Я стояла у плиты и перекладывала запечённую курицу на большое блюдо. Пальцы слегка обожгло через прихватку, но я не обратила внимания — главное, чтобы всё выглядело красиво. Саша любил, когда ужин подавали именно так: аккуратно, с зеленью по краям. Я разложила овощи вокруг, отступила на шаг и посмотрела критически. Вроде бы неплохо.
— Катюш, накрывай на стол! — крикнула я в коридор.
Восьмилетняя дочка высунулась из своей комнаты, кивнула и потопала на кухню. Следом послышались шаги мужа — он вернулся с работы полчаса назад, успел переодеться. А ещё через минуту в дверях появилась свекровь. Светлана Андреевна приходила к нам каждую неделю на ужин — традиция, от которой я давно перестала пытаться уклониться.
— Ирочка, дай я помогу, — она уже протягивала руки к тарелкам.
— Спасибо, я сама справлюсь.
Она выпрямилась, поправила воротник блузки и прошла к столу. Села, держа спину идеально прямо, как всегда. Я расставила тарелки, принесла салат, хлеб. Катя уже сидела рядом с отцом, болтала что-то про школу. Саша слушал вполуха, листал телефон.
Наконец я села. Все начали накладывать себе еду. Тиканье часов на стене казалось слишком громким.
— Ну, давайте попробуем, — сказал Саша и отрезал кусок курицы.
Жевал, кивал. Светлана Андреевна тоже попробовала, потом посмотрела на сына. Они обменялись каким-то быстрым взглядом.
— Вкусно, — сказала она наконец. — Правда, вкусно.
— Ага, по-маминому! — Саша засмеялся и показал вилкой на мать. — Мамина школа, да?
Я сжала пальцами ножку бокала. Мамина школа?
— Ну, мама меня многому научила, — продолжил он весело. — Если бы не Светлана Андреевна, кто бы нас кормил, а?
Катя хихикнула. Свекровь улыбнулась скромно, но с удовольствием.
— Я просто показывала, как правильно, — сказала она. — Ничего особенного. Любая женщина должна уметь готовить.
Под ложбинкой ключицы что-то сжалось. Я попыталась улыбнуться.
— Это я готовила, между прочим.
— Ну конечно, Ирочка, — Светлана Андреевна потянулась к сахарнице и передала её через меня прямо Саше. Будто я была пустое место. — Учись, главное. Не всем сразу даётся.
Саша засмеялся снова. Громче, чем нужно.
— Мам, ты просто идеально научила! У нас в доме теперь порядок!
Катя смотрела на меня изучающе. Её тёмные глаза, такие похожие на мои, скользнули от отца ко мне и обратно. Я чувствовала, как горят щёки.
— Папа, а правда, что бабушка всё делала лучше? — спросила дочка негромко.
Меня как будто облили ледяной водой. Я крепче сжала ложку, её холодный металл впился в ладонь. В макушке кольнуло.
— Ну, бабушка — мастер, — сказал Саша. — А мама у тебя учится. Правда ведь, мам?
Он посмотрел на меня с улыбкой. Я не ответила.
Светлана Андреевна вздохнула, потёрла салфеткой уголки губ.
— Я всю жизнь делала всё сама, без вопросов. И ничего — справлялась. Главное — не жаловаться.
Катя кивнула, будто запоминая что-то важное. А я сидела и чувствовала, как внутри всё сжимается в один большой ком.
Промолчи. Не устраивай сцен при ребёнке.
Я встала резко, стул скрипнул.
— Принесу чай.
Никто не возразил. В кухне я прислонилась к столешнице, зажмурилась. Дыхание сбилось. Руки дрожали.
Это просто ужин. Обычный ужин.
Но сквозь тонкую стену слышались их голоса. Саша говорил что-то свекрови, она отвечала негромко. Я не разбирала слов, но интонации были понятны: они обсуждали меня.
— …чего она так злится, мам? — донеслось вдруг отчётливо.
— Не обращай внимания, Сашенька. Женщины такие. Надо просто переждать.
Я закусила губу. Во рту появился металлический привкус. Включила чайник — шум воды заглушил их разговор.
Когда я вернулась с чашками, Катя уже стояла рядом со мной на кухне. Не знаю, когда она вошла.
— Мам, — тихо сказала она. — А правда, что бабушка делала всё лучше тебя?
Я поставила чашку на стол слишком резко, она звякнула. Дочка смотрела снизу вверх, её лицо было серьёзным.
— Нет, Катюш. Не правда.
— Тогда почему папа так говорит?
Я не нашла, что ответить. Провела рукой по столешнице, вытерла несуществующие крошки. Ладони были холодные и влажные.
— Иди к столу, доедай.
Она ушла. А я осталась стоять, глядя в окно. За стеклом темнело. В отражении видела размытый силуэт — женщину с опущенными плечами.
Если промолчу сейчас, она запомнит. Запомнит, что маму можно не уважать.
Я вернулась в комнату. Все сидели за столом, доедали десерт. Саша что-то рассказывал, Светлана Андреевна кивала. Катя ковыряла ложкой пирог.
Я села на своё место. Попыталась улыбнуться.
— Вкусный пирог, правда? — сказала я.
— Ага, — Саша кивнул. — Мама всегда такие пекла. Помнишь, мам?
— Конечно помню. Рецепт от моей бабушки.
Я сжала салфетку в кулаке. Пальцы побелели.
— Я пекла этот пирог. Сегодня. Сама.
— Ну да, но рецепт-то мамин! — Саша засмеялся. — Вот кому спасибо!
Катя посмотрела на меня. Потом на отца. Потом снова на меня. Будто взвешивала, кто прав.
— Мне бабушка вообще не помогала, — сказала я тихо. — Я сама всё делаю. Каждый день.
— Да ладно тебе, Ирочка, — Светлана Андреевна махнула рукой. — Не принимай так близко к сердцу. Я же не помню, чтобы меня кто-то благодарил. Всё сама — и ничего, справлялась. Домашняя работа — это не подвиг.
— Точно! — Саша показал на мать пальцем. — Учись, как надо!
Он сказал это так легко, будто пошутил. Но Катя уже не смеялась. Она молча смотрела на меня, и в её глазах читался вопрос.
Мама, ты слабая?
Я почувствовала, как кровь прилила к лицу. В горле встал ком. Дыхание участилось.
— Саша, ты хоть понимаешь, что говоришь?
Он поднял брови, удивлённо.
— А что такого? Я пошутил. Ты чего опять?
— Опять? — Я встала. Стул снова скрипнул. — Я каждый день готовлю, убираюсь, вожу дочку в школу, стираю, глажу. А ты приходишь и говоришь, что это всё благодаря твоей маме?
— Ир, успокойся. При ребёнке.
— Нет, не успокоюсь! — Голос сорвался. — Ты вообще меня видишь? Или я для тебя просто мебель?
Светлана Андреевна поджала губы.
— Ирина, не надо устраивать сцен.
— Я не устраиваю сцен! Я просто хочу, чтобы меня уважали!
Саша откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди. Лицо у него стало закрытым.
— Ты слишком бурно реагируешь. Всегда так. Из мухи слона.
— Всегда? — Я засмеялась, зло и резко. — Потому что я всегда молчу! Проглатываю всё, что вы мне говорите!
Катя всхлипнула. Я обернулась — она сидела с опущенной головой, плечи у неё дрожали.
— Мам, пап, не ругайтесь…
Но я уже не могла остановиться. Всё, что копилось месяцами, годами, рвалось наружу.
— Знаешь что, Саша? Раз твоя мама такая идеальная, иди ночуй к ней!
Он моргнул. Потом засмеялся — коротко, недоверчиво.
— Ты чего несёшь?
— Я серьёзно. Иди к маме. Раз я тут только мебель — вам со мной незачем оставаться.
Светлана Андреевна встала, выпрямилась. Лицо у неё было ледяным.
— Сашенька, пойдём. Не стоит оставаться там, где тебя не ценят.
Он посмотрел на меня. Потом на мать. Потом снова на меня.
— Ты серьёзно? Из-за шутки?
— Это не шутка, — сказала я тихо, но твёрдо. — Это унижение. При моей дочери.
Он встал. Сунул руки в карманы джинсов. На его лице читалось недоумение, будто он не понимал, что происходит.
— Ну и дура ты, Ирка.
Он развернулся и пошёл к прихожей. Светлана Андреевна последовала за ним. Катя сидела неподвижно, глядя в свою тарелку.
Я слышала, как они одеваются. Потом хлопнула дверь.
Тишина.
Я стояла посреди комнаты, и руки у меня дрожали. Всё тело дрожало. Дыхание рваное, неровное. В глазах защипало.
Что я наделала?
Катя подняла голову. Её глаза были красными.
— Мам, папа теперь не вернётся?
Я подошла, опустилась рядом на колени. Обняла её.
— Не знаю, солнышко. Не знаю.
Она прижалась ко мне, и я чувствовала, как бьётся её маленькое сердце.
Если я не защищу себя сейчас, она вырастет, думая, что так и надо. Молчать. Терпеть.
— Мам, а ты его любишь?
Я не ответила сразу. Гладила её по волосам, смотрела в пустоту.
— Люблю. Но любить — не значит терпеть унижение.
Она кивнула, не поднимая головы.
Мы так и сидели, обнявшись, пока не стемнело окончательно.
Ночью я не спала. Лежала под одеялом, смотрела в потолок. Рядом — пустая половина кровати. Холодная. Чужая.
Телефон лежал на тумбочке, экран периодически вспыхивал. Сообщения от Саши.
«Ты чего опять, я к маме пошёл — сама разберись со своими обидами».
«Думаешь, я буду извиняться? За что? За шутку?»
«Ты неадекватная».
Я читала и не отвечала. Пальцы сжимали край одеяла.
Может, правда неадекватная? Может, надо было промолчать?
Но вспомнила лицо Кати. Её вопрос. «Папа прав?»
Нет. Не надо было молчать.
Где-то под утро я всё-таки задремала. А когда проснулась, было светло. За окном шумели машины. Обычное утро.
Только теперь — без мужа.
Я встала, пошла на кухню. Катя ещё спала. Поставила чайник, достала чашку. Села за стол.
Телефон снова завибрировал. На этот раз звонила свекровь.
Я не взяла трубку.
Через минуту пришло сообщение от неё.
«Ирина, ты выставила моего сына из-за ерунды. Теперь и дочь вырастет эгоисткой. Подумай, что ты делаешь».
Я выдохнула. Положила телефон экраном вниз.
Что я делаю?
Защищаю себя. Может, впервые в жизни.
Катя вышла из комнаты, зевая. Села напротив.
— Доброе утро, мам.
— Доброе, солнышко.
Она посмотрела на пустой стул рядом.
— Папа не вернулся?
— Нет.
Она помолчала. Потом сказала тихо:
— А я не хочу, чтобы над тобой смеялись.
Я замерла. Посмотрела на неё.
— Что?
— Папа вчера смеялся над тобой. И бабушка тоже. Это нехорошо. Ты же столько делаешь.
Слёзы выступили сами собой. Я быстро вытерла их рукой.
— Спасибо, Катюш.
— Пусть папа извинится. А если не хочет — пусть не возвращается.
Она сказала это серьёзно, по-взрослому. И я поняла: она на моей стороне.
Мы позавтракали вдвоём. Молча, но спокойно. Я налила себе чай, смотрела в окно. Солнце пробивалось сквозь облака, освещало стол.
Телефон снова завибрировал. Саша.
«Ну что, придёшь в себя? Давай жить, как раньше. Хватит ерунды».
Я взяла телефон. Набрала ответ.
«Возвращайся только тогда, когда поймёшь: уважение — это не просьба. Это обязательное условие».
Отправила. Положила телефон.
Катя смотрела на меня.
— Мам, а если папа не поймёт?
Я вздохнула.
— Тогда будем жить без него.
Она кивнула.
Мы доели завтрак. Я собрала посуду, понесла к раковине. Тёплая вода стекала по рукам, смывая остатки пены. Я смотрела на свои руки — они больше не дрожали.
Страшно. Очень страшно.
Но почему-то дышать стало легче.
Я вытерла руки, обернулась. Катя сидела за столом, рисовала что-то в блокноте. Солнечный блик упал ей на волосы.
Может, я и правда всё разрушила. Может, он больше не вернётся.
Но если он вернётся — только с уважением. Или не вернётся вовсе.
Я подошла к Кате, положила руку ей на плечо.
— Я тебя люблю.
— И я тебя, мам.
Мы улыбнулись друг другу. И в этой улыбке было что-то новое. Что-то, чего раньше не было.
Понимание. Союз.
Телефон снова завибрировал, но я не стала смотреть. Пусть ждёт. Пусть думает.
Я больше не буду ждать одобрения. Не буду жить ради чужого комфорта.
Я буду жить ради себя. И ради дочери.
И если кто-то захочет быть рядом — пусть приходит с уважением.
Или не приходит вообще.
А как бы вы поступили на месте героини: простили бы ради сохранения семьи?
Поделитесь в комментариях, интересно узнать ваше мнение!
Поставьте лайк, если было интересно.