Мы были женаты три года, и первый год был почти сказкой. Мы жили отдельно, в моей небольшой, но уютной двухкомнатной квартире, доставшейся мне от бабушки. Стас тогда был таким заботливым, внимательным. Он носил меня на руках, дарил цветы без повода и шептал на ухо, что я — лучшее, что с ним случалось. Я верила каждому его слову, растворялась в его любви, как кусочек сахара в горячем чае. А потом… потом его маме, Тамаре Петровне, понадобился «уход». Она продала свою дачу, потом свою квартиру в соседнем городе и переехала к нам. Просто поставила нас перед фактом. «Ну а что, сынок? Я одна, вы одни, квартира у вас большая, всем места хватит. Буду вам помогать, по хозяйству хлопотать».
С тех пор сказка закончилась. Моя уютная квартира превратилась в поле битвы, где я была вечно проигрывающей стороной. Тамара Петровна с первого дня дала понять, кто здесь хозяйка. Любое мое действие подвергалось критике. Не так готовлю — «травишь моего сына». Не так убираю — «засранка, неряха». Не так дышу — «чего вздыхаешь, не нравится что-то?». Стас, мой милый, заботливый Стас, медленно, но верно превращался в раздражительного и холодного незнакомца. Он всегда принимал сторону матери. «Ну, Аня, мама же старше, она лучше знает. Послушай её, не спорь». И я слушала. Я молчала. Я старалась угодить, быть идеальной женой и невесткой, надеясь, что однажды мой прежний Стас вернется.
В тот день муж вернулся с работы поздно, как обычно. Уставший, хмурый. Он молча прошел на кухню, бросил сумку на стул и сел за стол.
— Ужин на плите, я подогрела, — тихо сказала я.
— Не хочу, — буркнул он, не отрываясь от телефона.
— Стас, я же старалась, твое любимое пюре с котлетами…
— Я сказал, не хочу! — он резко поднял на меня глаза, и я отшатнулась. В них была ледяная пустота. — Мама звонила, жаловалась. Ты опять ей нагрубила?
Господи, опять… Я ничего ей не говорила. Утром она просто придралась к тому, что я купила не тот хлеб, который она любит. Я молча выслушала ее тираду и ушла в свою комнату. Я не сказала ни слова.
— Я ей не грубила, Тамара Петровна просто была не в настроении.
— Да, конечно. Вечно у тебя все не в настроении, одна ты у нас ангел. Надоело, — он встал из-за стола, схватил ключи от машины.
— Ты куда? — мой голос дрогнул.
— К маме поеду. Побуду у нее. Там хоть мозг никто не выносит.
Дверь за ним хлопнула так, что чашки на полке звякнули. Я осталась одна посреди кухни, рядом с остывающим ужином, приготовленным с такой любовью. Слёзы сами покатились из глаз. Я села на стул, где только что сидел он, и обхватила себя руками. В квартире стало оглушительно тихо. Эта тишина давила, кричала о моём одиночестве громче любых слов. Сколько еще я смогу это терпеть? Когда это все закончится? Я не знала ответа. Я просто сидела и плакала, пока слезы не кончились, оставив после себя лишь тупую, ноющую боль где-то в груди.
На следующий день он не вернулся. И через день тоже. Телефон его был отключен. Я звонила на домашний Тамаре Петровне, но она не брала трубку. Паника медленно подступала к горлу. А вдруг с ним что-то случилось? Авария? Я обзванивала больницы, морги… Везде отвечали, что человек с такой фамилией к ним не поступал. Я почти сходила с ума от неизвестности. Сердце колотилось как бешеное, руки тряслись. Я не находила себе места, металась по квартире, как зверь в клетке.
И вот, на третий день, под вечер, ключ в замке повернулся. Я бросилась в прихожую. На пороге стоял он. Живой, невредимый. А за его спиной, как генерал за спиной солдата, стояла Тамара Петровна. У неё был торжествующий вид.
— Ну что, соскучилась? — криво усмехнулся Стас. От него пахло чужими духами, мамиными.
— Где ты был? Я с ума сходила! — выдохнула я.
— У мамы был. Отдыхал от тебя, — цедил он сквозь зубы.
— Зачем же ты телефон отключил? Я же волновалась!
— А чтобы не названивала! Чтобы подумала над своим поведением! — вмешалась свекровь, проталкиваясь вперёд. — Совсем от рук отбилась, мужа не уважаешь, мать его не слушаешь!
Она говорила долго, зло, перечисляя все мои мнимые и реальные прегрешения за последние два года. Я стояла и молчала, а внутри всё клокотало от обиды и несправедливости. Стас стоял рядом, поддакивал и смотрел на меня с каким-то незнакомым, злым выражением.
— Хватит! — не выдержала я. — Хватит меня во всём обвинять! Это мой дом, и я…
Я не успела договорить. Рука Стаса взметнулась в воздух. Звонкая, унизительная пощёчина обожгла щеку. Я замерла, не веря. В ушах зазвенело. Мир качнулся. Я посмотрела на него, на своего любимого мужа, который когда-то носил меня на руках. В его глазах не было ни капли сожаления. Только холодная, жестокая правота.
— Чтобы знала свое место, — процедил он.
Тамара Петровна одобрительно хмыкнула.
А потом был второй удар. Уже не пощечина. Кулаком. Несильно, но достаточно, чтобы я пошатнулась и ударилась спиной о стену. Боль была не столько физической, сколько душевной. Она пронзила меня насквозь, выжигая всё, что еще оставалось от любви и надежды. Всё. Это конец. Эта мысль пришла неожиданно, но была абсолютно ясной и трезвой. Как будто внутри меня что-то щелкнуло и переключилось.
— Мы вернемся через пару часов, — сказал Стас, надевая куртку. — Чтобы к нашему приходу был порядок и горячий ужин на столе. И чтобы я больше не слышал от тебя ни слова поперёк. Ты поняла?
Я медленно кивнула, не поднимая глаз. Я не хотела, чтобы они видели, что в моих глазах больше нет слёз. Там была пустота. Холодная, звенящая пустота. Они ушли, снова оставив меня одну. Я сползла по стене на пол. Щека горела. Но я не плакала. Я сидела на полу в прихожей минут десять, может, пятнадцать, глядя в одну точку. А потом встала.
Мои движения стали четкими и механическими. Я зашла в ванную, посмотрела на себя в зеркало. На щеке уже наливался багровый синяк. Я усмехнулась своему отражению. Ну что, дождалась? Дотерпелась?
Первым делом я позвонила. Не подруге, чтобы поплакаться. Не в полицию. Я нашла в интернете номер телефона лучшего адвоката по семейным делам в нашем городе. Объяснила ситуацию. Спокойно, без истерики. Он задавал вопросы, я отвечала. Да, квартира моя, добрачная. Да, есть свидетельства морального давления со стороны свекрови. А теперь есть и следы физического воздействия. Адвокат велел мне немедленно ехать в травмпункт и зафиксировать побои. А потом назначил встречу на завтрашнее утро.
Положив трубку, я почувствовала невероятный прилив сил. Я больше не была жертвой. Я была человеком, который составляет план. Я съездила в травмпункт, получила справку. Вернувшись домой, я начала действовать. Я не стала собирать вещи. Нет. Он сказал, что нужен порядок и горячий ужин. Будет ему и порядок, и ужин.
Я начала генеральную уборку. Драила полы так, будто хотела смыть с них их следы навсегда. Протирала пыль, стирала шторы. Квартира сверкала чистотой, какой не видела уже давно. Затем я пошла на кухню. Достала самую красивую скатерть, праздничный сервиз, который мы покупали на нашу первую годовщину. Поставила на стол две свечи в изящных подсвечниках.
А потом я начала готовить. Это был не просто ужин. Это был пир. Я запекла утку с яблоками, сделала несколько сложных салатов, испекла его любимый шоколадный торт. Ароматы по всему дому стояли невероятные. Любой, кто вошел бы сейчас, подумал бы, что здесь готовятся к большо-о-ому празднику. Так и есть, — думала я, нарезая овощи ровными, идеальными кубиками. — К самому главному празднику в моей жизни. Дню моего освобождения.
Когда всё было готово, я приняла душ, надела свое лучшее платье — то самое, в котором он впервые увидел меня и сказал, что я похожа на королеву. Я сделала укладку, нанесла макияж, тщательно замаскировав синяк тональным кремом. Я посмотрела на себя в зеркало. Из зеркала на меня смотрела красивая, уверенная в себе женщина. Никто бы и не подумал, что всего несколько часов назад её унизили и ударили.
Ровно в девять вечера в замке снова повернулся ключ. Я стояла посреди гостиной, сложив руки на груди. Ждала.
Они вошли в квартиру и замерли на пороге. Стас, а за ним его мать. Их глаза округлились от удивления. Идеально чистая квартира, накрытый, как в ресторане, стол, ароматы праздничной еды. Они переглянулись. На лице Стаса проступило самодовольное удовлетворение. А Тамара Петровна просто расцвела. Она громко, на всю прихожую, произнесла фразу, которая стала последним гвоздём в крышку гроба нашего брака:
— Вот, сынок! Я же тебе говорила, парочка ударов — и как щёлковая стала! Сразу поняла, кто в доме хозяин!
Она победно посмотрела на меня, ожидая увидеть испуг, покорность, слёзы. Но я просто улыбнулась. Спокойно и холодно. Эта улыбка, кажется, смутила их больше, чем любой крик.
— Проходите, присаживайтесь, — мой голос звучал ровно и даже гостеприимно. — Я всё приготовила. У нас ведь сегодня праздник.
— Праздник? — недоуменно переспросил Стас, снимая куртку. — Какой еще праздник?
— Очень важный, — ответила я, зажигая свечи на столе. — День начала моей новой жизни.
Они недоверчиво переглянулись, но жадность и предвкушение вкусного ужина взяли верх. Они уселись за стол. Тамара Петровна уже тянула руку к салату, когда в дверь позвонили.
— О, а вот и наш гость, — сказала я, поднимаясь. — Я же говорила, у нас праздник. Не можем же мы отмечать его вдвоем.
Я открыла дверь. На пороге стоял солидный мужчина в строгом костюме и с портфелем в руках.
— Игорь Семёнович? Проходите, пожалуйста, — вежливо пригласила я его. — Мы вас уже заждались.
Мужчина вошел в комнату. Стас и Тамара Петровна уставились на него во все глаза.
— А это кто еще такой? — враждебно спросила свекровь.
— Это Игорь Семёнович, мой адвокат, — представила я гостя. Затем повернулась к адвокату и жестом указала на стол. — Игорь Семёнович, садитесь, пожалуйста. А это мой пока еще муж, Станислав, и его мама, Тамара Петровна.
На лицах Стаса и его матери отразилась целая гамма чувств: от недоумения до плохо скрываемой тревоги.
— Какой еще адвокат? Что здесь происходит, Аня? — подал голос Стас.
— Я же сказала, у нас праздник, — я села на своё место и взяла со стола папку, которую приготовила заранее. Открыла её и положила перед мужем первый документ. — Вот. Это заявление на развод. Я уже подписала. Твоя подпись нужна здесь.
Стас смотрел на бумагу так, будто это была ядовитая змея.
— Ты… ты что, с ума сошла? Какой развод?
— Абсолютно в своём уме. Впервые за долгое время, — я достала из папки следующий документ. — А это копия справки из травмпункта. Побои зафиксированы. И заявление в полицию я тоже напишу, Игорь Семёнович поможет.
Тамара Петровна ахнула и вскочила со стула.
— Да как ты смеешь! Шантажировать нас вздумала, негодница! Никто тебе не поверит! Мой сын — приличный человек!
— Сядьте, пожалуйста, — ледяным тоном произнёс адвокат. — Иначе я буду вынужден вызвать наряд прямо сейчас. У моей клиентки есть все доказательства. Включая аудиозапись вашего последнего разговора в прихожей.
Я незаметно включила диктофон на телефоне, когда услышала, как они поднимаются по лестнице. Их торжествующие реплики были записаны идеально. Лицо Тамары Петровны стало пепельно-серым. Она медленно опустилась обратно на стул.
— И это еще не всё, — продолжила я, чувствуя, как внутри меня растёт стальная уверенность. Я поворачиваюсь к Стасу, который сидел, вжав голову в плечи, как нашкодивший школьник. — Пока мы ещё не разошлись, я хочу дать тебе один дружеский совет. Раз уж я так хорошо «подумала над своим поведением». Стас, спроси у своей мамы, куда на самом деле ушли те двести тысяч, которые ты полгода откладывал на нашу машину.
Стас поднял на меня непонимающий взгляд.
— В смысле? Они на накопительном счету лежат. Мама помогала мне его открыть.
— Нет, Стас, не лежат, — я покачала головой. — Я вчера, от большого волнения за тебя, решила проверить состояние наших общих дел. И случайно обнаружила несколько интересных переводов с этого счёта. Оказывается, Тамара Петровна не так давно сделала первый взнос за однокомнатную квартиру. Для своей племянницы, дочери её сестры. Видимо, решила сделать девочке подарок. Твоими деньгами.
Наступила гробовая тишина. Было слышно, как тикают часы на стене. Стас медленно повернул голову к матери. Его лицо было искажено гримасой недоверия и зарождающегося гнева.
— Мама? Это правда?
Тамара Петровна заюлила на стуле, её лицо покрылось красными пятнами.
— Сынок, ты что, её слушаешь? Эту змею? Она всё врёт, чтобы нас рассорить!
— Я не вру, — спокойно сказала я, доставая из папки распечатанные банковские выписки. — Вот, смотри. Даты, суммы, счёт получателя. Можешь проверить.
Стас выхватил у меня из рук листы. Его глаза бегали по строчкам. С каждой секундой его лицо становилось всё более тёмным. Он поднял взгляд на мать, и в этом взгляде я впервые за долгое время увидела не слепое обожание, а ярость. Настоящую, неподдельную ярость.
— Ты… Ты взяла мои деньги? — прошипел он.
Весь её апломб, вся её напускная важность вмиг испарились. Перед ним сидела испуганная, виноватая женщина.
— Стасик, я… я хотела как лучше… Я бы тебе потом всё вернула…
— Вернула бы?! Когда?! Ты обманывала меня! Ты меня обокрала!
Он вскочил, опрокинув стул. Праздничный ужин, приготовленный мной с таким холодным расчётом, остался нетронутым. Их «праздник послушания» обернулся полным крахом. Глядя на эту сцену — на кричащего, потерявшего контроль Стаса и его плачущую, лепечущую оправдания мать, я не почувствовала злорадства. Я почувствовала только огромное, безграничное облегчение. Как будто с плеч упал неподъёмный груз, который я тащила все эти годы.
Я встала, взяла свою сумочку, в которой лежали только ключи от новой съёмной квартиры, телефон и документы.
— Игорь Семёнович, мы можем идти. Думаю, здесь мы всё закончили.
Адвокат кивнул. Мы направились к выходу под крики и взаимные обвинения, которые теперь были адресованы не мне, а друг другу. У самой двери я на секунду обернулась. Стас стоял посреди комнаты, сжимая в руках банковские выписки, и смотрел на свою мать с ненавистью. А она плакала, размазывая по лицу слёзы и косметику. Они даже не заметили, как я ушла. Я закрыла за собой дверь своей бывшей квартиры, своего бывшего дома, своей бывшей жизни. И не оглянулась.
Прошло несколько месяцев. Развод оформили быстро. Квартиру делить не пришлось, она была моей. Стас несколько раз пытался звонить, писал сообщения, полные мольбы и раскаяния. Говорил, что был не прав, что мать его обманула, что любит только меня. Я читала эти сообщения без всяких эмоций и удаляла. Перегорело. Выжжено дотла той самой пощечиной и той самой фразой про «щёлковую».
Я живу одна, в маленькой, но очень светлой студии на другом конце города. По вечерам я люблю сидеть у окна с чашкой травяного чая и смотреть на огни большого города. Здесь тихо. Спокойно. Эта тишина больше не давит на меня. Она лечит. Иногда я вспоминаю тот «праздничный» ужин. Утку с яблоками, свечи, красивую скатерть. Это был самый странный и самый важный ужин в моей жизни. Ужин, который я приготовила не для них, а для себя. Чтобы отпраздновать своё рождение заново. Рождение женщины, которая наконец-то поняла, что её главное место — не на кухне и не «под рукой» у мужа, а там, где её уважают и ценят. Там, где она может быть просто собой.