— Восемь тысяч в месяц. Это всё, что положено по закону. Хочешь — подавай жалобу.
Егор отодвинул папку с документами к краю стола. Кофейная чашка оставила мокрый след на деревянной столешнице. Алена смотрела, как он методично складывал ручку в нагрудный карман рубашки, поправлял манжеты. Те самые запонки, что она подарила на первую годовщину. Пятьлет брака, общая дочь — и вот это равнодушие?
— Маше нужна новая зимняя куртка, — сказала она тихо. — И кружок по рисованию стоит две тысячи.
— Это твои проблемы.
Подгоревший тост дымился в тостере. Алена встала выключить прибор, задела локтем сахарницу. Белые крупинки рассыпались по полу. Егор даже не поднял взгляд от телефона.
— Помнишь, ты обещал ей поездку на море? — спросила она, сметая сахар в совок.
— Планы меняются.
Алена выпрямилась, посмотрела на его затылок. Седая нить в темных волосах — новая. Раньше бы она первой заметила, пошутила. Сейчас между ними лежали бумаги с печатями и холодные цифры алиментов. Она смотрела на него и думала: «Кого я вообще любила все эти годы?»
***
Алена убрала подписанные бумаги в папку. Егор уже стоял в прихожей, натягивал куртку
— Маша спрашивает, почему папа больше не живет дома, — сказала она ему в спину.
Он застегнул молнию, поправил воротник.
— Скажи правду. Мама так захотела.
Дверь хлопнула. Алена вздрогнула от его слов, прислонилась к стене. На полке для обуви стояли его старые кроссовки — забыл забрать. Или оставил специально.
Правда? Да, это была её инициатива.
Корпоратив две тысячи девятнадцатого, итальянский ресторан на Тверской. Гирлянды, запах пиццы, громкая музыка. Она — скромный бухгалтер в черном платье из масс-маркета, он — уверенный менеджер по продажам в идеально сидящем костюме. Подсел с бокалом вина, шутил про начальство, передразнивал клиентов. Смеялась до слез. Через месяц съехались — однушка на Беляево, через год — свадьба в загсе на Красных Воротах. Потом родилась Маша.
Егор был хорошим мужем. Зарплату приносил вовремя, раскладывал по конвертам — коммуналка, продукты, садик. По выходным возил к её родителям в Подольск — терпел мамины расспросы, помогал отцу с ремонтом дачи. С Машей возился — менял подгузники, грел смесь в три утра, ходил по квартире с орущим младенцем на руках. Не пил, кроме пива по пятницам. Не гулял — коллеги звали в бар, отказывался. Идеальный семьянин.
Первые два года Алена не замечала, как затягивает быт. Будильник в шесть тридцать, душ, кофе на бегу. Работа-дом-ребенок. Егор приходил в семь, вешал пиджак на одну и ту же вешалку, ужинал — макароны с котлетами, гречка с курицей, спрашивал про день. Она рассказывала про Машу — какала, ела, спала. Смотрели сериалы на диване. По субботам — закупки в "Ашане", тележка забита подгузниками и гречкой по акции. Воскресенье — парк Горького с коляской, мороженое, кормление уток. Всё правильно, всё как у людей.
Только почему так пусто? Почему хочется выть, глядя в потолок?
***
Тот разговор случился в пятницу, двадцать третьего мая. Маша уже спала в своей комнате. Алена сидела на диване, скрестив руки на груди. Егор рядом, чуть поодаль, листал что-то в телефоне — скорее всего, спортивные новости.
Она долго подбирала слова, ощущая, как в груди поднимается знакомая тяжесть.
— Егор, — тихо начала она. — Давай разведёмся.
Он поднял голову, нахмурился. Телефон медленно положил на подлокотник.
Экран погас, и в комнате сразу стало как-то глуше, будто тишина упала между ними.
— Что случилось? — спросил он спокойно, почти устало. — Я что-то сделал?
Алена сглотнула.
— Просто... мы стали чужими. Живём как соседи по общежитию. Общаемся о покупках, о садике, о счётах. А между нами — пустота.
Егор чуть вздохнул, потёр переносицу.
— Алена, у нас дочь. Семья.
— Семья — это не просто жить под одной крышей и платить за коммуналку вместе, — сказала она резко, но голос дрогнул. — Это когда рядом человек, с которым тепло. А я уже давно не чувствую этого тепла.
Он молчал, глядя на выключенный телевизор. Потом кивнул.
— Если ты так решила... не буду удерживать. Только подумай о Маше.
— Я думаю, — быстро ответила Алена. — Мы сможем остаться друзьями. Всё оформить спокойно. Без скандалов.
Егор медленно кивнул.
— Конечно, — сказал он ровным голосом. — Договоримся обо всём. Квартиру оставим тебе с Машей, алименты — как положено. Я не собираюсь воевать.
Его спокойствие только усилило тревогу. Алена смотрела на него, стараясь понять, говорит ли он это из равнодушия или потому, что ему действительно всё равно. Она ожидала бурю — а получила ровную, ледяную поверхность.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Тогда в понедельник я схожу в суд, узнаю, как подать заявление.
— Делай, как считаешь нужным, — кивнул Егор. — Только не втягивай Машу во всё это.
Он поднялся, выключил торшер и ушёл в спальню. Алена осталась в полумраке гостиной, глядя на тёмное окно, в котором отражалась она сама — усталая, чужая, одинокая.
В тот момент ей показалось, что всё под контролем. Она и представить не могла, что это спокойствие мужа — не согласие, а тишина перед бурей.
***
На следующий день Алена встретилась с подругой Ирой в кофейне возле метро. В зале пахло свежей выпечкой и ванилью, за стойкой гудела кофемашина. За окном мелькали люди — кто-то торопился на работу, кто-то тащил пакеты из супермаркета.
Алена сидела с прямой спиной, будто боялась, что кто-то увидит её неуверенность.
— Ну, всё, — сказала она, делая глоток латте. — Решили разводиться. Спокойно, без скандалов. Егор сказал, что понимает.
Ира, мешая сахар, посмотрела на подругу поверх чашки:
— Ду-ра ты, — протянула она с тихим звоном ложечки о фарфор. — У тебя нормальный мужик. Не пьёт, не орёт, не бьёт. Деньги в дом несёт. Таких сейчас днём с огнём не сыщешь.
Алена отвела взгляд в окно.
— Я просто… устала. Всё как будто по расписанию: садик, работа, ужин, посуда. Хочу… почувствовать себя женщиной. Не только мамой и домработницей.
Ира фыркнула:
— Ага, почувствуешь. Особенно, когда на карту тебе придут три копейки алиментов.
— Не три копейки. — Алена немного обиделась. — У него зарплата хорошая, около трёхсот тысяч. По закону мне положена четверть — это восемьдесят тысяч. На ребёнка хватит.
— Ой, мечтательница, — Ира закатила глаза. — Думаешь, он тебе честно будет платить эти восемьдесят? Мой бывший с девяноста получал — и платит пять тысяч. Всё «по бумагам» у него.
— Егор не такой, — упрямо сказала Алена. — Он всегда всё делает по совести. Он сам сказал, что не будет спорить: квартира — пусть дочке, алименты — какие положены. Мы нормально расходимся.
Ира хмыкнула, отставляя чашку.
— Ага, нормально… Ты сама-то хоть раз видела «нормальный» развод? Сначала все милые и вежливые, а потом начинается — кто кому шкаф, кто кому ложку.
Алена вздохнула.
— Всё равно. Я не могу жить без эмоций. Без тепла. С ним как будто всё правильно, но пусто. Мне кажется, я просто задыхаюсь.
— Ну, смотри, — Ира подняла брови. — Потом не плачь, когда окажется, что свобода — штука дорогая. Особенно когда за коммуналку и садик платить нечем.
За окном моросил мелкий дождь. Капли скатывались по стеклу, и Алена вдруг подумала, что, может, подруга права. Но вслух ничего не сказала — гордость не позволяла.
***
Ира оказалась права.
Только Алена поняла это не сразу — а уже после суда, когда все казалось решённым и спокойным. Развод оформлен, алименты назначены — двадцать пять процентов от зарплаты мужа. А это примерно восемьдесят тысяч, посчитала Алёна. На Машу хватит, и жить можно спокойно.
Но правда открылась, когда пришёл первый перевод.
Субботнее утро, «Пятёрочка» возле дома. Народу почти нет — девять утра, только пенсионеры с тележками да кассирша с уставшими глазами.
Алена стояла у холодильной витрины, выбирала йогурты для Маши — читала срок годности, щупала упаковки. Взяла персиковый, потом вернула обратно: дочка теперь ест только клубничные.
Телефон коротко пискнул — уведомление от банка.
Алена машинально глянула на экран.
Перевод: 8 000 ₽. Алименты.
Перечитала. Потом ещё раз.
Йогурт выскользнул из пальцев, покатился под стеллаж с молоком.
Она присела на корточки, потянулась, пытаясь достать. Пластиковый стаканчик треснул о железный угол, розовая масса потекла по руке, капнула на линолеум.
Алена поднялась, стояла с липкой ладонью, по запястью стекали капли, оставляя следы на кроссовках.
Восемь тысяч.
Она вышла на улицу, села на лавку у магазина и набрала Егора.
Долгие гудки. Один, второй, третий. На пятом он ответил:
— Да?
Голос спокойный, ровный.
— Восемь тысяч, Егор. Серьёзно? На что мне растить ребёнка?
В трубке слышен шум —, наверное, едет за рулём. Щёлкнул поворотник.
— Всё по закону, Ален. Суд назначил — я плачу. Ты хотела свободы — получай.
— Это же твоя дочь! Ей нужно есть, одеваться, развиваться!
— Которую ты решила воспитывать одна, — ответил он холодно. — Твой выбор — твоя ответственность.
— Егор, ты же получаешь больше триста тысяч! Я знаю.
— Получал, — сухо отрезал он. — Теперь двадцать пять. Кризис, понимаешь. Премии срезали.
Связь оборвалась.
Вечером, когда Маша уснула, она набрала знакомого юриста — Сергея Викторовича, того самого, что вёл их развод.
— Приезжайте завтра к десяти, — сказал он усталым голосом. — Посмотрим, что можно сделать.
Кабинет на втором этаже старого офисного центра на Павелецкой. Лестница скрипела, перила расшатаны. На двери — табличка "Юридические услуги", скотчем приклеена визитка.
Сергей Викторович — седой мужчина лет шестидесяти, жилетка поверх рубашки, очки на цепочке. Изучал документы, водил пальцем по строчкам.
— Официальная зарплата — двадцать пять тысяч. Видите? Справка 2-НДФЛ.
— Но он получает минимум сто двадцать! У него премии, бонусы, тринадцатая зарплата!
— Получал. — Сергей Викторович снял очки, потер переносицу. — Теперь не получает. Смотрите — новый трудовой договор от первого числа. Всё остальное в конвертах теперь, Алена. Классическая схема. Доказать невозможно.
— Но это же подделка! Мошенничество!
— Это хитрость. Подписи подлинные, печати настоящие. Формально — всё законно.
Алена вышла на улицу. Машины гудели, люди спешили по делам. Она села на лавочку у входа, достала телефон, открыла калькулятор.
Восемь тысяч.
Садик — две.
Остаётся шесть.
На еду, одежду, лекарства, проезд.
Она сидела, пока пальцы не замёрзли, а цифры на экране не расплылись от слёз.
***
Через две недели — заседание по разделу имущества.
Зал суда на третьем этаже. Алена сидела слева, теребила край блокнота. Рядом адвокат Карина листала документы. Егор — справа, один, уверенный. Между ними — три метра потертого паркета, скрипучие стулья секретаря и пропасть размером с жизнь.
— Квартира куплена в браке, но основные взносы вносил я. — Егор говорил размеренно, как на презентации клиентам. Открыл кожаную папку, достал прозрачные файлы. — Вот выписки со счетов. Первоначальный взнос — мой годовой бонус. Ипотека гасилась с моей зарплатной карты.
Бумаги зашуршали. Секретарь — девушка с выцветшим мелированием — понесла документы судье.
Судья, женщина лет пятидесяти в черной мантии, листала бумаги через очки в золотой оправе. Лицо усталое, под глазами мешки — наверное, таких дел по десять в день.
— А где будет проживать ваша несовершеннолетняя дочь?
— Это уже проблемы истицы. — Егор сцепил пальцы в замок. — Она инициировала развод, разрушила семью. Я не обязан обеспечивать её жильем.
Алена вцепилась в край стола. В горле ком, но молчит — адвокат запретила эмоции показывать.
Карина встала, пригладила юбку:
— Ваша честь, моя клиентка находилась в декретном отпуске, воспитывала общего ребенка. Вела домашнее хозяйство. Согласно статье 39 Семейного кодекса, это приравнивается к трудовому вкладу в семью.
— Сидела дома четыре года, — перебил Егор, повысив голос. — Я один содержал семью. Где её финансовый вклад? Где хоть одна квитанция об оплате?
Судья сняла очки, помассировала переносицу. Посмотрела на часы — половина третьего, обеденный перерыв близко.
— Суд удаляется для вынесения решения.
Двадцать минут Алена сидела в коридоре на жесткой банкетке. Карина утешала:
— Не переживайте, ребенок с вами, это важный аргумент.
Егор стоял у окна, писал что-то в телефоне. Улыбался — наверное, переписывался с кем-то.
Секретарь позвала обратно. Судья зачитывала монотонно, глотая окончания:
— ...Исковые требования ответчика удовлетворить. Квартиру по адресу... признать собственностью Петрова Егора Михайловича. В удовлетворении встречных требований истицы отказать...
Слова сливались в гул. Алена смотрела на трещину в стене за головой судьи. Похожа на молнию.
После суда вышли на крыльцо. Октябрьский ветер швырял в лицо мелкую морось. Егор застегивал пальто — кашемировое, прошлогоднее, она помогала выбирать в ЦУМе, спорили о цвете.
— Можете с Машей оставаться в квартире. — Достал ключи от машины, побрякивал брелоком с логотипом Тойоты. — Ради дочери.
Алена подняла голову, не веря:
— Что?
— Живите. До совершеннолетия Маши. — Поправил воротник, глядя поверх её головы. —Не хочу, чтобы ребенок скитался по съемным углам.
— Егор, но ты же...
— Это не для тебя. — Голос стал жестче. — Для Маши. Она не виновата, что её мать решила разрушить семью. Квартира оформлена на меня, не забывай. Коммуналку будете оплачивать пополам.
Алена молчала. В горле першило — то ли от холода, то ли от унижения.
— И никаких мужиков, — добавил Егор, уже открывая машину. — Узнаю, что водишь кого-то — выселю в тот же день. Через суд, с приставами. Ребенку такое видеть не нужно.
— Я не собираюсь...
— Вот и отлично. — Сел за руль, включил подогрев сидений — Алена видела, как мигнула оранжевая лампочка на панели. — Документы оформим у нотариуса. Договор безвозмездного пользования. Каждый год продлевать будем, если не будет нарушений.
— Каких нарушений?
— Пропишем. Алкоголь, мужчины, шумные компании. Стандартно. — Посмотрел в зеркало заднего вида, поправил галстук. — И еще. Маша будет жить со мной летом. Три месяца. На даче, свежий воздух. Тебе тоже передышка.
Алена хотела сказать, что ей не нужна передышка от собственного ребенка. Что Маша плачет, когда долго не видит маму. Что на даче его родителей холодно и сыро. Промолчала.
— Спасибо, — выдавила из себя.
Егор кивнул, закрыл дверь. Опустил стекло:
— И найди работу. Алименты я плачу, но на них не проживешь. Маше скоро в школу, форма, учебники. Это твоя забота.
Уехал, обдав грязью из лужи. Алена отпрыгнуть не успела — брызги попали на пальто, на сумку. Мимо шли люди с работы — усталые, равнодушные. У кого-то тоже суд сегодня был. У кого-то тоже жизнь рухнула.
Пошла домой пешком. В квартиру, которая больше не её. К дочке, которую нужно кормить на восемь тысяч. К жизни, которую придется строить заново.
***
Год прошел как один длинный серый день.
Алена проснулась от звонка в дверь. Суббота, девять утра. Егор с пакетами — молоко, хлеб, йогурты для Маши.
— Привет. Кран на кухне посмотрю, говорила же течет.
Прошел мимо, даже не взглянув. Она стояла в коридоре в старом халате, растрепанная.
Маша выбежала из комнаты:
— Папа!
Он поднял дочку, покружил. Алена ушла на кухню, включила чайник. Слышала, как они смеются в детской.
Через час Егор собрался уходить. Маша вцепилась в его ногу:
— Папа, останься! Мы мультики посмотрим!
— Солнышко, я завтра приду.
Гладил дочку по голове, а Маша плакала. Алена стояла у стены, комкала край футболки.
— Прости... — выдохнула. — Наверное, я поторопилась тогда.
Егор посмотрел спокойно, даже устало:
— Жаль, что ты это поняла только сейчас.
Дверь закрылась тихо. Маша убежала в комнату, хлопнула дверью.
Вечером дочка уснула, обнимая плюшевого мишку — подарок отца на пятилетие. Алена сидела на краю кровати. В окне горел фонарь, бил прямо в глаза.
Телефон молчал. Подруги перестали звать в гости — устали слушать про развод. Мама звонила реже — что нового расскажешь?
Алена легла на диван в гостиной. Тот самый, где они с Егором смотрели сериалы по вечерам.
Если бы можно было вернуть тот вечер. Сказать другие слова. Или просто промолчать.
Рекомендуем к прочтению: