Существуют явления, которые сами по себе — чистое чудо, и при этом чудесным же образом остаются незамеченными. Стоит только задержать взгляд, и перед нами открывается россыпь подсказок — о себе, о жизни, о её природе. Любое природное явление несёт в себе смысл, просто не всегда мы готовы его увидеть.
Когда-то меня по-настоящему потрясла метаморфоза гусеницы и личинки стрекозы. Настолько, что изменила моё отношение к жизни и смерти. В интернете полно роликов, снятых одним кадром в ускоренной съёмке. Смотришь — и не сразу веришь в то, что происходит.
Вот живое существо. Личинка, гусеница — форма со своим способом существования. Сколько фантастических вариаций придумывает природа. Каждая гусеница — будто персонаж из сюрреалистического мультфильма. Но при всей причудливости форм, их образ жизни удивительно однотипен. В каком-то смысле очень по-человечески однотипен: живут, движутся, питаются, избегают опасности, приспосабливаются.
И вот наступает момент, когда жизнь будто замирает. Для наблюдателя — это остановка, завершение, почти смерть. Что гусеница, что личинка стрекозы превращаются в неподвижный кокон. Если не знать, что процесс продолжается внутри, легко принять это за конец.
Но главное — внутри. Там происходит то самое волшебство природы: прежняя структура растворяется почти до состояния жидкости. Из этой «первоматерии» постепенно проступает новая форма. Иная не только внешне — с иным способом существования. Личинка стрекозы и вовсе выходит из воды и переходит в стихию воздуха. Совсем другая среда, другие угрозы, другие возможности, другая жизнь. И главное — явное усложнение формы.
Снаружи мы видим трансформацию. Но где в этом процессе смерть? Что в этой цепочке можно назвать концом, а что началом?
Представим на минуту — ради чистого философского эксперимента, — что личинка стрекозы умеет думать. Она живёт в воде, решает свои задачи: найти пищу, выжить, адаптироваться. Иногда, может быть, размышляет о смысле существования. И постепенно в ней растёт страх смерти — ведь она видит, что происходит с её сородичами. Наступает этап кокона, и для неё это выглядит как страшный финал. Никакой информации о том, что будет потом, у неё нет. Как ей знать, что её «конец» — это вовсе не конец?
Знать об этом может только лягушка, которая обитает и в воде, и на суше. Но кто же поверит лягушке? Даже если взрослая стрекоза помнила бы себя личинкой, она всё равно не смогла бы объяснить тот переход. Разве что через ту же лягушку — но и ей нечем доказать увиденное.
За всеми переменами форм, за «смертью» гусеницы и «рождением» бабочки есть один незримый факт. Нечто продолжает жить. Сущность не исчезает, она проходит сквозь изменения. Не было момента, когда она «ушла», чтобы потом «вернуться». Менялась форма, а жизнь сама по себе — нет.
То, что мы не видим дальнейших переходов бабочки после её физической смерти, не означает, что их нет. Возможно, проблема в другом: нам просто нечем видеть следующую трансформацию. Нет такого органа восприятия.
И здесь напрашивается старый, но вечный вопрос: что мы называем рождением человека, а что — смертью? Что имеют в виду те, кого называют просветлёнными, когда говорят: «Я есть сознание… Я есть то, что вне формы… Нет рождения и смерти»? Как это доказать фактами — вопрос другой. Но сам посыл заставляет остановиться и задуматься: может быть, мы путаем главные ориентиры.
Лично мне куда интереснее не то, что есть смерть, а то, что есть Жизнь — в её абсолютном, неформальном смысле. Там, в центре этого вопроса, лежат ответы на всё: биологическое, социальное и духовное.
Хорошее место, чтобы задуматься. И, возможно, увидеть в себе и в окружающем чуть больше, чем форму.