Мы познакомились на концерте классической музыки, куда я пошла одна, чтобы отдохнуть от суеты. Он сидел рядом, и в антракте мы случайно разговорились о Чайковском. Через три года он сделал мне предложение в том же самом зале, на тех же местах. Наша жизнь казалась мне такой же гармоничной и упорядоченной, как музыка, которая нас свела. Мы жили в моей квартире, доставшейся мне от родителей. Это было не просто жилье, а мое родовое гнездо, крепость, где каждая вещь хранила тепло их рук. Тяжелый дубовый стол в гостиной, за которым мы собирались всей семьей. Мамины фарфоровые статуэтки на полке, которые она так любила протирать бархатной тряпочкой. Кресло отца у окна, в котором он читал газеты. Я не могла представить себе жизнь в другом месте. Андрей это понимал и, казалось, ценил. Он с восторгом слушал мои детские истории, связанные с каждой комнатой, и говорил, что чувствует себя здесь как дома.
Единственным, но поначалу незначительным облачком на нашем ясном небе была его мама, Светлана Петровна. Она была женщиной внушительной, с громким голосом и безапелляционными суждениями. С самого начала она взяла меня под свое крыло, но это крыло было скорее тяжелым и давящим. По выходным она приезжала к нам с огромными сумками, полными еды, и начинала хозяйничать на моей кухне. Она без спроса переставляла кастрюли, выбрасывала «старые» специи и читала мне лекции о том, как правильно варить борщ. Андрей только разводил руками и шептал: «Ну, ты же знаешь маму, она из лучших побуждений». Я терпела, списывая все на ее гипертрофированную материнскую любовь. Ведь она так любит своего единственного сына. Наверное, просто хочет, чтобы ему было хорошо. А я — часть его жизни, значит, и обо мне заботится. Эта мысль меня успокаивала. Я старалась быть идеальной невесткой: хвалила ее стряпню, внимательно слушала советы, дарила дорогие подарки на праздники. Мне казалось, что я смогу растопить ее сердце.
Первый тревожный звоночек прозвучал примерно через год после свадьбы. Мы сидели в гостиной, пили чай. Светлана Петровна обвела комнату хозяйским взглядом и сказала:
— Хорошая квартира, просторная. Только вот мебель эта… старье одно. Этот стол громоздкий, кресло это обшарпанное. Надо бы все выбросить и сделать современный ремонт. Мы бы с Андрюшей помогли.
У меня внутри все похолодело.
— Светлана Петровна, это память о родителях. Мне дорога каждая вещь здесь, — ответила я как можно мягче.
— Ой, ну что за сентиментальность в двадцать первом веке! — отмахнулась она. — Жить надо будущим, а не прошлым. Детей рожать, а не в музее жить. Правда, сынок?
Андрей, который до этого молча листал журнал, поднял на меня глаза и виновато улыбнулся.
— Мам, ну мы же уже говорили. Лене нравится так.
— Нравится ей! — фыркнула свекровь. — А о семье ты подумала? Вот родите ребеночка, куда кроватку ставить будете? Этот хлам только место занимает.
Я промолчала, сжав кулаки под столом. Почему она говорит так, будто это ее квартира? Будто ей решать, что здесь выбрасывать, а что оставлять? Вечером, когда мы остались одни, я попыталась поговорить с Андреем.
— Мне было неприятно, что твоя мама так говорит о вещах моих родителей.
— Лен, ну не обижайся. Она же по-простому, от души. Она просто практичный человек, — он обнял меня. — Она ведь о нас заботится, о нашем будущем малыше.
Его слова меня обезоружили. Может, я и правда слишком чувствительная? Она же не со зла. Я заставила себя поверить в это. Я хотела верить. Наша жизнь была слишком хороша, чтобы позволить таким мелочам ее разрушить. Я проглотила обиду и постаралась забыть этот разговор. Но осадок остался. Он был похож на крошечный камешек в ботинке — идти можно, но он постоянно напоминает о себе.
Через несколько месяцев Светлана Петровна начала новую атаку, но уже с другого фланга. Она стала часто и как бы невзначай говорить о том, как им с отцом Андрея было тесно в их двухкомнатной квартире, когда Андрей был маленьким.
— Вот я смотрю на вашу квартиру и думаю, — начала она однажды в воскресенье, — вам бы тоже надо расширяться. Эта трешка, конечно, хороша, но планировка старая. Коридор узкий, кухня маленькая. А вот если ее продать и добавить немного, можно купить прекрасную квартиру в новостройке! С большой кухней-гостиной, с двумя санузлами. Для будущей семьи – самое то!
— Мама права, — неожиданно поддержал ее Андрей. — Я смотрел варианты. Есть отличные жилые комплексы сейчас. С парками, со школами.
Я смотрела то на него, то на его мать, и чувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Продать? — переспросила я, и мой голос дрогнул. — Продать эту квартиру? Андрей, мы же это обсуждали. Я никогда ее не продам. Это дом моих родителей. Мой дом.
— Лен, но это нерационально, — нахмурился он. — Мы должны думать о будущем, о комфорте. Ты же сама хочешь большую семью.
— Но я хочу растить своих детей здесь! Где выросла я! Чтобы они бегали по этому паркету, чтобы они сидели за этим столом!
Светлана Петровна тяжело вздохнула и посмотрела на меня с плохо скрываемой жалостью.
— Девочка моя, ты как ребенок. Цепляешься за старые вещи. Семья – это не стены. Семья – это люди. И люди должны создавать для себя лучшие условия. Андрюша прав, он мужчина, он думает о будущем, а ты витаешь в облаках.
После этого разговора напряжение между нами стало почти осязаемым. Андрей все чаще заводил разговоры о новостройках, показывал мне буклеты, присылал ссылки на сайты застройщиков. Я упорно стояла на своем. Каждый такой разговор заканчивался ссорой. Он обвинял меня в эгоизме и инфантильности, я его — в бесчувственности и неуважении к моей памяти. Наша сказка дала трещину. Он стал более раздражительным, замкнутым. Часто задерживался на работе, а вечерами подолгу говорил с кем-то по телефону, уходя в другую комнату. Если я входила, он поспешно заканчивал разговор. Это его мама, — думала я. — Она настраивает его против меня.
Подозрения, которые я так долго гнала от себя, начали оформляться в стройную и страшную теорию. Я стала замечать мелочи. Однажды я убиралась в его рабочем столе и нашла папку с документами. Внутри лежали ксерокопии моих документов на квартиру: свидетельство о собственности, кадастровый паспорт. Я похолодела. Зачем ему это? Я никогда не давала ему эти бумаги. Я вспомнила, как пару месяцев назад он просил меня найти какие-то старые квитанции, и я доставала всю папку с документами. Видимо, тогда он и сделал копии. Но зачем? Сердце заколотилось от дурного предчувствия.
Я решила поговорить с ним прямо. Вечером, когда он вернулся с работы, я положила перед ним эти ксерокопии.
— Андрей, объясни, что это? И зачем тебе это понадобилось?
Он на секунду растерялся, но быстро нашелся.
— А, это… — он неловко кашлянул. — Это мама попросила. Говорит, пусть будут копии на всякий случай. Ну, знаешь, пожар там, или еще что. Чтобы можно было быстро восстановить. Она просто переживает за нас.
Объяснение звучало так глупо и нелепо, что я даже не знала, что ответить.
— Переживает? И поэтому ты тайком от меня делаешь копии моих документов?
— Да не тайком я! — начал заводиться он. — Просто не хотел тебя волновать. Ты же из-за каждой мелочи паникуешь! Вечно со своими страхами. Мама просто хотела как лучше! Ты что, моей маме не доверяешь?
Этот его коронный вопрос. Раньше он действовал, но не сейчас.
— Нет, Андрей, — сказала я тихо, но твердо. — Сейчас я не доверяю ей. И, кажется, начинаю не доверять и тебе.
В ту ночь мы впервые спали в разных комнатах. Я лежала в нашей спальне, вслушиваясь в тишину квартиры, и чувствовала себя чужой в собственном доме. Стены, которые раньше дарили мне чувство защищенности, теперь казались холодными и враждебными. Я понимала, что это уже не просто разногласия. Это была спланированная осада моей крепости, и враг был уже внутри.
Но самый страшный удар был впереди. Несколько недель мы жили как соседи. Вежливые «доброе утро» и «спокойной ночи», молчаливые ужины. Напряжение было таким густым, что его можно было резать ножом. Андрей стал еще более скрытным, постоянно прятал телефон, поставил пароль на компьютер, хотя раньше этого никогда не делал. Я чувствовала, что они что-то затевают, но не знала, что именно. Я жила в постоянном страхе. А потом произошел случай, который все прояснил.
Однажды в субботу Андрей сказал, что они с мамой едут на дачу к ее подруге. С ночевкой.
— Поезжай, отдохни, — сказала я с деланой улыбкой. — Тебе нужно развеяться.
— Ты уверена? — он с подозрением посмотрел на меня. — Не будешь скучать?
— Не переживай, — я даже поцеловала его в щеку. Гадко. Но нужно было сохранять видимость мира.
Как только за ним закрылась дверь, я бросилась к его компьютеру. Я не знала пароль, но у меня была догадка. Год нашей свадьбы. Не подошло. Его день рождения. Тоже нет. День рождения его мамы. Бинго. Рабочий стол открылся. На нем было всего несколько иконок. Мое внимание привлекла папка под названием «Важное». Сердце бешено застучало. Я открыла ее. Внутри было несколько файлов. Первый назывался «Дарственная_проект». Я кликнула по нему. На экране открылся документ. Договор дарения. В котором я, находясь в здравом уме и твердой памяти, безвозмездно передаю в собственность своему мужу, Андрею Сергеевичу, принадлежащую мне на праве собственности квартиру. Мои паспортные данные, адрес квартиры… все было заполнено. Оставалось только поставить мою подпись и дату.
У меня перехватило дыхание. Руки затряслись так, что я едва могла держать мышку. Они не просто хотели уговорить меня продать квартиру. Они готовили документы, чтобы я ее ему подарила. В голове пронесся вихрь из его слов: «мы семья», «думать о будущем», «ты просто слишком сентиментальна». Все это было ложью. Циничной, продуманной ложью. Но это было еще не все.
В той же папке был другой документ. Он назывался «Справка_шаблон». Я открыла его и не поверила своим глазам. Это был бланк медицинского заключения от имени какого-то психоневрологического диспансера. Фамилия врача была мне незнакома. В тексте говорилось, что пациентка, то есть я, проявляет признаки повышенной тревожности, эмоциональной нестабильности и склонна к принятию необдуманных решений под влиянием аффекта. Рекомендовалось наблюдение и ограничение в совершении юридически значимых действий. Внизу стояло место для печати и подписи.
Вот он. Их план. Во всей своей чудовищной простоте. Они собирались давить на меня, чтобы я подписала дарственную. А если бы я отказалась, они бы использовали эту фальшивую справку. Чтобы попытаться доказать, что я невменяемая. Чтобы оспорить мое право распоряжаться собственным имуществом. Чтобы отнять у меня дом моих родителей, единственное, что у меня осталось.
Я сидела перед светящимся экраном в мертвой тишине квартиры и не могла пошевелиться. Это была не просто подлость. Это было предательство самого высшего уровня. Три года моей жизни, моя любовь, мое доверие — все было растоптано. Он не любил меня. Он любил мои квадратные метры. А его заботливая мамочка была не просто властной женщиной, а хладнокровной интриганкой, которая видела в своем сыне инструмент для достижения цели.
Я не плакала. Слезы кончились. Вместо них внутри разлился ледяной, обжигающий гнев. Я взяла телефон и сфотографировала экран компьютера со всеми открытыми документами. Потом аккуратно закрыла все папки и выключила компьютер. Я действовала как автомат. Спокойно. Четко. Больше не было никаких сомнений, никакой жалости. Только холодная решимость. Я должна была защитить себя и память о своих родителях. Война была объявлена. И я собиралась в ней победить.
Первым делом я позвонила своей старой подруге, которая работала юристом. Дрожащим голосом я вкратце обрисовала ей ситуацию. Она выслушала меня, не перебивая, а потом сказала:
— Так, спокойно. Ничего не предпринимай и ничего им не показывай. Ты молодец, что все сфотографировала. Теперь слушай меня внимательно.
Она дала мне четкий план действий. В понедельник утром я была в ее офисе. Мы составили заявление на развод. Затем она задала вопрос, от которого у меня снова все похолодело внутри.
— Скажи, ты когда-нибудь подписывала какие-то документы, которые давал тебе Андрей? Может быть, доверенность? Что-нибудь, что ты не очень внимательно читала?
И тут я вспомнила. Примерно два года назад, в самом начале нашего брака. Он прибежал домой, очень спешил. Сказал, что для налоговой нужно срочно подписать какую-то бумагу, доверенность на получение за него каких-то справок. Он так торопился, так убедительно говорил, что это простая формальность. Я, влюбленная и доверчивая дурочка, подписала, почти не глядя. Боже, какой же я была слепой!
— Кажется, да… — прошептала я.
— Вот с этого и надо было начинать, — нахмурилась подруга.
Через час мы уже делали запрос в реестр. Ответ пришел к вечеру. Оказалось, я подписала генеральную доверенность на его имя. С правом продажи, дарения и совершения любых сделок с моим имуществом. Срок действия – три года. Он истекал через полгода. Вот почему они так спешили. Вот почему начался этот прессинг с продажей и ремонтом. Они поняли, что время уходит. Фальшивая справка и дарственная были их планом «Б» на случай, если я продолжу упираться. Юрист немедленно оформила отзыв доверенности. Первый раунд был за мной.
Я вернулась домой и начала собирать вещи Андрея. Все его рубашки, костюмы, ботинки. Все, что напоминало о нем. Я аккуратно складывала их в большие чемоданы. С каждым сложенным свитером мне становилось легче дышать. Я будто очищала свой дом и свою жизнь от этой грязи. К вечеру воскресенья все было готово. Два больших чемодана стояли в прихожей. Я заказала пиццу, включила любимый сериал и впервые за много месяцев почувствовала себя спокойно. Я была готова к встрече.
Они вернулись поздно вечером, веселые, загорелые. Светлана Петровна несла в руках корзинку с яблоками.
— Ой, Леночка, а что это ты не спишь? — защебетала она. — А мы тебе яблочек привезли, таких вкусных!
Андрей вошел следом и замер, увидев чемоданы. Улыбка сползла с его лица.
— Это что такое? — спросил он тихо.
— Это твои вещи, — спокойно ответила я. — Можешь забирать их и уходить. Я подала на развод.
Он уставился на меня, хлопая глазами.
— В смысле? Ты что, с ума сошла? Какой развод? Лена, что случилось?
Тут в разговор вмешалась его мать. Она поставила корзинку на пол и подошла ко мне, приняв свой самый трагический вид.
— Деточка, что ты такое говоришь? Не принимай поспешных решений! Вы же любите друг друга! Наверное, мы тебя обидели чем-то? Скажи, мы все исправим!
Ее фальшивый голос вызвал у меня приступ тошноты. Я молча достала телефон и показала Андрею фотографию проекта дарственной. Он побледнел. Светлана Петровна заглянула ему через плечо, и ее лицо окаменело. Наступила тишина. Громкая, оглушительная тишина.
— Я… я могу все объяснить, — пролепетал Андрей.
Я посмотрела ему прямо в глаза. В них был страх, растерянность, но ни капли раскаяния. И тогда я усмехнулась. Впервые за долгое время искренне усмехнулась.
— Ты серьезно верил, что вы с твоей мамочкой сможете оставить меня без квартиры, которая досталась мне от родителей? — спросила я, с наслаждением растягивая каждое слово.
Он молчал, открывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыба. А Светлана Петровна вдруг сбросила маску заботливой свекрови. Ее лицо исказилось от злобы.
— Ах ты… неблагодарная! Мы о тебе заботились, о твоем будущем думали! А ты!
— Заботились? — я рассмеялась ей в лицо. — Вы хотели обокрасть меня, признать сумасшедшей и выкинуть на улицу! Это вы называете заботой?
Я указала на дверь.
— Уходите. Оба. Прямо сейчас.
Андрей попытался подойти, взять меня за руку.
— Лена, пожалуйста, давай поговорим. Это все ошибка.
— Убирайся, — сказала я ледяным тоном. — Иначе я вызову полицию. И покажу им не только эти фотографии, но и расскажу про отозванную генеральную доверенность, которую ты получил обманом. Думаю, им будет интересно.
Это был последний аргумент. Он отступил. Молча взял чемоданы. Его мать бросила на меня полный ненависти взгляд и, поджав губы, вышла за дверь. Андрей помедлил на пороге, посмотрел на меня с какой-то жалкой надеждой, но я просто захлопнула дверь перед его носом. Я повернула ключ в замке, потом еще один. Прошла в гостиную и села в кресло отца. В квартире было тихо. Но эта тишина больше не была пугающей. Это была тишина свободы. Я смотрела на мамины статуэтки, на старый дубовый стол, на потертые подлокотники кресла. Моя крепость выстояла. Я выстояла. Впереди был развод, раздел совместно нажитого имущества, которого у нас почти и не было. Впереди была новая жизнь. Но сейчас, в эту минуту, я была просто дома. В своем настоящем, безопасном доме. И я знала, что больше никогда и никому не позволю его у меня отнять.