— Саша, посмотри на меня.
Александр отвел взгляд от холста. Женя стояла в дверном проеме мастерской — высокая, с седыми прядями в темных волосах, собранных в небрежный пучок. Морщинки у глаз. Долгие годы совместной жизни отпечатались на ее лице, как автограф времени.
— Что? — он нахмурился, раздраженно отложил кисть.
— Ты опять пишешь её.
Это не было вопросом. Женя подошла ближе, всматриваясь в полотно. Там, в золотистых бликах масляной краски, проступали знакомые черты — юное лицо, распущенные светлые волосы, полуоткрытые губы. Алиса. Снова Алиса.
— Я работаю над новой серией, — Александр вытер руки о застиранную тряпку.
— Ты же знаешь, вдохновение… оно приходит откуда хочет.
— Вдохновение, — Женя усмехнулась горько. — Саша, я не ребёнок. Я не слепая и не глупая. Ты пишешь ее уже полгода. Только её.
Тишина повисла между ними, тяжелая, как свинцовые белила на палитре.
***
Они познакомились много лет назад. Александр — долговязый студент Строгановки с вечно испачканными краской пальцами. Женя — филолог, любительница Бродского и «Голубой чашки» Гайдара.
Она сидела в парке Горького с книжкой, он рисовал этюды. Подошел, спросил: «Можно написать вас?» Она ответила: «Можно, если расскажете, почему художники всегда пишут, а не рисуют».
Так началось. Женя стала его первой настоящей моделью. Его критиком — жестким, беспощадным, честным. «Это банально, Саша. Это уже было у Серова». Его другом, единственным человеком, с которым можно было молчать часами, не чувствуя неловкости. Его любовью.
Она позировала ему для диплома. Для первой персональной выставки. Для работ, которые потом купила Третьяковка. Десятки полотен — Женя у окна, Женя с книгой, Женя в летнем саду, Женя задумчивая, Женя смеющаяся, Женя спящая. Критики писали: «Чувствуется глубокая эмоциональная связь между художником и моделью». Они не знали и половины правды.
А потом пришла осень жизни. И в один прекрасный день на выставку молодых талантов пришла она.
Алиса. Двадцать три года. Студентка Суриковского института. Восторженные глаза цвета незабудок, кожа как фарфор, длинные ноги под коротким платьем. Она остановилась перед его работой — «Портрет Жени. Зима восемьдесят третьего» и замерла.
— Это… это невероятно, — прошептала девушка. — Вы… вы живой классик.
Александр почувствовал, как что-то сладкое и давно забытое вспыхнуло в груди. Адреналин? Гордость? Желание?
— Я могла бы… — Алиса заправила прядь за ухо жестом, от которого закружилась голова. — Я могла бы позировать для вас? Мне бы так хотелось быть частью чего-то великого.
И он сказал «да».
***
Первый сеанс был невинным. Алиса пришла в мастерскую в белой блузке, села у окна, как когда-то Женя. Александр делал наброски углем, говорил о композиции, о свете, о форме. Профессионально. Отстраненно.
— Расскажите о вашей жене, — попросила Алиса, поворачивая голову. — Она очень красивая на портретах.
— Не двигайся, — поправил он резко. — И да… была. Есть. Женя — моя муза.
— Была или есть? — девушка улыбнулась, и в этой улыбке мелькнуло что-то хищное, взрослое, не вяжущееся с детским личиком.
После третьего сеанса он поцеловал ее. Быстро, украдкой, словно школьник. Алиса не оттолкнула. Прижалась ближе, и пахло от нее весной — свежестью, молодостью, будущим.
— Я не хочу разрушать вашу семью, — прошептала она в его седую бороду. — Просто… побудьте со мной. Хоть немного.
Александр начал врать. Маленькая ложь, потом больше, потом лавина. «Задержусь в мастерской». «Встреча с галеристом». «Интервью для журнала». Женя молчала, только глаза становились все печальнее, будто выцветали, как старая фотография.
— Саш, ты помнишь, как мы ездили в Коктебель? — спросила она однажды за ужином. — Ты писал меня на берегу, а я читала тебе Волошина…
— Конечно помню, — буркнул он, уткнувшись в телефон. Алиса прислала фото — в новом платье, с надписью: «Скучаю».
— Может, съездим снова? Только мы вдвоем?
— Женя... Какой Коктебель? У меня спина болит.
Она больше не спрашивала.
Картины множились. «Алиса в красном». «Алиса. Утро». «Девушка с яблоком». Критики недоумевали: «Что случилось с глубиной Соколова? Почему такая… декоративность?»
Но Александра не волновало мнение критиков. Его волновало, как Алиса смотрит на него — как на мужчину, а не как на старика, доживающего свой век.
— Поедем в Париж, — предложила она как-то вечером, лежа рядом в гостиничном номере, который он снял на окраине города. — Там проходит биеннале. Ты мог бы организовать выставку работ. Я бы поехала с тобой… Представляешь? Париж!
Париж. Город его юношеских мечтаний, куда он так и не попал при Союзе. Город, куда Женя хотела поехать на годовщину их свадьбы, но он отмахнулся: «Дорого. Долго. Зачем нам эта суета?»
— Я подумаю, — сказал он, целуя гладкое девичье плечо.
А через неделю объявил жене:
— Меня пригласили в Париж. Персональная выставка в галерее на Монмартре.
Женя подняла глаза от книги.
— Когда?
— Через две недели. На месяц, может, полтора.
— Я поеду с тобой.
Тишина.
— Жень… послушай… — он потер переносицу. — Тебе будет там скучно. Сплошные интервью, суета… Ты же знаешь, как ты устаешь от толпы.
— Я твоя жена, Саша, — в ее голосе зазвучала сталь. — Я много лет езжу за тобой. На все твои выставки. Во все твои командировки.
— Не в этот раз, — он отвел взгляд. — Прости.
И Женя… согласилась. Просто кивнула. Встала. Ушла в спальню. Александр слышал, как она плакала — тихо, в подушку, чтобы он не услышал. Но он услышал. И не пошел утешать.
***
Аэропорт Шереметьево. Февральское утро, серое, как грунтованный холст. Женя помогла Александру упаковать чемоданы — аккуратно, по-своему, как делала всегда. Положила в карман куртки пузырек с сердечными каплями. «На всякий случай», — сказала негромко.
Они стояли у стойки регистрации. Женя, в старом пальто, которое он когда-то написал в картине «Ожидание». Александр, в новом кожаном пиджаке, который купила Алиса. «Ты должен выглядеть современно», — сказала она.
— Саш…
Он обернулся. Женя смотрела на него — долго, пристально, будто запоминала. Морщинки у глаз. Седые пряди. Губы, тронутые светлой помадой. Его Женя. Которую он писал тысячу раз. Которая знала его лучше, чем он сам.
— Ты ведь вернешься? — спросила она очень тихо.
Вопрос повис в воздухе, как мазок кисти перед последним штрихом. Александр знал, что она знает. Видит насквозь. Понимает, что за этой поездкой стоит не выставка, а бегство. Измена. Предательство.
Он должен был сказать правду. Должен был.
Вместо этого он наклонился, поцеловал ее в лоб — быстро, формально, как целуют дальнюю родственницу и отвел взгляд.
— Я позвоню, — пробормотал он и пошел к стойке регистрации, не оглядываясь.
Алиса ждала его за углом, в кафе. В новых джинсах, с чемоданом на колесиках. Улыбалась — яркой, победной улыбкой.
— Ну что, едем покорять Париж? — спросила она, вскакивая.
Александр оглянулся. Женя стояла у огромного окна терминала — маленькая, одинокая фигура на фоне серого неба. Смотрела ему вслед. Не махала. Не плакала. Просто смотрела.
И он… отвернулся.
***
Париж встретил дождем. Галерея на Монмартре оказалась крошечной, посетителей — горстка.
Александр выставил серию с Алисой. Критики были вежливы и холодны: «Работы мэтра Соколова технически безупречны, но лишены той эмоциональной глубины, которая сделала его имя легендарным».
Один пожилой француз сказал прямо: «Это красиво, месье, но без души. Как манекен в витрине».
Александр злился. Что они понимают? Это новый этап! Новое видение! Алиса вдохновляет его на…
На что?
Он писал ее снова и снова. В парижской квартирке, которую сняли на Пляс де Вож. У окна. На балконе. В постели. Но краски ложились механически. Как ремесло, а не искусство. Как работа, а не призвание.
— Может, вернемся в Москву? — предложила Алиса через месяц. — Тут дорого, а деньги кончаются…
— Ты торопишься? — огрызнулся он.
— Нет, просто… — она пожала плечами. — Думала, будет веселее.
Веселее. Господи, ей двадцать три. Ей нужны клубы, друзья, красивые посты в социальных сетях. А он — старик, который бросил жену ради… чего? Иллюзии молодости?
Бандероль пришла через полтора месяца. От адвоката Жени. Александр открыл конверт дрожащими руками.
«Уважаемый Александр Петрович, по поручению моей доверительницы, Евгении Сергеевны Соколовой, направляю Вам заявление о расторжении брака, а также ключи от мастерской на Чистых прудах. Евгения Сергеевна просит больше не беспокоить ее. С уважением…»
Никакого письма. Ни слова от нее самой. Только юридический документ и связка ключей. Холодные. Тяжелые.
Александр позвонил. Женя не взяла трубку. Позвонил еще раз. Номер был заблокирован.
— Что случилось? — спросила Алиса, выходя из душа.
— Ничего, — буркнул он и налил себе виски. В одиннадцать утра.
Новость пришла от старого приятеля — галериста Михайлова:
«Саня, ты в курсе? Твоя Женька открыла галерею на Остоженке. Выставляет работы молодых художников. Говорят, бешеный успех. И выглядит она… черт, лет на десять моложе. Как будто сбросила груз. Ты чего там в Париже делаешь? Возвращайся, старик».
Галерея. Её галерея. Женя всегда мечтала об этом, но откладывала, ради него, его карьеры, его выставок, его амбиций.
Александр открыл страницу в социальных сетях галереи. Фото Жени — элегантной, с новой стрижкой, в модном костюме, на фоне картин. Улыбается. Она счастлива. Рядом — молодые художники, благодарные лица, цветы, бокалы шампанского.
Она не просто выжила без него.
Она расцвела.
А он… он сидел в чужой стране с девочкой, которая зевала над его рассказами о Серове и Репине. Которой было скучно. Которая, в сущности, хотела просто красивой жизни, а получила стареющего неврастеника, пьющего виски по утрам.
— Слушай, Саш, — сказала Алиса однажды вечером, — может, нам стоит… ну, сделать перерыв?
Перерыв. Красивое слово для расставания.
— Уезжай, — сказал он устало. — Билет куплю.
Она уехала через два дня. Даже не попрощалась особо. Обняла, чмокнула в щеку: «Спасибо за опыт». И ушла — легко, молодо, упорхнула, как бабочка с увядшего цветка.
Александр остался один. В Париже, который мечтал увидеть всю жизнь. И который теперь казался серым, чужим, равнодушным.
***
Прошло полгода. Александр вернулся в Москву. Снял маленькую квартиру на окраине — мастерскую на Чистых он так и не посмел открыть теми ключами. Писал мало. Пил много.
Однажды он зашел на сайт Жениной галереи. Там анонсировали новую выставку — «Женщины, которые не ждут». Серия портретов, написанных молодой художницей. Александр узнал модель на одном из холстов.
Это была Женя.
Она позировала для другого художника. Для другой истории. Для своей истории.
«Вы променяли бриллиант на стекляшку», — написал когда-то Чехов в одном из рассказов. Александр Соколов понял это слишком поздно. Он искал вдохновения в юности чужого тела и потерял музу, которая жила в глубине души любимого человека.
Его новые работы никто не покупал. Старые — висели в музеях с табличкой: «Период до 2024 года». Будто после что-то оборвалось. Так и было.
А Женя… Женя нашла музу в себе самой. И оказалось, этого всегда было достаточно.
Совет тем, кто оказался на распутье:
Предательство — это не мгновение слабости. Это череда маленьких решений: солгать, промолчать, отвернуться, не заметить боли в глазах близкого человека.
Мы предаем не в момент измены, мы предаем каждый день, когда выбираем иллюзию вместо реальности, блеск вместо глубины, легкость вместо верности.
Если вы чувствуете, что теряете себя в погоне за призраком молодости, страсти или новизны — остановитесь. Оглянитесь. Посмотрите на человека рядом. На того, кто прошел с вами годы, а не недели. Кто видел вас слабым, больным, сомневающимся и остался. Кто знает вас.
Настоящая любовь — это не восторг двадцатилетней девушки перед вашими заслугами. Это молчаливое «возьми теплее шарф» в морозное утро. Это чай, принесенный без просьбы. Это рука, протянутая в темноте. Это человек, который помнит, каким вы были в двадцать и любит таким, кто вы есть сейчас.
Не меняйте музу на манекен. Не меняйте дом на гостиницу. Не меняйте жизнь на декорацию.
«Мы никогда не знаем цену вещам, пока не потеряем их», — говорил Адам Смит.
Если рассказ вам откликнулся — здесь вы можете поддержать автора чашечкой ☕️🤓 Спасибо 🙏🏻
🦋Напишите, как вы бы поступили в этой ситуации? Обязательно подписывайтесь на мой канал и ставьте лайки. Этим вы пополните свою копилку, добрых дел. Так как, я вам за это буду очень благодарна.😊👋