Нас всё больше волнуют детали Сталинского идеологемного комплекса. Тем более текущая практика просит «совета» у Сталина. Начнем с того, что первой книгой о правде Великой Отечественной войны считается повесть «В окопах Сталинграда» (сначала просто «Сталинград») Виктора Некрасова, созданная сразу после войны в 1946 году. Вещь о прозе войны, отступлении, её грязи, быте, предателях, конфликтах и вообще – сильно отличалась от прежней газетно-пропагандистской стилистики подачи войны. Она стала называться «окопной правдой». Книга поначалу пошла по изданиям и вызвала шок и категорическое нежелание её печатать. Короче, книга гибла на глазах. Кто книгу спас? Сталин. И журнал «Знамя» в 1946 году повесть напечатал, а вслед за этим пошли миллионные (!) тиражи. И вот тут возникает ряд парадоксов, которые не входят в голову простому человеку. Ещё три года назад за то, что написал Некрасов, были «меры» вплоть до расстрела. А тут всесоюзное издание с миллионными тиражами?! Как же так?
Свобода слова, рассказать правду о войне – до сих пор суровые темы. Общее настроение сначала всегда одинаково: мы, конечно же, за правду о войне, а значит за свободу слова о ней. Но затем многие ретивые начинают наблюдать за собой и приходят к странному выводу: моментальная правда, поверхностная, разовая, частная, которая тем не менее выходит в массовое инфополе, приводит к конфликту, когда правда становится неполной, трактуемые причины событий – ложными. мы это из логики знаем – неполная правда становится ложью.
Второй момент, который сильно влияет на сознание: правда на войне всегда реактивна. И особенно тяжелая – негативная правда – сразу провоцирует реактивную же панику. Чем это объяснить? Вам говорят: мы потеряли город, это поражение! – И вместо того, чтобы оставить это при себе, человек, преследуемый неведомыми импульсами, несется это сообщать всему миру. Именно в момент, когда официальная формула переходит в голову и уста простого человека, который снабжает информацию своими эмоциями, оценками и катастрофическими сценариями – она переходит в паническое настроение окружающих.
Американцы любят изучать малые детали крупных процессов. Потому что малыми техниками часто достигается крупный результат. Их центры исследования паники показали невероятную эффективность панических клинчей, и – самое важное – они нашли ключ к русской душе, которая действительно требует правды.
Но Сталин паникеров не жаловал и часто ставил к стенке разносчиков этой самой «окопной правды».
Как же так? Человек истерично говорит: мы сдали Смоленск, Гитлер идет к Москве! – Это правда? Вроде правда. За что же казнить? У Сталина есть основания для жестоких решений?
А вот за что. Если вырвать малую правду из контекста, то паника ничем не уравновешивается. Ведь паникер орет правду в люди, люди в шоке от этой правды. Но можно ли назвать усеченную, реактивную правду правдой? Нет. Но именно военная, усеченная, реактивная локальная правда сеет панику эффективнее и эффектнее, чем контрпропаганда противника. если в номере телефона неправильна всего одна цифра – неправилен весь номер. Правда из одного окопа или угла – не может быть правдой.
А теперь так. Если на момент сдачи Смоленска Сталин наращивает производство танков в Челябинске, формирует сибирские дивизии, наращивает оборонные редуты под Москвой, а союзники в двух шагах от решения о втором фронте, – то картина будет другая. Но ведь это для паникеров уже неинтересная часть!!! И это продумано провокаторами паники, к сожалению…
Ещё в древности знали оптический прием, который можно назвать «за сосной не видно леса». Для этого нужно человека приблизить к дереву на расстояние, когда лес исчезнет за стволом сосны. Никто не скажет, что сосна не лес, нет, но леса не видно! А если кругом одна сосна – значит я в заточении – замуровали демоны!
Согласимся, если крик будет не «Мы сдали Смоленск, Гитлер у стен Москвы!», а так: «Мы оставили Смоленск и произвели тысячу танков, которые идут к Москве вместе с тремя сибирскими дивизиями» – то это будет явно другая формула. и важно отметить в этой формуле, что она более правдива, а значит усеченная формула отчасти лжива! То есть получается, что паникеров расстреливали, несмотря на правду, за ложную информацию, на основании которой разжигались массовые страсти!
И таких примеров масса, причём полная правда остается тихой, а усеченная гремит. а почему? Потому что лже-правда – тоже изучили американские аналитики – хочет быть громкой. Прозвучать как гром среди ясного неба! – это тоже свойство простого человека, каковым является журналист, который не может иметь всю картину происходящего, – где окопная правда увязывается с разработками ГКО. Но увы, привычка ради красного словца не жалеть «свово отца» есть в природе человека! Увы.
Но и массового человека тоже можно понять и защитить их души: не только Короли и Ханы не любили плохих новостей – но в природе любого человека впадать в уныние и пессимизм от них. Но зачем тогда кормить унынием тех, кто завтра должен брать Берлин – сидя в окопе ещё под Курском?!
Поэтому Сталин репрессиями в отношении правдорубов и паникеров останавливал жажду красного-словца-на- миру и как-гром-среди-ясного-неба. Просто потому, что это неправда – по количеству малой правды перед Большой Правдой.
Далее. Наши добрые друзья давно и тщательно изучают массовые негативные страсти. Первое удивительное, что они открыли, это поразительная скорость доверия людей к любой негативной информации. Любой! Внимание к негативной инфе в нас воспитала эволюция. Критическая нейтрализация её приходит гораздо позже, а дело сделано – негатив разогнан и где-то уже лег на дно эмоций! На этом строится вся информационная политика наших добрых оппонентов: ударный, часто грубый негатив – но поданный моменталь- но, с предельной скоростью разгона. Да, потом следует разо-блачение – но дело сделано – панические флюиды всосались в массы.
Именно поэтому Сталин был радикален с паническими слухами, разговорами и паникерами. И как великий психоделик он понимал: расстрел паникера – это, удивительно, но факт – шаг к возвращению доверия к власти: власть с паникером не церемонится, а значит она действует и собирается побеждать.
Победа в 1945 году подтвердила правоту Сталина, который знал всю Правду и на основе её получал право ставить паникеров к стенке. Но как только вся суровая стяжка поражений и побед, мелких катастроф и многих прорывов сфокусировалась на победном результате – негативное встало на место как ущерб-жертва войны в целом, и когда стало понятно, что после победы нужно показать, как трудно победили и вводить концепт «победа – ради мира» (а не, к примеру, для продолжения войны вплоть до Лиссабона, что требовали многие генералы), включился антивоенный тренд, который и задал Некрасов. Книга, напомним, получила Сталинскую премию в 1947 году. «Окопная правда» оказалась важнее после войны, а не тогда, когда в солдата летит вражеский снаряд.
В своё время нас удивляли советские учебники, которые писали о поражении Николая Первого и России в Крымской войне. И в учебниках не прописывалась странность: а почему мы проиграли Севастополь, но он остался под юрисдикцией России? И вот упорное нежелание советских историков объяснять этот факт успехами, к примеру, Румянцева на других фронтах, например, взятием Карса, активным нашим продвижением в Средней Азии, неудачами «союзников» на Дальнем Востоке (героическая оборона Петропавловска- Камчатского в 1854 г.)… То есть без этого компонента «правда» о поражении в Крымской войне «зависала» и оказывалась ложью. И только рассматривая весь боевой контекст России, мы можем сказать, что не было Крымской войны, а был Крымский фронт, на котором мы проиграли, а на Балканах и в Средней Азии и на Дальнем Востоке победили – за счет чего Крым остался за нами, несмотря на локальное поражение!
А что же с правдой? Неужели всё закрыть и запечатать?
Сталин, скорее всего, понимал, что воину и рабочему у станка не нужна правда, а нужна вера. Почти религиозная. В себя, в страну, в лидера, в победу, в детей, в Бога, наконец. Что двинет воина вперед? Он последним сидит в окопе с пустым магазином – на него надвигается строй нацистов. Правда проста: он один против всех. Что следует из этой правды? Иди – сдавайся? Но с Верой он примыкает штык к винтовке, стискивает зубами последнюю гранату и выходит из окопа. Один против всех. И сеет ужас в сердцах противника. Их ужас. В их сердцах.
А это и есть победа. И высшая правда.
Сталин это понимал, как никто. И именно за эту веру и верность, доверие к нему лично он поднял бокал после войны за русского солдата, знаменитый «тост за русский народ». Нам кажется, он сам до конца не понимал, откуда взялась эта несокрушимая воля и вера в народе. В тосте Сталина собственно даже немного было это удивление. Как так: во время наших самых тяжких поражений, когда народ имел право повернуть свой гнев против власти, народ, наоборот, оказал власти абсолютное доверие?! Невероятно! Но ответ прост: народ не идет сам никогда против власти, народ против власти ведут, ведут вот те самые «правдорубы и паникеры», которых Сталин основательно зачистил уже перед войной. Поэтому и картина после блицкрига фашистов в Европе и России была радикально иная. В Европе – первые же неудачи как пожар шли впереди немецких войск и сносили на своём пути остатки веры, надежды, сопротивления. Франция имела больше дивизий, чем Гитлер, плюс английские дивизии, Франция имела опыт побед и сопротивления в Первую мировую, но перед Гитлером, благодаря «паникерам и правдорубам», рассказывающим «неудобную для властей правду о положении на фронте», Франция легла. Есть вредная правда, особенно в военное время. За эту правду – в то самое великое военное время при Сталине жестоко наказывали. Недаром были письма-треугольнички. Можно же было в конвертах письма посылать, ведь конверты были и продавались на почте. Донесения друг другу те же командиры писали и вкладывали в конверты. А вот солдаты писали и складывали листок треугольником, потому что все письма, которые шли с фронта, люстрировались, то есть про- читывались. Если бы какой-то солдат там написал так на- зываемую «правду», что ему холодно в окопе, что ему мясо недодают, что портянки у него дырявые, что не хватило патронов в прошлом бою, то этот солдат вместо фронта поехал бы на 10 лет в лагеря в Норильск, кайлом долбить вечную мерзлоту. Это, кстати говоря, не какая-то страшная участь, может быть, он будет спасен тем самым от смерти. И некоторые, в частности Солженицын, так и сделали. Когда им надо было сбежать с фронта, они писали вот эту «правду» и знали, что, «хотя я на 10 лет в лагеря загремлю, но зато живой останусь». Да, некоторые этим пользовались, конечно, абсолютное меньшинство, но какой-то контингент в лагеря таким образом дезертировал. Кто поглупее, пальцы себе отстреливал, в ногу себе стрелял, для того чтобы сказать «я инвалид, теперь воевать не могу», и считали, что лучше быть инвалидом, но живым.
Но есть один случай, который начинают приводить как пример того, что Сталин якобы поощрял «правду» о тяжелой жизни солдат и неудачах на фронте прямо во время войны. Драматург Корнейчук, дескать, написал пьесу «Фронт», которая рассказывала о наших поражениях в 41-м году. В этой пьесе было выведено два командира. Один командир – старый, времен Гражданской войны, который воевал по старинке, забыл, что сейчас танки, а не конница Буденного, который всё делал неправильно. У него был некий полковник – молодой, умный, современный, который знал, как надо воевать, и он критикует этого командира за неправильное командование. И вот Сталин, прочитав эту пьесу, дал приказ напечатать её прямо в газете «Правда». Не просто её поставить где-то на сцене, чтобы это увидели 200 человек, а в газете «Правда», чтобы прочитали, грубо говоря, 200 миллионов. И сейчас говорят: «Посмотрите, вот пример Сталинского подхода: как он любил правду, как он критиковал армию прямо во время войны, показывал, что нужно быть хорошим командиром, а не плохим командиром».
В ответ на это можно пойти в Российскую государственную библиотеку и принести все экземпляры газеты «Правда» за четыре года нашей войны. Давайте возьмем не один экземпляр, в котором была напечатана эта пьеса, а все экземпляры, и посмотрим, есть ли там такое, как у нас сейчас в информационном пространстве, когда любой корреспондент, военкор, выехавший на фронт, пусть даже собственный корреспондент газеты «Правда» или просто некие свидетели, или военные, которые с фронта пишут, или люди, которые что-то слышали о фронте, чтобы они на страницах этой газеты «Правда» рассказывали то, что рассказывают сейчас: что «броников не хватает», «каптёров не хватает», «берцы не того размера», «пушки не туда завезли»? Или другие всякие байки, слухи и истории.
Разве в газете «Правда» у нас было то, что сейчас творят все эти военкоры во время СВО? Нет, ничего подобного близко нет. Пять лет у нас рассказывалось, как наша доблестная армия либо героически что-то защищает, в крайнем случае, оставляет какие-то города, либо героически побеждает и уничтожает фашистскую гадину. А то, что один раз за эти пять лет напечатали эту пьесу – это то самое исключение, которое подтверждает правило. В противном случае не было бы никаких правил, если бы работали одни исключения. Исключение только тогда является исключением, когда есть правило. Если есть только одни сплошные исключения, то, получается, правила-то никакого нет. Мы как раз видим, что было очень четкое правило, как себя вести. За любую бол
товню о фронте, о каких-то наших неудачах, о каких-то наших потерях, о неправильных действиях командиров и прочем сразу получали по зубам, расстреливались, посылались в лагеря. В качестве этого самого исключения Сталин один раз пьесу этого Корнейчука напечатал.
Когда он её напечатал, цвет нашей армии, Василевский, Тимошенко, Конев – великие наши полководцы, напрямую высказали Сталину, что это политическая ошибка делать такие вещи: «Вы чему учите наших полковников? Вы хотите сказать, что каждый полковник, который должен быть моим подчиненным, сейчас вправе заявить о том, что “я тебе, старый дурак, подчиняться не буду, ты назначен сюда генералом просто потому, что ты в Гражданскую рядом с вождем стоял, а вообще ты дурак дураком, а я, полковник, лучше понимаю, как надо воевать”. Вы дисциплину в армии разлагаете, товарищ Сталин, такими публикациями». Они это ему высказали. Сталин, соответственно, как-то им возразил, но с тех пор он больше никогда ничего подобного не печатал.
Нужно сказать в оправдание Сталина, что этот случай, во-первых, касался ситуации 41-го года, а пьеса Корнейчука была опубликована в 42-м, на год позже, то есть уже по прошлым делам. У него была настоятельная необходимость объяснить поражение прошлого года, когда мы отступали и сдали половину страны. Всё-таки ему очень важно было дать ответ на некий общественный запрос, как получилось, что враг вообще дошел до Москвы, как мы это проспали, потому что слухи-то ходили, потому что всевозможных «монтян, гиркиных и кашеваровых» и тогда было немало. Они ходили и разлагали общество, языком трепали о том, что командиры бездарные, политическое руководство бездарное, самолеты немцы уничтожили в первый день на аэродромах, всё прос…али, везде сплошные котлы, что потери наши в 10 раз больше, чему немцев, что у нас враг до Москвы дошел, что даже при царе такого не было. У нас при царе германцы дошли до Беларуси, но не до Петербурга, не до Москвы, а тут-то, смотрите-ка, полстраны отхватила «маленькая» Германия.
Потом только стало известно, что там вся Европа на стороне германцев воевала, а народ-то считал, что маленькая Германия напала. Почему мы Пакт с Гитлером заключали? Почему мы 22 июня проспали? Все эти вопросы были, поэтому Сталину и нужно было дать на них некий ответ. И он его дал.
Во-вторых, в 42-м году было ещё далеко до нашей полной победы, не было ещё Сталинграда, не наступил ещё перелом в войне, и Сталину было очень важно, если случится какое-то новое поражение, поддержать свою фигуру, то есть политическое руководство в любом случае пасть не должно. в крайнем случае, можно поменять генералов или свалить всё на генералов, что они какие‑то неправильные, но архетип «хороший царь, плохие бояре» при этом останется, и люди, по крайней мере, не разочаруются в вожде. Они могут разочароваться в армии, они могут разочароваться в генералах, но, по крайней мере, не отвернутся от Сталина. Даже если нас ждут новые поражения, то скажут, что это генералы виноваты, что Сталин их сейчас поменяет, ведь в Сталина-то мы верим, и мы начнем всё-таки наступать. Поэтому он имел право совершить такой шаг один раз за всю войну, за все четыре года.
В Европе на средневековых карнавалах или в Древнем Риме на сатурналиях или в Греции на дионисиях люди короля наряжали шутом и побивали палками, а шута сажали на трон, ему целовали ноги и поклонялись. Во время карнавала это можно было делать. Раз в году всё менялось местами. В обычное время сохраняется нравственность, например, женщина не может выйти на улицу без сопровождения мужчины. А во время дионисий и голые женщины бегали, вакханки так называемые, и мужчины голые бегали, ещё что-то непотребное творилось. «Материально-телесный низ» господствовал, как писал М. Бахтин в своей книге о Рабле и карнавальной культуре. Власть менялась, верх менялся на низ во время карнавала, но это происходило только раз в году, когда разрешался «праздник непослушания». Он давал некий выплеск негативной энергии, а потом порядок опять возвращался, и всё шло заведенным чередом.
Поэтому, когда указывают, что был такой случай со Сталиным и с пьесой Корнейчука, то на это надо ответить, что бывали и карнавалы, но это не означает, что вообще в Средневековье или в Древнем Риме и Греции не было власти, люди что хотели, то и творили, и никто никому не подчинялся.