж перечить сыну не стал… куды супротив правды попрешь-то?
- Супротив правды и впрямь…
Я опустился на крыльцо, и внезапно горькие слезы хлынули из моих глаз.
- Да пошто ж я эдакий горемычный-то! Пошто счастья мне в жизни нету!? Ох, горе… бедный мой отец… не поспел я…
Старуха сызнова тяжело вздохнула:
- Сердцу больно, а ты вот как мысли: значится, эдак богам угодно! Пришел его черед… в жизнь иную, лучшую Будай отправился…
- Да не ко времени! Не ко времени он отправился! – плача, ломал себе пальцы я. – Не поспел я с ним свидеться… не поспел рассказать, что жив, слово последнее молвить не поспел…
- А в нашей жизни многое делается не ко времени… - проговорила бабка Годица. – Однако ж богам лучше нас ведомо, когда и что случаться должно…
- Эх-х! – отчаянно воскликнул я, и слова застряли у меня в горле.
Некоторое время мы сидели молча: я утирал горячие слезы, а старуха глядела на меня, покуда не проговорила:
- Что ж теперь – воротишься к своим чужакам? Али к нам, сюда, в селение переберешься? Выстроишь избу, промыслами жить станешь…
- Да на что мне эти промыслы, - я горестно утер нос рукавом, - коли отца теперь в живых нету, а сестрицы разбрелись в разные стороны света…
Бабка Годица с досадой отворотилась от меня и промолвила:
- Мы живем, покамест не бедствуем! Смеян с отцом на охоте пропадают, бабы наши – грибы, ягоды на зиму запасают… минувшую зиму пережили, и эту переживем. А вера-то наша, дедова, никуда не делась: вот она у нас где! Вот!
С этими словами старуха постучала кулаком себе по груди.
- Окреститься же вас заставили! – заметил я.
- Ну, мало ли чего заставили… - скривилась она. – А мы у себя в дому-то вольны жить аки нам угодно! И из души, из сердца, запросто так веру родную не выкинешь! Скорлупка у ореха треснула, а ядрышко-то осталось…
Мы посидели еще немного в молчании, после чего я поднялся на ноги:
- Прощай, бабка Годица… горькие вести я от тебя услыхал… но ты в том не виноватая… пора мне… ехать дальше надобно… расскажи Смеяну обо мне, когда он с охоты воротится, да и всем расскажи… пущай ведают, что жив Велимир… телом-то жив, да душою я теперь мертвец… с тяжелым сердцем покидаю вас… авось, когда-нибудь и свидимся… ну, прощай…
И я побрел через двор к воротам. Зубастый пес на этот раз не бросился мне наперерез, но сердито заворчал, лежа неподалеку.
Снаружи, возле изгороди, меня поджидал дед Семовит. Едва взглянув в мое заплаканное лицо, он, вздохнув, промолвил:
- Рассказали тебе, стало быть… вот ведь как вышло-то… да-а… ты, сынок, уразумей: на все воля Божья… всякому отмерян свой срок…
Я стиснул зубы, усмиряя всколыхнувшийся внутри гнев – гнев на судьбу, на его слова и слова бабки Годицы…
- Вот что, дед Семовит… есть у тебя… мед хмельной, да покрепче? С собою желаю взять…
Назад или Читать далее (Глава 93. Пелена)
Поддержать автора: https://dzen.ru/literpiter?donate=true