— С чего это вдруг я должна просто так отдать твоему брату часть моей собственной квартиры? — в полном недоумении смотрела я на мужа.
Он стоял посреди нашей уютной кухни, залитой теплым вечерним светом, и растерянно моргал, словно сам только что услышал слова, которые произнес. На плите тихо булькал мой фирменный борщ, в воздухе витал аромат чеснока и свежей зелени. Еще пять минут назад все было идеально. Андрей пришел с работы, обнял меня, поцеловал в макушку и с аппетитом вдохнул запах ужина. Мы были женаты три года, и эти годы казались мне сплошным медовым месяцем. Он был заботливым, внимательным, всегда знал, как меня рассмешить, как успокоить, когда я нервничала. Мы жили в моей квартире, доставшейся мне от бабушки. Это было мое гнездо, моя крепость. Каждая вещь здесь хранила воспоминания: старинное пианино в углу гостиной, на котором я училась играть, книжный шкаф, доверху набитый книгами, которые мы с бабулей читали по вечерам, даже трещинка на потолке в спальне, похожая на летящую птицу. Я любила это место всем сердцем. Андрей, казалось, тоже. Он сам с энтузиазмом вешал полки, помогал мне переклеивать обои в прихожей и всегда говорил, что нигде не чувствует себя так хорошо, как здесь.
И вот теперь он стоит и предлагает мне… что? Подарить комнату его младшему брату Диме?
— Лен, ты не так поняла, — начал он примирительно, делая шаг ко мне. — Не отдать, а… ну, как бы оформить на него. Чисто формально. Понимаешь, у него сейчас сложный период, ему нужна какая-то опора, какая-то уверенность в завтрашнем дне. Своя недвижимость, пусть и небольшая доля, даст ему эту уверенность.
Формально? Опора? Какая опора в чужой квартире, за мой счет? Я смотрела на него и не узнавала. Где тот разумный, логичный Андрей, которого я знала?
— Андрей, я не понимаю. Что значит «формально»? Это моя квартира. Моя. Она досталась мне от бабушки, она была моей задолго до нашей свадьбы. Почему Дима, взрослый тридцатилетний мужчина, должен получать «опору» за мой счет? Что у него случилось?
Он отвел взгляд, подошел к окну и стал смотреть на огни вечернего города.
— У него… проблемы. Ему нужно встать на ноги. Я же его старший брат, я должен ему помочь. А мы — семья. Значит, и ты можешь помочь.
Слово «семья» прозвучало как манипуляция. Мы — семья. Но разве это значит, что я должна раздаривать свое имущество, единственное по-настоящему ценное, что у меня было? Диму я видела всего несколько раз на семейных праздниках. Тихий, немногословный парень, который всегда сидел в углу и старался быть незаметным. Андрей всегда говорил о нем с какой-то снисходительной жалостью. Мол, непутевый, не приспособленный к жизни, но добрый.
— Помочь — да. Я не против. Мы можем помочь ему найти работу, можем давать ему денег на первое время, он может даже пожить у нас месяц-другой, пока не устроится. Но дарить ему часть квартиры? Андрей, это безумие. Это же юридический документ! Это значит, что он станет совладельцем моего дома.
Я говорила это, а у самой внутри все холодело. Это было так не похоже на моего мужа. Он всегда был прагматиком, человеком, который сто раз подумает, прежде чем сделать. А тут такое… абсурдное, иррациональное предложение. Словно не он говорил, а кто-то другой его устами.
— Лен, ну не будь такой... категоричной, — он обернулся, и в его глазах я увидела что-то новое. Раздражение. Холодное, плохо скрытое раздражение. — Я же не всю квартиру прошу, а всего лишь одну комнату. Ту, маленькую, которая у нас как кладовка используется. Мы все оформим, и он будет просто числиться. Это для него важно. Психологически.
— Психологически? — я всплеснула руками. — Для его психологического комфорта я должна рискнуть своей единственной недвижимостью? А о моем психологическом комфорте ты подумал? О том, каково мне будет знать, что в моей квартире, в моем доме, есть чужой совладелец, который в любой момент может заявить свои права?
Ложка, которой я мешала борщ, со стуком упала на пол. Напряжение в воздухе стало таким плотным, что его можно было резать ножом. Идеальный вечер рухнул в одночасье. Андрей тяжело вздохнул и потер переносицу.
— Я думал, ты меня любишь и доверяешь мне. Я думал, моя семья — это и твоя семья. Оказывается, я ошибался. Квартира тебе дороже.
Он сказал это тихо, почти шепотом, но каждое слово ударило меня как пощечина. Он развернулся и вышел из кухни, оставив меня одну посреди разрушенного уюта. Я смотрела ему вслед, и во мне боролись два чувства: обида и подступающий, леденящий душу страх. Что-то здесь не так. Совсем не так. Это был не просто странный разговор. Это было начало чего-то страшного. Я еще не знала, чего именно, но чувствовала это каждой клеточкой.
С того вечера все изменилось. Андрей стал другим. Внешне он старался вести себя как обычно: целовал меня утром перед уходом на работу, спрашивал, как прошел день. Но это была лишь оболочка. Пропала та легкость, та близость, которая была между нами. Он стал замкнутым, часто сидел, уткнувшись в телефон, и когда я подходила, быстро гасил экран. Разговоры о его брате больше не заходили, но эта тема незримо висела между нами. Я чувствовала себя так, будто хожу по тонкому льду. Любое неосторожное слово могло привести к трещине.
Я пыталась вернуть все как было. Готовила его любимые блюда, предлагала сходить в кино, съездить за город на выходные. Он соглашался, но был каким-то отстраненным. Улыбался, но глаза оставались пустыми. Однажды вечером я не выдержала.
— Андрюш, давай поговорим. Что с нами происходит? После того разговора ты сам не свой. Неужели ты так обиделся на меня?
Он долго молчал, глядя в одну точку. Потом сказал, не глядя на меня:
— Я не обиделся. Я просто разочарован. Я всегда считал, что семья — это когда люди готовы на все друг для друга. А получается, что есть какие-то границы. Твое, мое…
Господи, он опять за свое. Я поняла, что он не отступил. Он просто сменил тактику. Теперь он давил на чувство вины.
А потом начались звонки. Звонила его мама, Светлана Петровна. Раньше мы общались редко, в основном по праздникам. Она всегда была со мной подчеркнуто вежливой, но какой-то холодной. А тут вдруг начала звонить чуть ли не каждый день.
— Леночка, деточка, как вы там? Как мой Андрюша? Он что-то совсем расстроенный в последнее время. Уж не поссорились ли вы, голубки? — ее голос сочился медом, но у меня от этой сладости сводило зубы.
— Все в порядке, Светлана Петровна, просто устаем на работе, — отвечала я, стараясь быть максимально нейтральной.
— Ох, я же мать, я же вижу! Переживает он за Димочку. Сердце кровью обливается. Такой мальчик хороший, а жизнь не складывается. Ему бы толчок какой-то, опору под ногами почувствовать… Вот Андрюша и рвет на себе сердце, что помочь не может как следует. Он же у меня такой, за брата горой.
Я слушала ее и понимала: это была скоординированная атака. Сын давит на вину, мать — на жалость. Они обрабатывали меня с двух сторон.
Однажды я вернулась с работы раньше обычного. Ключ в замке повернулся непривычно легко — дверь не была заперта на дополнительный засов, как я всегда делала. Я тихо вошла в квартиру. Из гостиной доносились приглушенные голоса. Я заглянула в щелку. На диване сидел Андрей, а рядом с ним — его брат Дима. На журнальном столике были разложены какие-то бумаги. Мое сердце ухнуло вниз, когда я узнала синюю папку — в ней лежали мои документы на квартиру. Свидетельство о собственности, план БТИ, старый договор дарения от бабушки.
— …главное, чтобы она ни о чем не догадалась, — говорил Андрей тихим, напряженным голосом. — Мама ее обрабатывает, я тоже потихоньку капаю на мозги. Еще немного, и она сломается. Она мягкая, просто сейчас уперлась.
— А если не сломается? — голос Димы был неожиданно твердым и деловым, совсем не похожим на тот мямлящий тон, что я слышала на семейных ужинах. — У нас сроки поджимают.
— Сломается, куда она денется, — уверенно отрезал Андрей. — Она меня любит. Ради меня и не на такое пойдет.
Я зажала рот рукой, чтобы не закричать. Воздуха не хватало. Сроки? Какие сроки? Куда она денется? Я тихо, на цыпочках, отступила назад в прихожую, бесшумно закрыла за собой дверь и выскочила на лестничную клетку. Я сбегала по лестнице, не дожидаясь лифта, вылетела на улицу и просто пошла, куда глаза глядят. В ушах стучала кровь, перед глазами все плыло.
Любит. Ради меня пойдет. Они обсуждали меня как объект, как препятствие на пути к своей цели. Моя любовь и мое доверие были для них просто инструментом. Я добрела до ближайшего сквера, села на скамейку и только тогда смогла разрыдаться. Я плакала от обиды, от предательства, от собственного унижения. Мой любящий муж, моя семья… все это было ложью. Огромной, чудовищной ложью. И в центре этой лжи была моя квартира. Мой дом.
Я просидела на той скамейке несколько часов. Слезы высохли, на их место пришла холодная, звенящая ярость. И ясность. Я больше не была растерянной и напуганной. Я знала, что должна бороться. Не за стены и метры, а за себя. За свое достоинство.
Вечером я вернулась домой. Андрей встретил меня с обеспокоенным лицом.
— Лена, где ты была? Я звонил, ты не брала трубку! Я чуть с ума не сошел!
Лицемер. Какой же ты лицемер.
— Телефон разрядился, — спокойно ответила я, глядя ему прямо в глаза. Я смотрела и пыталась увидеть в нем того человека, которого полюбила. Но не могла. Передо мной стоял чужой, расчетливый хищник. — Гуляла после работы, голова болела.
Я приняла решение. Я буду играть по их правилам. Я сделаю вид, что сдаюсь.
Следующие несколько дней я была образцовой «сломленной» женой. Ходила тихая, задумчивая. Перестала спорить. Однажды вечером, когда Андрей снова завел свою песню о «семейном долге», я тяжело вздохнула и сказала:
— Хорошо. Я подумаю над твоим предложением. Может быть, ты и прав.
Он просиял. Буквально засиял от счастья. Подскочил ко мне, обнял, закружил по комнате.
— Леночка, я знал! Я знал, что ты у меня самая лучшая, самая понимающая! Ты не пожалеешь, честно! Это просто формальность!
Да, я уже точно не пожалею.
Через пару дней он сказал, что на субботу нам нужно съездить к его родителям на дачу. «Отметим наше примирение, мама приготовит шашлык, отдохнем». Я с готовностью согласилась. А в пятницу вечером сказала ему, что ужасно себя чувствую.
— Голова кружится, тошнит, кажется, я что-то не то съела. Андрюш, я, наверное, не поеду завтра. Мне бы отлежаться. Ты съезди один, передай всем привет.
Он изобразил беспокойство, потрогал мой лоб.
— Ох, бедняжка моя. Ну конечно, лежи, отдыхай. Я съезжу ненадолго, проведаю их и к вечеру вернусь.
Он уехал в субботу утром. Я полежала в кровати для вида еще час, а потом встала. У меня был план. Я собрала в небольшую сумку все свои документы, ноутбук, немного вещей. Потом позвонила своей старой подруге, Вере. Я не рассказывала ей подробностей, просто сказала, что у меня дома чрезвычайная ситуация и мне нужно где-то пересидеть пару дней. Вера, не задавая лишних вопросов, сразу сказала приезжать.
Перед уходом я сделала еще одну вещь. На кухне, в ящике со столовыми приборами, у меня лежал старый диктофон, который я когда-то покупала для учебы в институте. Я включила его, убедилась, что запись идет, и спрятала за вазочкой с искусственными цветами на кухонном комоде. Прямо напротив обеденного стола. Я не знала, сработает ли это, но это был мой единственный шанс узнать всю правду.
Я уехала к Вере. Весь день я была как на иголках. Я не отвечала на звонки Андрея, написала ему только одно сообщение: «Сплю, не беспокой». А около семи часов вечера я поехала обратно. Не домой. Я припарковала машину в соседнем дворе и стала ждать.
Около восьми я увидела, как к моему подъезду подъехала машина Светланы Петровны. Из нее вышли она, Андрей и Дима. Они смеялись, несли в руках пакеты с продуктами и торт. У них праздник. Они празднуют свою победу надо мной.
Я подождала еще минут двадцать, чтобы они расслабились. Потом набрала в грудь побольше воздуха и вошла в подъезд. Поднялась на свой этаж пешком, чтобы не шуметь лифтом. Сердце колотилось так, что, казалось, выпрыгнет из груди. Я подошла к двери и прислушалась. Из-за нее доносились оживленные голоса. Мой ключ в замке повернулся почти бесшумно. Я тихонько приоткрыла дверь и замерла в темной прихожей.
А в кухне, залитой светом, шло праздничное застолье.
— …я же говорила, Андрюша, надо было просто надавить посильнее! — торжествующе говорила Светлана Петровна, наливая в бокалы сок. — Эта твоя Лена — простушка. Вцепилась в тебя, думала, принца отхватила. Немного слез, немного чувства вины — и она готова на все.
— Мама, не начинай, — поморщился Андрей, но было видно, что он доволен.
— А что «не начинай»? Я правду говорю! — вступил в разговор Дима, и его голос снова был на удивление бойким. — Главное, чтобы она в понедельник пошла к нотариусу и все подписала. После этого мы сразу выставляем квартиру на продажу. Покупатель уже есть.
Мой мир рухнул окончательно. Продажа. Они собирались продать мой дом.
— Деньги поделим, как договаривались, — продолжал Андрей. — Большую часть нам с Леночкой, вам с Димой на первый взнос по ипотеке хватит. Надоело уже по съемным квартирам мыкаться. Леночка уже и шторы в новую детскую выбрала.
Я замерла. Леночка? Какая Леночка? Какая детская?
— Да, внуку нужна своя комната, — поддакнула Светлана Петровна. — А то скоро родится, а мы все как цыгане. Хорошо, что ты, Андрей, вовремя эту Лену с квартирой нашел. Идеальный вариант. Немного терпения — и все наше.
В этот момент я шагнула из темноты прихожей в свет кухни.
Наступила тишина. Мертвая, оглушающая тишина. Три пары глаз уставились на меня. На лице Светланы Петровны застыло торжествующее выражение, которое медленно сменялось недоумением, а затем — ужасом. Дима побледнел и вжал голову в плечи, снова превращаясь в того забитого парня. А Андрей… он смотрел на меня так, словно увидел призрака. Его рука с вилкой замерла на полпути ко рту. На столе стоял праздничный торт с надписью «За новую жизнь!».
— Леночка? — мой голос прозвучал на удивление ровно и спокойно. Холодно. — Ребенок? Так вот в чем дело.
Первой опомнилась свекровь.
— А ты… ты что здесь делаешь? Ты же… ты же болела! — в ее голосе смешались злость и страх.
— Выздоровела, — я сделала еще один шаг вперед. — Решила присоединиться к вашему семейному празднику. Я так понимаю, празднуете мою глупость и доверчивость? И будущую продажу моей квартиры?
Андрей вскочил. Его лицо исказилось.
— Лена, это не то, что ты подумала! Я все могу объяснить!
— Объяснить? — я горько усмехнулась. — Что ты мне объяснишь? Что уже год водишь меня за нос? Что вся твоя любовь была спектаклем, чтобы заполучить мой дом? Что у тебя есть другая женщина и скоро будет ребенок? Что ты собирался вышвырнуть меня на улицу, продав единственное, что у меня есть? Что, Андрей? Объясни мне это!
Он молчал, открывая и закрывая рот, как выброшенная на берег рыба. Он не мог найти ни слова. Вся его уверенность, вся его напускная забота слетели, как шелуха. Передо мной стоял жалкий, трусливый обманщик.
— Так тебе и надо! — вдруг взвизгнула Светлана Петровна, и ее лицо перекосилось от ярости. — Думала, самая умная? Схватила моего сына, а сама гол как сокол, одна квартирёнка за душой! Мой Андрей достоин лучшего! А не такой, как ты!
— Вон, — сказала я тихо.
Они не поняли.
— Что? — переспросил Андрей.
— Вон из моего дома, — повторила я, повышая голос. — Оба. И ты, — я посмотрела на Диму, который пытался слиться со стеной, — тоже. Собирайте свои вещи и убирайтесь. Прямо сейчас.
Андрей попытался подойти ко мне, протянул руки.
— Леночка, милая, давай поговорим…
Я отшатнулась от него, как от прокаженного.
— Не трогай меня. У тебя есть десять минут, чтобы собрать самое необходимое и исчезнуть из моей жизни. Иначе я вызову полицию. И поверь, мне будет что им рассказать. И показать.
Я подошла к комоду, взяла диктофон и нажала на «стоп». Глаза Андрея расширились от ужаса, когда он понял, что это.
Это была отвратительная сцена. Спешные сборы, злобное шипение свекрови, лепет Андрея о том, что это «огромное недоразумение». Я стояла, прислонившись к стене в коридоре, и молча смотрела, как рушится моя прошлая жизнь. Как человек, которому я доверяла больше, чем себе, торопливо бросает в сумку свои рубашки и носки. Когда за ними захлопнулась входная дверь, я медленно опустилась на пол. Я не плакала. Внутри была выжженная пустыня. Квартира, мой дом, вдруг показалась огромной и чужой, пропитанной их ложью.
На следующий день, в воскресенье, раздался звонок с незнакомого номера. Я долго смотрела на экран, но потом все же ответила.
— Алло?
— Елена? Здравствуйте. Меня зовут Лена, — произнес тихий женский голос. — Я… я женщина Андрея. Могу я с вами встретиться?
Мы встретились в кофейне в центре города. Передо мной сидела молодая, очень уставшая девушка с большим животом. Она неловко теребила край салфетки.
— Я хочу извиниться, — начала она. — И хочу, чтобы вы знали. Андрей сказал мне, что вы… его дальняя родственница. Что вы очень больны и врачи не дают прогнозов. И что вы сами решили переписать на него квартиру, чтобы она после… ну, после всего, не досталась государству. Он говорил, что это ваше добровольное решение, чтобы помочь его будущему ребенку. То есть, нашему.
Я слушала ее, и новый слой ужаса накрывал меня. Он не просто лгал мне. Он лгал всем. Он построил целый мир из обмана, в котором каждая фигура играла свою, назначенную им роль. Моя болезнь, моя скорая кончина — все это было частью его плана.
— Он сказал, что вы живете в этой квартире временно, пока он делает ремонт в нашей новой, — продолжала она, и по ее щеке покатилась слеза. — Вчера, когда он вернулся, он все рассказал. Я… я выгнала его. Я не хочу строить семью на таком чудовищном обмане.
Я смотрела на эту несчастную обманутую девушку и впервые за все это время почувствовала не ярость, а глухую, ноющую боль. Он разрушил не одну жизнь. Он растоптал чувства всех, кто ему доверял.
Я подала на развод в тот же день. Процесс был быстрым и грязным. Андрей пытался претендовать на часть имущества, но у него ничего не вышло — квартира была моей добрачной собственностью, а запись с «праздничного ужина» стала весомым аргументом для моего адвоката, чтобы пресечь любые его поползновения. Его мать звонила мне еще несколько раз, изрыгая проклятия, пока я не заблокировала ее номер. Дима просто исчез, растворился.
Когда все закончилось, я первым делом сделала в квартире генеральную уборку. Я вымыла каждый угол, выкинула все, что напоминало о нем: его кружку, его тапочки, даже диван, на котором они сидели в тот вечер. Я переставила мебель, купила новые шторы. Я стирала его следы, его запах, его присутствие из своего дома.
И однажды утром я проснулась и поняла, что в квартире снова легко дышится. Солнечный луч, как и раньше, падал на клавиши старого пианино. За окном шумел город, но здесь, в моем доме, было тихо и спокойно. Боль никуда не ушла, она просто превратилась в шрам, который больше не кровоточил. Я стояла посреди своей гостиной, в своей крепости, которую отстояла, и впервые за долгое время почувствовала не пустоту, а покой. Я поняла, что самый надежный дом, который у тебя есть, — это не четыре стены, а стержень внутри тебя. Тот, который не смогли сломать ни ложь, ни предательство. И этот дом у меня никто и никогда не отнимет.