Еще две недели назад я была самой счастливой женщиной на свете. Платье цвета шампанского, фата, сотканная будто из утреннего тумана, и глаза Андрея – полные обожания. Наша свадьба была скромной, но такой душевной. Мы не хотели пышных торжеств, только самые близкие, только настоящее, неподдельное счастье. В тот день мне казалось, что я держу в руках целый мир. Этот мир был теплым, пах его одеколоном и обещаниями долгой, безоблачной жизни.
Вечером, когда гости уже начали расходиться, мои родители отвели нас в сторону. Мама, смахнув слезу, протянула мне белый плотный конверт, перевязанный тонкой алой ленточкой.
— Доченька, это вам на первый взнос. На ваше гнездышко. Мы долго копили. Пусть у вас все будет хорошо, — сказала она, и ее голос дрогнул.
Внутри лежал миллион. Целый миллион. Я смотрела на эти аккуратные пачки, и руки мои дрожали. Я прижалась к Андрею, а он обнял меня так крепко, что я едва могла дышать.
— Спасибо вам огромное, — его голос звучал искренне, с такой благодарностью, что у меня у самой навернулись слезы. — Мы вас не подведем. Я сделаю вашу дочь самой счастливой.
Тогда я верила каждому его слову. Каждому. Я смотрела в его честные, открытые глаза и видела наше будущее: уютная квартира, смех детей, тихие семейные вечера. Как же я была слепа.
Свекровь, Тамара Павловна, тоже произносила тост. Она улыбалась, но ее улыбка никогда не достигала глаз. В них всегда стоял какой-то холодный, оценивающий расчет.
— Ну, Анечка, теперь ты часть нашей семьи. Андрей у меня мальчик хороший, добрый. Главное — слушайся его, и все у вас будет ладно. И помни, мать у него одна.
Ее слова тогда показались мне просто неуклюжей попыткой проявить заботу. Я вежливо кивнула и улыбнулась. Только сейчас я понимаю, что это была не забота. Это был ультиматум. Мы перевезли вещи в нашу маленькую съемную квартиру, где пахло краской и новыми начинаниями. Конверт с деньгами мы спрятали в старую обувную коробку и задвинули ее глубоко в шкаф, под стопку зимних одеял. Казалось, это самое надежное место на свете. В нашем доме. В нашей крепости. Первые дни были как в сказке. Мы собирали мебель, спорили, какого цвета купить шторы, и засыпали в обнимку, уставшие, но безмерно счастливые. Я порхала по квартире, чувствуя себя настоящей хозяйкой, строительницей нашего общего будущего. Деньги лежали в шкафу, грея душу обещанием скорого переезда в собственное жилье. Мы уже начали присматривать варианты.
Андрей был нежен и внимателен. Приносил мне кофе в постель, целовал мои руки, говорил, как сильно ему повезло. Я таяла от этих слов, от его прикосновений. Мне казалось, что наш союз благословлен небесами.
А потом в нашу жизнь плотно вошла Тамара Павловна. Сначала она пришла «проведать молодых» и принесла пирожки. Потом заглянула «просто по пути», чтобы отдать какой-то журнал. Потом ее визиты стали ежедневными. Она приходила, когда Андрей был на работе, и начинала хозяйничать.
— Анечка, у тебя тут пыль под диваном, — говорила она с укоризненной улыбкой. — Мужчина должен приходить в чистый дом.
Она переставляла мои книги, раскладывала по-своему вещи в шкафу, критиковала ужин, который я готовила к приходу мужа.
— Андрюша такое не очень любит. Ему бы супчика наваристого, домашнего. Вот я завтра принесу.
Я пыталась вежливо, но твердо очертить границы. Говорила, что справляюсь сама. Но все мои попытки разбивались о стену ее лицемерной заботы.
— Да что ты, доченька, я же помочь хочу! — восклицала она, делая обиженное лицо.
Когда я жаловалась Андрею, он только отмахивался.
— Ань, ну не придумывай. Мама просто хочет как лучше. Она нас любит. Зачем ты видишь во всем подвох?
Я чувствовала, как между нами появляется трещина. Он не видел. Или не хотел видеть. Его мать медленно, но верно вторгалась в нашу жизнь, отравляя ее своими порядками, а он считал это нормой. Я начала чувствовать себя чужой в собственном доме.
Однажды я зашла в спальню и увидела, что дверца нашего шкафа приоткрыта. Сердце ухнуло куда-то вниз. Я бросилась к шкафу, отодвинула одеяла. Коробка была на месте. Я дрожащими руками открыла ее. Деньги были там. Все до последней купюры. Я выдохнула с облегчением, но тревога уже поселилась во мне, как ядовитый плющ.
Зачем она полезла в шкаф? Что она искала?
Вечером я снова попыталась поговорить с Андреем.
— Андрей, твоя мама сегодня была у нас. Я думаю, она рылась в шкафу.
Он посмотрел на меня с раздражением.
— Опять ты за свое? Аня, у тебя паранойя. Может, она просто искала лишнее одеяло, чтобы в шкаф убрать. Хватит уже наговаривать на мою мать.
— Какое одеяло? Андрей, там лежали деньги!
— Ну и что? Она же их не взяла! — он повысил голос. — Значит, ты зря ее подозреваешь! Она святой человек, всю жизнь для меня жила!
Святой человек. В тот момент я поняла, что для него она всегда будет святой, а я — чужой, подозрительной женщиной. Мы были не «мы». Были «он и его мама» и «я».
Напряжение росло. Тамара Павловна стала задавать странные вопросы.
— А вы квартирку-то уже присмотрели? Цены-то сейчас ого-го! А денежки ваши где храните? Дома-то держать опасно, время такое неспокойное.
Я отвечала уклончиво, говорила, что мы еще думаем. Каждое ее слово казалось мне фальшивым, каждая улыбка — просчитанной. Она словно паук плела паутину вокруг нас, и я чувствовала, как липкие нити опутывают меня со всех сторон. Андрей ничего не замечал. Он все чаще задерживался на работе, стал раздражительным. Когда я пыталась поговорить с ним, он замыкался или срывался на крик.
А потом случился ключевой момент. Я вернулась домой раньше обычного и застала Тамару Павловну, поливающей мои цветы на балконе.
— Ой, Анечка, а ты уже здесь! — она засуетилась. — А я решила твоим цветочкам помочь, совсем засохли.
— Как вы вошли? — спросила я ледяным тоном.
Она на секунду растерялась, а потом улыбнулась своей фирменной сладкой улыбкой.
— Так Андрюша мне ключик дал. На всякий случай. Мало ли что случится.
Ключ. У нее был ключ от нашей квартиры. От нашей крепости. В этот момент крепость рухнула. Я почувствовала себя голой, беззащитной. Это было вторжение. Наглое, бесцеремонное.
Вечером я устроила скандал. Впервые за все время.
— Ты дал ей ключ?! Без моего ведома?! Андрей, это наш дом!
— А что такого? — он искренне не понимал. — Это моя мама! Кому мне еще доверять? Может, у тебя сердце схватит, а она придет и поможет!
— У меня схватит сердце от ее «помощи»! — кричала я. — Она лезет везде! Она контролирует каждый наш шаг! Ты этого не видишь?
— Я вижу, что ты ее ненавидишь! — заорал он в ответ. — Ты просто неблагодарная! Она к тебе со всей душой, а ты!
Мы долго кричали друг на друга. В ту ночь он впервые лег спать, отвернувшись к стенке. Я лежала без сна, и холодная пустота разрасталась у меня в груди. Я вышла замуж за этого человека? Я действительно его люблю? Или я любила образ, который сама себе придумала? Я поняла, что должна что-то делать. Утром я решила, что перепрячу деньги. Сниму ячейку в банке. Это будет мое решение. Но я была так измотана бессонной ночью, что решила сделать это после работы. Простая человеческая усталость, которая в итоге стоила мне всего.
Это утро я не забуду никогда. Меня разбудил не будильник и не луч солнца. Меня разбудил едва слышный, предательский шорох. Шшшш... шшшш... Словно мышь скреблась где-то совсем рядом. Я открыла глаза. В комнате стоял серый предрассветный полумрак. Андрей спал рядом, тяжело дыша во сне.
Шорох повторился. Он доносился со стороны шкафа.
Мое сердце пропустило удар, а потом заколотилось с бешеной скоростью, отдаваясь в ушах глухим стуком. Нет. Этого не может быть. Мне кажется. Я заставила себя лежать неподвижно, прислушиваясь. И снова — тихий звук ткани, шелест пакета.
Я беззвучно, как кошка, соскользнула с кровати. Пол был холодным. На цыпочках, боясь скрипнуть половицей, я двинулась к шкафу. Дверца была приоткрыта. В щели виднелся темный силуэт. Женщина стояла на коленях, низко склонившись над чем-то на полу.
Я заглянула внутрь.
Тамара Павловна.
Она стояла на коленях перед открытой обувной коробкой. Нашей коробкой. В одной руке она держала черный пакет, а другой быстро, лихорадочно сгребала в него пачки денег. Моих денег. Денег моих родителей.
В этот момент во мне что-то оборвалось. Весь страх, все сомнения, вся усталость исчезли. Осталась только холодная, звенящая ярость.
— Что вы делаете?! — мой шепот прозвучал как шипение змеи.
Она вздрогнула и резко обернулась. Ее лицо было перекошено от жадности и страха. Увидев меня, она попыталась спрятать пакет за спину, но я уже была рядом. Я схватила ее за запястье — тонкое, костлявое.
— Отдайте! — прорычала я, пытаясь вырвать пакет.
— Пусти! — взвизгнула она. — Отпусти, сумасшедшая!
От нашего шума проснулся Андрей. Он сел на кровати, протирая глаза. А потом он увидел эту сцену: я, вцепившаяся в руку его матери, и она, с пакетом денег, с искаженным от злобы лицом.
И знаете, что он сделал? Он не спросил, что случилось. Он не попытался разобраться. Он увидел только одно: я «напала» на его маму.
— Руки от матери убрала!
Этот крик до сих пор звучит у меня в ушах. Он бросился ко мне. Не ко своей матери-воровке, а ко мне. Он схватил меня за плечи и с силой отшвырнул в сторону. Я не удержалась на ногах и ударилась спиной о стену. Боль была резкой, но несравнимо сильнее была боль внутри. Боль от предательства. Самого страшного предательства в моей жизни.
— Ты что себе позволяешь?! — орал он, загораживая собой мать, которая тут же начала рыдать, разыгрывая из себя жертву. — Она на меня набросилась! Андрюша, она меня чуть не убила! Я просто хотела порядок навести, а она...
Я смотрела на них — на этого мужчину, которого считала своей опорой, и на его мать, воровку и лгунью. И я видела не двух людей. Я видела одно двуглавое, лживое существо.
И в этот самый момент, когда их театр абсурда достиг своего апогея, тишину квартиры разорвал резкий, требовательный звонок в дверь.
ДЗЗЗЗЫЫЫЫНЬ!
Он прозвучал как удар гонга. И Андрей, и Тамара Павловна замерли. Рыдания мгновенно прекратились. Они переглянулись. И я увидела, как их лица меняются. На них проступил первобытный, животный ужас. Они побелели. Побелели как полотно, как мел, как смерть. Они кого-то ждали. И это были точно не гости с пирожками.
Звонок повторился, еще более настойчивый и долгий. Андрей посмотрел на меня взглядом, полным неприкрытой ненависти.
— Сиди тихо. Не открывай, — прошипел он.
Но я уже не слушала его. Что-то внутри меня переключилось. Я больше не была жертвой. Я медленно поднялась на ноги, чувствуя, как по спине растекается тупая боль от удара. Я посмотрела на них двоих, съежившихся, испуганных, и впервые за долгое время почувствовала себя сильной. Я пошла к двери.
— Не смей! — крикнул Андрей мне в спину.
Я повернула замок и распахнула дверь. На пороге стояли мои родители. Улыбающиеся, счастливые. В руках у папы был термос, у мамы — пакет с горячей выпечкой.
— Сюрприз! — весело сказала мама. — Решили вас навестить, позавтракать вместе!
Ее улыбка погасла в тот же миг, как она увидела меня. Мои растрепанные волосы, заплаканные глаза, то, как я держалась за спину. Ее взгляд метнулся за мою спину, вглубь квартиры. Она увидела все: оцепеневшего Андрея, Тамару Павловну, которая все еще сжимала в руке черный пакет, и рассыпанные по полу купюры из обувной коробки.
— Доченька... что случилось? — голос мамы дрогнул.
Папа, ничего не говоря, вошел в квартиру. Его лицо стало каменным. Он молча посмотрел на Тамару Павловну, на Андрея, потом на деньги. Ему не нужны были объяснения.
В этот момент на тумбочке у кровати завибрировал телефон Андрея. Экран загорелся, высветив уведомление. Я стояла достаточно близко, чтобы прочесть. Сообщение от неизвестного номера гласило: «Ну что? Получилось? Нам нужно срочно закрывать вопрос».
И тут все встало на свои места. Их ужас при звуке звонка. Их сговор. Это была не просто мелкая кража от жадности. Это был план. Отчаянный план, чтобы рассчитаться с кем-то. И они были готовы украсть мое будущее, будущее нашей семьи, ради этого. Они ждали не моих родителей. Они ждали тех, кому были должны.
Мой отец сделал шаг вперед. Его голос был тихим, но в нем звенела сталь.
— Тамара Павловна, положите пакет на стол. Андрей, отойди от моей дочери.
В них больше не было ни капли былой спеси. Только жалкий страх. Свекровь, дрожа, положила пакет на журнальный столик. Андрей что-то залепетал, пытаясь оправдаться.
— Это недоразумение... я все объясню... это не то, что вы подумали...
Но я больше не слышала его. Я смотрела на него и не видела ничего. Пустота. Человек, которому я клялась в вечной любви всего две недели назад, перестал для меня существовать. Вся любовь, все нежные чувства были выжжены дотла одним его криком: «Руки от матери убрала!».
Мама подошла и просто обняла меня. Крепко, молча. И в ее объятиях я наконец позволила себе разрыдаться. Не от обиды, а от облегчения. Кошмар закончился.
— Собирай свои вещи, — сказала я тихо, когда немного успокоилась. Мой голос был ровным и чужим. — И мамины тоже. Уходите.
Он смотрел на меня, не веря. Но в моих глазах он не увидел ни сомнения, ни надежды на примирение. Только холодное, окончательное решение.
Через час я сидела на заднем сиденье родительской машины. Рядом со мной на сиденье лежал тот самый белый конверт. Теперь он казался мне не символом будущего, а свидетельством страшного урока. Уличные фонари проносились мимо, смазывая огни города в длинные полосы. Я смотрела в окно на просыпающийся город и впервые за много дней дышала полной грудью. Впереди была неизвестность, боль от рухнувших надежд и сложный бракоразводный процесс. Но впервые за долгое время я чувствовала себя свободной. Свободной от лжи, от предательства, от человека, который оказался чужим. Туман рассеялся, и пусть реальность оказалась уродливой, она была моей. И только мне решать, какой она будет дальше.