Я лежала, положив руки на свой уже заметно округлившийся живот, и чувствовала, как внутри меня ворочается новая жизнь. Это было моё шестое чувство, моё личное маленькое чудо. Мой муж, Игорь, ещё спал. Его дыхание было ровным и спокойным. В такие моменты мне казалось, что счастье можно потрогать руками. Оно было тёплым, уютным, пахло свежим постельным бельём и его шампунем.
Как же нам хорошо. У нас будет ребёнок. Мальчик. Наш сын, наш Артёмка.
Я тихонько встала, чтобы не разбудить Игоря, и на цыпочках прошла на кухню. Наша двухкомнатная квартира, которую мы купили год назад, была моей крепостью, моим миром. Каждая деталь в ней была выбрана с любовью. Особенно детская. Мы отдали под неё меньшую комнату, ту, что с окном во двор. Я сама выбирала обои — нежно-голубые, с маленькими белыми облачками. Сама собирала комод, пока Игорь был на работе, хотя он и ругался потом, что мне нельзя поднимать тяжести. Но мне так хотелось вложить в этот уголок частичку своей души. Кроватка уже стояла в углу, застеленная новеньким бельём с мишками. На комоде — стопка крошечных пелёнок и ползунков. Я могла часами стоять в этой комнате, представляя, как здесь будет смеяться наш малыш.
Приготовив завтрак, я услышала, как заворочался муж. Через пару минут он вошёл на кухню, сонный, взъерошенный, и обнял меня сзади, утыкаясь носом в шею.
— Доброе утро, моя хозяюшка. И тебе доброе утро, чемпион, — пробормотал он, целуя сначала меня, а потом мой живот.
— Садись, завтрак готов, — улыбнулась я. — Твои любимые сырники.
Мы сидели за столом, пили чай, обсуждали какие-то пустяки. Игорь рассказывал о работе, я — о том, что нужно докупить в детскую ещё ночник и мобиль над кроваткой. Обычное утро обычной счастливой семьи. Казалось, ничто не могло нарушить эту идиллию. В обед раздался телефонный звонок. Игорь протянул мне свой телефон. На экране светилось «Мама». Я вздохнула. Отношения со свекровью, Татьяной Петровной, у меня были… натянутыми. Она жила в другом городе, за триста километров от нас, и мы виделись нечасто, но каждый её звонок или приезд превращался для меня в испытание. Она была женщиной властной, резкой, всегда знающей, «как лучше».
— Алло, Татьяна Петровна, здравствуйте.
— Здравствуй, Аня, — её голос, как всегда, был лишён всякой теплоты. — Игоря дай.
Я молча передала трубку мужу. Он отошёл с телефоном в коридор. Наверное, опять что-то не так у неё. То кран потёк, то соседи шумят, то давление подскочило. Игорь вернулся через минут десять с задумчивым выражением лица.
— Что случилось? — спросила я, чувствуя, как внутри зарождается лёгкая тревога.
— Да так, ничего особенного. Мама приехать хочет. Проветриться. Говорит, соскучилась, да и тебе, беременной, помощь нужна.
Помощь? От неё? Это скорее похоже на инспекцию с последующей показательной поркой.
— Надолго? — осторожно поинтересовалась я.
— Сказала, на пару неделек. Может, на месяц. Посмотрим. Обрадуйся, будет кому тебе помогать по хозяйству, — он попытался улыбнуться, но вышло натянуто.
Меня эта новость совсем не обрадовала. Присутствие свекрови в нашей маленькой квартире всегда ощущалось как вторжение. Она бесцеремонно лезла во все дела, переставляла вещи, критиковала мою готовку и уборку. Но спорить с Игорем было бесполезно. Он искренне считал, что его мать желает нам только добра, и не замечал её токсичного поведения. «Она просто человек старой закалки, Анечка, не обижайся на неё», — говорил он каждый раз. Я смирилась. В конце концов, месяц можно и потерпеть. Ради спокойствия мужа и семьи.
Тогда я ещё не знала, что этот «месяц» был лишь началом конца.
Через три дня Татьяна Петровна уже стояла на пороге нашей квартиры с двумя огромными чемоданами, будто собралась в кругосветное путешествие, а не в гости к сыну. Она смерила меня оценивающим взглядом с ног до головы, задержавшись на животе.
— Ну, привет. А ты раздалась-то как. Смотри, потом в форму не вернёшься.
Вместо «здравствуй, как ты себя чувствуешь». Классика. Я проглотила обиду и постаралась улыбнуться.
— Проходите, Татьяна Петровна. Мы вам в зале на диване постелили.
Она вошла, не разуваясь, прошла в центр гостиной и окинула всё хозяйским взглядом.
— В зале? Ну, ладно, на первое время сойдёт. Вещи мои куда? Игорь, помоги матери.
Игорь, как послушный сын, тут же подхватил её неподъёмные баулы и отнёс в комнату. А я осталась стоять в прихожей, чувствуя себя чужой в собственном доме. С первой же минуты её присутствие начало давить на меня, как бетонная плита. Воздух в квартире стал густым и тяжёлым. Она сразу же установила свои порядки. Мои любимые фиалки на подоконнике были объявлены «пылесборниками» и перекочевали на балкон. Мои кулинарные книги — «макулатурой», занимающей место.
— Зачем тебе эти картинки? Нормальная хозяйка и так знает, как борщ варить. Я тебя научу, — безапелляционно заявила она в первый же вечер.
Игорь только виновато пожимал плечами.
— Ань, ну потерпи. Она же помочь хочет.
Но её «помощь» была странной. Она не столько помогала, сколько переделывала всё на свой лад, попутно обесценивая всё, что делала я. Она демонстративно перемывала за мной «чистую» посуду, бормоча себе под нос что-то про «нынешнюю молодёжь». Она пересолила суп и обвинила в этом меня, сказав, что я купила «неправильную соль». Каждый день превращался в череду мелких придирок и уколов. Я чувствовала себя так, будто сдаю бесконечный экзамен, который невозможно сдать.
Самым болезненным для меня стало её отношение к детской комнате. В тот день, когда я с гордостью решила показать ей, как мы всё подготовили для Артёмки, она вошла туда с таким видом, будто попала в сарай. Она брезгливо провела пальцем по новенькой кроватке.
— И на этом скрипучем недоразумении будет спать мой внук? Игорь, я же говорила тебе, надо было брать классическую, деревянную. А это что за химия?
Потом она раскритиковала обои.
— Слишком ярко. Ребёнок будет нервным. И вообще, зачем отдельную комнату? Глупости всё это. В наше время дети с родителями спали, и ничего, все выросли нормальными людьми. Только место зря занимает.
Я стояла молча, сжав кулаки. Внутри всё кипело. Это была не просто критика. Это было планомерное уничтожение моего маленького мира, моего счастья. Игорь, который зашёл следом, снова попытался сгладить углы.
— Мам, ну что ты начинаешь? Нам с Аней нравится.
— Вам нравится, а о ребёнке вы подумали? Или только о своих «нравится» думаете? Эгоисты.
После этого я старалась даже не заходить в детскую, когда свекровь была дома. Эта комната, которая раньше была для меня местом силы и радости, теперь вызывала только боль. Я стала замечать, что Игорь всё больше времени проводит с матерью. Они подолгу запирались на кухне и о чём-то шептались. Когда я входила, они замолкали и смотрели на меня с каким-то странным, виноватым выражением.
О чём они говорят? Почему от меня? Может, у неё проблемы со здоровьем, и они не хотят меня волновать?
Эта мысль немного успокаивала, но червячок сомнения уже точил меня изнутри. Муж стал более отстранённым. Он перестал целовать мой живот перед сном. Перестал спрашивать, как я себя чувствую. Чаще задерживался на работе, а приходя домой, сразу садился ужинать с матерью, и они продолжали свои тихие беседы. Я чувствовала себя третьей лишней. Изолированной.
Однажды вечером я проходила мимо кухни и услышала обрывок их разговора. Дверь была приоткрыта.
— …всё будет готово через три месяца, как раз к сроку, — говорила Татьяна Петровна. — Главное, чтобы Игорь тебя убедил. Он же мужчина, он должен принять решение. А она… ну что она, поплачет и успокоится. Ей так даже легче будет. Никаких забот, пелёнок, бессонных ночей.
— Мам, я не знаю… Аня этого не переживёт, — голос Игоря был неуверенным, почти умоляющим.
— Переживёт! Все переживают. Зато у меня будет своя комната. Своё место. А то ютиться на этом вашем диване — это унизительно. Вопрос решён, Игорь. Мы сделаем так, как я сказала.
Моё сердце рухнуло куда-то в пропасть. Я зажала рот рукой, чтобы не закричать, и отшатнулась от двери. Своя комната? Какая комната? О чём они говорят? И тут ледяная догадка пронзила меня. Детская. Та самая комната, которую она так ненавидела. Та, что «зря занимает место». Они говорили о детской комнате. Но что значит «Аня этого не переживёт» и «легче будет без забот»?
В ту ночь я не спала. Я лежала рядом с Игорем, который, отвернувшись к стене, спал как ни в чём не бывало, и пыталась сложить этот чудовищный пазл. Детали складывались одна к другой. Её огромные чемоданы. Её слова про то, что диван — это «на первое время». Её ненависть к детской. Их бесконечные перешёптывания. Что они задумали? Отобрать у меня ребёнка после рождения, а меня выставить из дома? Нет, это было слишком дико, слишком неправдоподобно.
Я схожу с ума. Это всё гормоны. Я накручиваю себя. Они просто обсуждают, как свекровь будет жить с нами после рождения малыша и помогать, а комната… Может, они хотят, чтобы первое время малыш спал с нами, а свекровь в детской? Да, точно. Так и есть. А я напридумывала себе ужасов.
Я пыталась убедить себя в этом, но тревога не отпускала. Я начала прислушиваться к каждому их слову, всматриваться в каждое движение. И чем больше я наблюдала, тем страшнее мне становилось. Татьяна Петровна стала вести себя ещё более уверенно. Она начала присматриваться к детской комнате с явным интересом. Однажды я застала её там с рулеткой. Она измеряла стену.
— Татьяна Петровна, что вы делаете? — спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
Она обернулась, ничуть не смутившись.
— Да вот, прикидываю, влезет ли сюда мой шкаф. А то в зале ему места нет.
Её шкаф? В комнате моего сына?
— Какой шкаф? — не поняла я. — Здесь будет стоять пеленальный столик и кресло для кормления.
Она посмотрела на меня свысока, с какой-то издевательской жалостью.
— Анечка, не будь такой наивной. Вещи меняются. Планы тоже.
Она вышла из комнаты, оставив меня одну в полном смятении. Рулетка так и осталась лежать на полу, как ядовитая змея. В тот же вечер я попыталась поговорить с Игорем.
— Игорь, что происходит? Почему твоя мама измеряет детскую для своего шкафа? О каких планах она говорит?
Он отвёл глаза.
— Ань, не бери в голову. Мама просто… присматривается. Ты же знаешь её.
— Нет, я не знаю! Я знаю, что вы что-то скрываете от меня! Я слышала ваш разговор! Про какую комнату она говорила? Про детскую?
Он побледнел.
— Ты подслушивала?
— Я случайно услышала! Игорь, скажи мне правду!
— Нет никакой правды, кроме той, что ты беременна и слишком много нервничаешь! — вдруг вспылил он. — Тебе отдыхать надо, а не шпионить! Мама приехала помочь, а ты устраиваешь скандалы на пустом месте!
Это был первый раз, когда он на меня накричал. Обычно такой мягкий и уступчивый, сейчас он смотрел на меня с раздражением и злостью. И я поняла, что он не на моей стороне. Он был с ней. Против меня.
Следующие несколько дней прошли в гнетущей тишине. Я замкнулась в себе. Почти не выходила из нашей спальни, делая вид, что плохо себя чувствую. А они, кажется, были этому только рады. У них появилось больше времени для своих тайн. Я перестала пытаться что-то выяснить. Я просто ждала. Я знала, что скоро всё раскроется. И боялась этого момента больше всего на свете.
И однажды вечером они решили, что время пришло. Я сидела в гостиной, читала книгу. Они вошли вместе. Игорь сел напротив, Татьяна Петровна встала рядом с ним, положив руку ему на плечо. Как статуя. Холодная и монументальная.
— Аня, нам нужно серьёзно поговорить, — начал Игорь, не глядя мне в глаза.
Я закрыла книгу и положила её на диван.
— Я слушаю.
Внутри всё похолодело. Я знала, что сейчас услышу то, что перевернёт мою жизнь. Но я была готова. Несколько недель постоянного страха и подозрений закалили меня.
— Понимаешь, Аня… — мямлил Игорь. — У мамы сложилась трудная жизненная ситуация. Ей нужно переехать к нам. Насовсем.
Я молчала, глядя ему прямо в глаза. Ждала продолжения. Он не выдержал моего взгляда и уставился в пол. И тогда в разговор вступила она. Её голос был твёрдым и лишённым всяких эмоций, как у диктора, зачитывающего приговор.
— Значит так, — начала она, чеканя каждое слово. — Я продала свою квартиру. Теперь я буду жить с вами. И жить в отдельной комнате, а не на этом вашем проходном диване.
Она сделала паузу, давая мне осознать сказанное. А потом произнесла фразу, которая до сих пор звучит в моей голове, как похоронный колокол.
— Поэтому слушай мой план. Ты донашиваешь ребёнка. Рожаешь. И оставляешь его в роддоме. Пишешь отказ. А я переезжаю в детскую, там как раз для меня комната готова. Мне нужно своё личное пространство.
Я смотрела на неё и не могла поверить своим ушам. Воздух вышел из лёгких. Мир сузился до её лица — злорадного, торжествующего. И до лица моего мужа, который сидел, вжав голову в плечи. Я перевела взгляд на него. В моих глазах был немой вопрос. «Ты тоже? Ты согласен с этим безумием?»
Он поднял на меня свои бесцветные глаза и тихо, почти шёпотом, произнёс:
— Аня… так будет лучше для всех. Маме нужно где-то жить. А мы… мы ещё молодые. Ещё родим, когда на ноги встанем. А сейчас ребёнок — это лишние хлопоты. Тебе не придётся мучиться.
И в этот момент что-то во мне сломалось. Хрустнуло. Та маленькая, наивная девочка, которая верила в любовь, семью и счастье, умерла. А на её месте родилась женщина. Женщина, у которой хотели отнять самое дорогое — её ещё не рождённого ребёнка.
Я медленно встала. В ушах звенело. Но голова была ясной, как никогда. Я посмотрела сначала на неё, потом на него. На двух предателей.
— Лучше для всех? — мой голос прозвучал так тихо и спокойно, что они оба вздрогнули. — Ты считаешь, что лишить меня моего сына — это лучше для меня?
— Не драматизируй, Аня, — поморщилась свекровь. — Это просто биологический материал. Ты молодая, глупая, не понимаешь, какое это счастье — жить без забот. Я даю тебе свободу.
— Свободу? — я рассмеялась. Страшным, сухим смехом. — Вы решили, что имеете право распоряжаться моей жизнью? Моим телом? Моим ребёнком? Ты, — я ткнула пальцем в Игоря, — ты, который клялся мне в любви, который целовал мой живот, собираешься променять своего сына на спокойствие своей мамочки?
Он молчал, опустив голову.
— А вы, — я повернулась к Татьяне Петровне, — вы думали, я молча отдам вам то, что принадлежит мне? Отдам комнату, которую готовила для своего малыша? Чтобы вы там устроили своё гнездо?
— У тебя нет выбора! — взвизгнула она. — Квартира куплена и на деньги моего сына!
— У меня всегда есть выбор! — отрезала я. Мой голос обрёл стальную твёрдость. — И мой выбор — это мой ребёнок. А вы оба… вы для меня больше не существуете.
Я развернулась и пошла в спальню. Я двигалась как автомат. Открыла шкаф, достала сумку, с которой собиралась ехать в роддом. Начала бросать в неё свои вещи. Документы, телефон, зарядку. Немного одежды. За спиной раздались шаги. В комнату вошёл Игорь.
— Аня, ты куда? Не делай глупостей! Подумай!
— Я уже подумала, — не оборачиваясь, ответила я. — Я ухожу от тебя. Прямо сейчас. Я подаю на развод. А квартиру будем делить через суд. И готовься платить алименты. И на меня до трёх лет, и на ребёнка.
— Какую квартиру? Какие алименты? Ты с ума сошла! — закричал он. — Ты без меня никто! Куда ты пойдёшь с пузом наперевес?
— Это уже не твоя забота, — я застегнула сумку и повернулась к нему. В его глазах был страх. Не раскаяние, а именно страх перед последствиями. — Можешь освобождать детскую. Твоей маме там будет очень комфортно. Надеюсь, её шкаф влезет.
Я прошла мимо него, как мимо пустого места. В коридоре меня ждала Татьяна Петровна. Она смотрела на меня с ненавистью.
— Решила характер показать? Дура. Вернёшься ещё, на коленях приползёшь!
— Не дождётесь, — бросила я, обуваясь. — Живите счастливо. Вдвоём.
Я открыла дверь и вышла на лестничную площадку. Захлопнула её за собой. Громко. Окончательно. Спускаясь по лестнице, я не плакала. Слёз не было. Была только ледяная пустота и звенящая в ушах решимость.
Я дошла до своей подруги Светы, которая жила в соседнем доме. Она открыла дверь, увидела меня с сумкой, с моим белым лицом, и всё поняла без слов. Просто обняла меня и впустила в квартиру. Только там, в её тёплой кухне, сидя на диванчике и обнимая чашку с горячим чаем, я дала волю слезам. Я рыдала долго, навзрыд, оплакивая свою разрушенную жизнь, свою растоптанную любовь, своё преданное счастье.
А на следующий день случилось кое-что неожиданное. Мне позвонил незнакомый номер. Я ответила. Женский голос на том конце провода представился Валентиной, соседкой Татьяны Петровны из её родного города.
— Анечка, деточка, — заговорила она торопливо. — Я от общей знакомой узнала ваш номер. Я должна вам кое-что рассказать. Татьяна не просто так к вам переехала. Она влезла в какую-то мутную историю, вложила все свои деньги в какую-то финансовую пирамиду. Продала квартиру, чтобы отдать им ещё больше. И всё потеряла. Всё до копейки. Она осталась на улице, без денег, без жилья. И она никому не признаётся. Игорю она, наверное, наплела что-то другое. А на самом деле она просто приехала к вам, чтобы сесть вам на шею.
Я слушала и мозаика в моей голове окончательно сложилась. Это было не просто эгоистичное желание комфорта. Это был холодный, отчаянный расчёт человека, оказавшегося на дне и готового пойти на всё, чтобы выплыть. Даже на такую чудовищную вещь, как заставить родного сына отказаться от ребёнка. От этого её поступок не становился менее омерзительным. Наоборот, он становился ещё более низким. Игорь же оказался не просто маменькиным сынком, а слабым, безвольным человеком, который испугался трудностей и легко пошёл на предательство.
Игорь и его мать начали названивать мне. Но я не брала трубку. Потом пошли сообщения. Он не извинялся. Он обвинял. «Ты разрушила семью!», «Маме плохо из-за тебя!», «Вернись, пока не поздно!». Я молча заблокировала их номера. Оба.
Я прожила у Светы две недели. За это время подала на развод и на алименты. Нашла себе маленькую, но уютную однокомнатную квартиру в аренду. Перевезла туда детскую кроватку, комод и все вещи для малыша. Когда грузчики выносили кроватку из нашей бывшей общей квартиры, Игорь стоял в дверях. Он смотрел на меня, и в его взгляде я впервые увидела что-то похожее на сожаление. Но было уже слишком поздно. Между нами была пропасть.
Оставшиеся три месяца беременности я жила одна. Это было трудно, но в то же время… спокойно. Меня больше никто не тюкал, никто не критиковал, никто не пытался отнять моё будущее. Я сама готовилась к рождению сына. Мои родители, узнав обо всём, сразу приехали и очень меня поддержали. Мама помогала обустраивать новую квартиру, папа — решал все юридические вопросы. Я впервые за долгие месяцы почувствовала себя в безопасности.
В срок я родила здорового, прекрасного мальчика. Моего Артёмку. Когда я впервые взяла его на руки, посмотрела в его крошечное личико, на его маленькие пальчики, сжимающие мой палец, я поняла, что у меня есть всё. Всё, что мне нужно для счастья, было здесь, со мной. Этот маленький комочек и был моей семьёй.
Иногда я думаю о них. О Игоре и его матери. Интересно, переехала ли она в ту комнату? Поставила ли свой шкаф? Счастливы ли они там, вдвоём, в квартире, пропитанной предательством? Но эти мысли приходят всё реже. Они больше не причиняют боли. Я смотрю на своего спящего сына, на его безмятежное личико, и понимаю, что приняла единственно верное решение. Я выбрала не свободу от забот, а свободу быть матерью. И это самая большая, самая настоящая свобода на свете.