Глава 8. Снайпер Лия
Август 1943 года. Бесконечные леса и болота Северо-Западного фронта.
Здесь было не так, как в подмосковных Вешняках, где земля зимой становилась твёрдой, как камень. Здесь она была живой, вязкой, голодной. Старенькая «полуторка», надрывно ревя мотором, тонула в этой безжалостной хляби, словно отчаянно боролась за свою железную жизнь.
Это была передовая.
И воздух здесь пах не порохом. Порох — это вспышка, ярость боя, быстрая развязка. Передовая пахла иначе. Она источала тяжёлый, въедливый запах гнили, сырой, развороченной земли, прелых листьев.
Этот дух смешивался с едким ароматом махорки, кислым запахом солдатского хлеба и почти осязаемым, липким запахом страха, который, казалось, исходил от самой земли.
— Приехали, снайперы! На выход!
Ефрейтор Алия Молдагулова, восемнадцатилетняя девушка с глазами старой души, поправила на плече вещмешок и свою главную драгоценность — именную снайперскую винтовку. Лёгкий прыжок с борта… и ноги тут же утонули в жирной, чавкающей грязи, которая словно нехотя приняла её.
Рядом, так же неуверенно, спрыгнула её подруга, Надя Матвеева. Две выпускницы снайперской школы, две «карандашницы» из четвёртой роты. Неразлучные.
— Куда… куда нас теперь? — почти беззвучно прошептала Надя, с тревогой оглядывая унылый, серый пейзаж из траншей, землянок и вечного, моросящего дождя, который будто оплакивал эту землю.
— В штаб батальона. К комбату, — голос Алии был твёрд. В нём не было страха, лишь стальная решимость. Она прибыла. Она была готова.
Девушки шли мимо вросших в эту землю солдат. Бородатые, измученные, с глазами, в которых застыла бесконечная усталость. Бойцы на мгновение отрывались от своих котелков, провожая взглядами двух юных, чистеньких, в новенькой, ещё пахнущей складом форме, снайперш.
Кто-то присвистнул с кривой усмешкой. Кто-то просто покачал головой, возвращаясь к своему прерванному занятию.
— Девчонок прислали. Видать, дела наши совсем швах…
— Да какие это девчонки. Дети совсем. Глянь, у этой, чернявой, винтовка-то, поди, больше неё самой будет…
Алия лишь крепче сжала холодный ремень винтовки. Она не слышала их. Или делала вид, что не слышит. Она шла выполнять приказ.
Их подвели к главному блиндажу. Из-под земли, словно вырастая из неё, навстречу тяжело поднялся командир батальона. Майор Моисеев. Бывалый фронтовик, с лицом, изрезанным морщинами так же густо, как эта земля была изрезана траншеями.
— Пополнение прибыло, товарищ майор! Снайперы! — отрапортовал сопровождающий.
Майор смахнул дождевые капли с густых седых усов и окинул девушек долгим, изучающим взглядом. Его глаза, усталые, но строгие, остановились на Алие. На самой маленькой. Самой хрупкой на вид.
— Так… — протянул комбат, глядя не на неё, а на бумаги в руках своего адъютанта. — Ефрейтор Молдагулова?
— ТАК ТОЧНО, ТОВАРИЩ МАЙОР! — Алия вытянулась в струнку, отчеканивая каждое слово так, как её учили. — Прибыла для прохождения дальнейшей службы!
— Молдагулова… — комбат наконец поднял глаза от бумаг. Он смотрел долго, так пристально, что Алия почувствовала, как щеки заливает горячая краска. Он изучал её высокие скулы, упрямо сжатые губы и огромные, почти чёрные, яростные глаза. Совсем не детские глаза.
А потом его суровый взгляд внезапно потеплел.
— Лет-то тебе сколько, доченька? — тихо, почти ласково спросил он.
Это слово… это простое, отеческое слово ударило Алию, как пощёчина. Оно было неуместным. Фальшивым. Оно обесценивало всё: её путь сюда, её винтовку, её цель.
— Восемнадцать, товарищ майор! — отрезала она. — Как положено по уставу.
— Восемнадцать… — тяжело вздохнул комбат. Он видел таких. Горящих, как свечи на ветру. Они горели ярко и сгорали до обидного быстро. Его взгляд скользнул по винтовке, задержался на гравировке от ЦК ВЛКСМ. Комбат едва заметно хмыкнул. Игрушки.
— Значит, снайперы… — майор принял решение. Он не мог. Просто не мог отправить этого ребёнка, эту упрямую «доченьку», в смертельную снайперскую дуэль. Немецкие снайперы — это не фанерные мишени в Вешняках. Они не дают второго шанса.
— Сегодня отдыхайте. Обустраивайтесь. Начальник штаба введёт в курс дела. А ты… — его взгляд снова нашёл Алию, — и ты, — он кивнул Наде, — выходить на огневую пока не торопитесь. Привыкайте к обстановке.
Девушки растерянно переглянулись.
— Товарищ майор, но мы готовы… — начала было Алия, но её прервали.
— Я сказал, ПРИВЫКАЙТЕ! — рявкнул комбат так, что, казалось, с потолка блиндажа посыпалась земля. А потом, снова смягчившись, повернулся к адъютанту: — Определи девчат. К старшине. На пищеблок.
В глазах у Алии потемнело.
— На… куда, товарищ майор? — переспросила она, не веря своим ушам.
— На кухню, дочка. На кухню, — терпеливо, как неразумному дитя, пояснил Моисеев, уже разворачиваясь, чтобы уйти в свой полутёмный блиндаж. — Поможете там, на хозяйственных работах. Картошки почистите. А там видно будет. Война — дело долгое. Всё успеете.
Он скрылся за плащ-палаткой, служившей дверью.
Алия стояла как громом поражённая. Рядом тихо, почти беззвучно всхлипнула Надя.
КАРТОШКА.
Это слово взорвалось в её голове осколками страшных воспоминаний. Оно было не из словаря снайперской школы. Оно было из голодного, безжалостного 1933-го.
Её мать. Убитая. За горсть гнилой картошки.
Она, Алия Молдагулова, прошедшая через голодные степи Казахстана, пережившая ледяной ад блокадного Ленинграда, по пятнадцать часов в сутки вползавшая в ледяную грязь под Москвой, заслужившая эту именную винтовку… Она прибыла сюда не для этого. НЕТ.
— Ефрейторы, за мной! — скомандовал подошедший старшина.
Их привели к дымной, чадящей полевой кухне. Старшина, добродушный с виду дядька, оглядел их с ног до головы.
— Ну, с прибытием, «снайперши». Вот тут пока будет ваша «огневая позиция»… — он с усмешкой протянул Алие оцинкованное ведро и тупой, сточенный почти до основания нож. — Держи, «охотница». Вот твой «сектор обстрела». Давай, не ленись. К ужину надо успеть.
Алия механически, как во сне, взяла нож. Взяла ведро. Опустилась на пустой ящик из-под патронов.
Надя, утирая слёзы грязным рукавом гимнастёрки, покорно взяла второе ведро и села рядом.
Алия смотрела на грязный, покрытый комьями земли клубень. Потом на нож в своей руке. В памяти вспыхнул блеск гравировки на её винтовке. И лицо комбата. «Доченька».
Она не плакала. Она разучилась плакать от обиды. Эта боль перерождалась в другое чувство. В холодную, кристальную ненависть.
Её оскорбили. Оскорбили как бойца. Оскорбили память её матери. Оскорбили её Ленинград, который она защищала ещё ребёнком.
— Лия, ты чего? — прошептала Надя, заметив, что подруга застыла, глядя в одну точку.
Алия медленно подняла голову. Её глаза были сухими, но в их глубине бушевал пожар.
— Я не буду, — тихо, но отчётливо произнесла она.
— Что? — не расслышал старшина, рубивший дрова неподалёку.
Алия решительно встала. Ведро с оглушительным грохотом опрокинулось. Нож со звоном упал в грязь.
— Я. Не буду. Чистить. Картошку.
— Эй! Ты чего, «казашка»?! Бунтовать вздумала?! — опешил старшина, выронив топор.
Но Алия его уже не слушала. Она резко развернулась и, печатая шаг по вязкой грязи, решительно пошла обратно. К блиндажу комбата.
— Лия! Куда ты?! Вернись! — испуганно вскрикнула Надя ей вслед.
Алия шла напролом, как танк. Она не постучала. Она рванула на себя тяжёлую плащ-палатку и шагнула в полумрак блиндажа.
Майор Моисеев, склонившийся над картой, резко поднял голову. Его глаза сначала расширились от удивления, а потом налились гневом.
— ЕФРЕЙТОР?! ТЫ В СВОЁМ УМЕ?! КАК ТЫ ВХОДИШЬ К КОМАНДИРУ?!
Алия стояла посреди блиндажа. Маленькая, мокрая, перепачканная грязью. И яростная. Она вцепилась в ремень своей винтовки так, что побелели костяшки пальцев.
— Товарищ майор, — голос её дрожал, но не от страха, а от клокочущей внутри ярости. — Я — снайпер. Ефрейтор Молдагулова. У меня именная винтовка от Центрального Комитета Комсомола.
— Я тебе приказ отдал, Молдагулова! На кухню! Вон отсюда!
— Вы меня оскорбили, товарищ майор! — выпалила Алия, и эта фраза повисла в густой тишине блиндажа.
Комбат остолбенел. За всю войну ему ещё никто и никогда не говорил такого.
— Я… — Алия с трудом сглотнула ком в горле. — Я из Ленинграда! Наш город… там голод… Я…
Она не смогла рассказать ему про 1933-й. Про мать. Это было слишком личное. Слишком больное. Она сказала то, что он, боевой офицер, должен был понять.
— Я приехала сюда не картошку чистить! Я приехала бить фашистов!
Тишина стала оглушающей. Майор Моисеев долго, очень долго смотрел на эту девочку. На её горящие, как угли, глаза. На то, как её тонкие пальцы стиснули винтовочный ремень. Он смотрел на неё, и его снисходительная, отцовская жалость таяла с каждой секундой.
Он видел перед собой не «доченьку».
Он видел БОЙЦА. Он видел ту самую несгибаемую сталь, о которой ему писали в характеристике из Вешняков.
— Бить, значит… — хрипло, будто с трудом выдавил из себя комбат, отводя взгляд в сторону. — Ну что ж. Это мы сейчас проверим.
Он резко повернулся к застывшему у входа адъютанту.
— Отставить кухню. Обеим. Определить в снайперскую пару. В распоряжение старшего группы снайперов Бандурова. Немедленно. На инструктаж.
Он снова посмотрел на Алию. Взгляд его был уже другим. Не отеческим, а тяжёлым, испытывающим.
— Завтра, Молдагулова. Завтра ты и посмотришь, что такое война на самом деле. А сейчас — свободна.
Алия не сказала «спасибо». Она лишь чётко, по-уставному, развернулась через левое плечо и вышла из блиндажа.
Её первая битва на этом фронте была выиграна. Но настоящая война, страшная и беспощадная, только ждала её за порогом… и она даже не представляла, что приготовил для неё следующий день.
😊Спасибо вам за интерес к повести и к нашей истории.
Отдельная благодарность за ценные комментарии и поддержку — они вдохновляют двигаться дальше.