Старенькая престаренькая бабулька в очередной раз бодро прошагала по тропке, пересекающей аккуратный, стриженый газон, в городскую баню. Тропку эту никак не удавалось ликвидировать, не смотря на грозные таблички и слезные мольбы дворника – «по газону не ходить». Ходили. Ходят. И будут ходить. И собаки с кошками как бегали, так и бегают. Как оставляли кучки свои, так и оставляют. Всем наплевать. Всем эти газоны – по одному, так сказать, органу.
Дворник участка, не молодая и не старая, средних, лет женщина маленького росточка и худенькой комплекции, юная пенсионерка Виктория, устала бороться за девственность газона и махнула на пешеходов рукой. Внутренне она была абсолютно с ними согласна, ибо нефиг устраивать газоны, где «люди ходють». В Германии, например, перед разбивкой дворов и парковых зон годика два наблюдают, где чаще всего топчет землю людской поток, а уж потом мостят дорожки и тротуары для их удобства. Все остальное – под клумбы и посадки деревьев. И уж тут – держись. Штрафы суровы и неизбежны. Строго, но справедливо. По уму.
А здесь что? Какому идиоту пришло в голову устраивать мавританские лужайки на дороге, за десятки лет протоптанной горожанами? Удобный путь – оттуда – сюда, отсюда – туда, наискосок, мимо «вечной», никогда не просыхающей лужи, по маршруту дом – двор – магазин – автобусная остановка – завод. И обратно: завод – остановка – магазин – двор – дом. По субботам в слаженную схему вклинивается городская баня. Точнее, вклинивалась – сейчас охотников попариться в компании соседей мало. Не то время. Ну да ладно, не об этом разговор.
Новая начальница ЖК развернула бурную деятельность сразу, как получила должность. Честная – говорили все. Деньги от жильцов в себе в карман загребать не будет. Она, правда, не загребала. Но эти самые «незаграбастанные» средства пускала не на дело, а на сущую ерунду. Вместо того, чтобы поставить, наконец, горку с простенькими качельками для ребятни, решила под окнами дома 28 разбить «мавританский газон». И зачем он там, спрашивается? Лучше бы лужу засыпали, спустили, ликвидировали, в конце концов! Но лужа, по словам начальницы, не входила в границы участка. И посему народ топтал цветы и прихотливые злаки, как хотел.
А пни за утоптанный газон получала, конечно, Вика! С лишением премии, и так далее! А премия у Вики – с гулькин нос, как и зарплата с пенсией! Обидно и больно на такое глядеть. И Вика с ужесточенной ненавистью смотрела на пешеходов, в том числе и на старенькую банщицу, топающую в заведение с выражением светлой радости на лице.
Она, Вика, не отличалась сквернословием. И в молодости имела ровный нрав сангвиника. Но за два года сущей стервой стала. У нее даже лицо изменилось: уголки рта опустились, а между бровями легла продольная глубокая морщина. Она только и делала, что гавкала на всех, как цепная лайка. И опять загавкала:
- Вы что, не видите? Не видите нихрена? Газон, блин! Слепошарая! Газон! Обходите! Але? Але? Эй! Обойди, говорю!
Бабушка остановилась, растерянно посмотрела на Викторию. Робко улыбнувшись, развела руками и отступила левее, угодив чистыми резиновыми сапожками прямо в лужу. Вика смотрела, уперев руки в бока, на несчастную бабку, пока та пыталась выбраться из лужи. Лужа была глубока, и потому уже через мгновение сапоги набрались доверху.
Старушка даже не ойкнула. Молча почапала через дорогу, маленькая, тощенькая, согнутая почти под прямым углом, древняя и беззащитная. Вике стало стыдно. Так стыдно, что и словами не передать. Ее уши горели и полыхали ярким пламенем.
Наехала на человека. На ровном месте. Как не стыдно! Хамка базарная. И вся она, Вика, со стороны представилась себе именно, как противная, мелкая, с узенькими злыми щелками глазок, с узеньким, злым лбом, узенькими, тонкогубым ртом хамка, крыса, шавка, мерзость – убила бы на месте саму себя!
Пошла домой в отвратном настроении. Скинула оранжевую жилетку, куртку и теплый пуховый свитер, раздраженно пихнув в одну кучу. Усевшись на неудобный табурет в тесной и неуютной кухне, набрала номер начальницы. Трубку никто не брал – выходной, суббота, девять утра. Виктории бы по-хорошему успокоиться, отключиться, попить чайку, да и снова выйти на улицу, сгребать листья в мешки. Но она успокаиваться наотрез отказывалась. Не хотелось успокаиваться.
- Да.
Заспанный, недовольный, неласковый тон. Конечно, девять утра субботы. Приказано звонить только по «атасу», это когда уж совсем что-то этакое приключилось. И вообще – для решения производственных проблем имеется бригадир, одышливая Оксана Владимировна по прозвищу «Кхалисси». Какой-то молодой остряк, насмотревшийся заграничных сериалов про престолы и драконов, назвал ее так. Мол, в сериале «кхалисси» - королева всех народов и матерь всех драконов, а тут – королева и матерь всех дворников. Знатоки поддержали. Прозвище крепко прилипло, и теперь Оксану Владимировну так величают все. И знатоки сериалов и не знатоки – тоже.
Но «кхалисся» смоталась в отпуск по семейным обстоятельствам на три недели. В Сибирь. На похороны отца. И потому царственную начальницу беспокоили все, кому не лень. А Вика вовсе святотатство свершила – позвонила в выходной день, для того, чтобы сказать, что…
- Маргарита Семеновна, я на работу больше не выйду. И в понедельник я не выйду. Я увольняюсь.
Маргарита, конечно же, сразу набрала обороты, заведясь в полсекунды. Что, что, а орать она любила и умела. Но Вике уже было все равно, Вика будто бы мешок с песком со спины стряхнула. У Вики даже плечи расправились. Ей уже на Маргариту так стало наплевать, и этот газон ее по очень большому барабану, и вся Маргаритина придурошная активность, и вообще, вся контора - по-фи-гу!
Бабку гонять по двору... Надо же до такого опуститься. Бабке в обед сто лет! Фу, как неприятно.
Это глупо, увольняться из-за старушки. Деньги нужны до зарезу, даже такие ничтожные. Но даже деньги не заменят чувства свободы и уважения к себе. Что ж, придётся потуже затянуть поясок, хотя он и так затянут - туже некуда. Но унижать других, унижаясь перед теми, кто сильнее... А сильнее ли? Нет. Пусть говорят - гордыня у Виктории непомерная. Чем гордиться, голым задом?
Нет. С Вики достаточно. Хватит. Она не желает так жить. Все!
Она поставила чайник. Старый такой чайник со свистком. Свистка давно уже нет - еще при Саше отвалился. Но это хорошо, со свистком чайник Вику ужасно раздражал. Как только он закипел, Вика залила кипятком чайный пакетик и сыпанула в кружку пару ложек сахарного песка. В старую, но любимую кружку. С рыжей лисой и колобком на фарфоровом боке. Юлькина кружка. Вика купила ее дочери на рынке. Была еще пара симпатичных тарелок, глубокая и плоская, детский набор. У Юльки тогда совсем испортился аппетит, вот Вика и крутилась, чтобы подправить дочке этот аппетит. Аппетит появился - Юлька съедала положенную порцию целиком. Иногда даже добавки просила.
Вика невесело хмыкнула - а ведь тогда, во времена поиска Юлькиного аппетита, она чувствовала себя глубоко несчастной. Дура. Отсюда, со дна, то время кажется Вике безмятежным, уютным, «кухонным» (в кухне витали ароматы оладий, рисовой молочной каши и кофе). Саша тогда купил первую стиральную машину-автомат... Вика стирала, стирала, стирала, не жалея душистого порошка. Стирала себе, мужу и дочке. Маме, свекрови...
У Вики было чудесное легкое, как облачко, пальто из ламы. Теплое, оно облегало миниатюрную Викину фигурку, и Вика в нем выглядела необычно. Потрясающе. Тонкие стилеты высоких каблуков дополняли осенний облик Вики. Она любила гулять с дочерью по субботнему городу и с удовольствием «помечала» галочкой в голове мужские и женские завистливые взгляды.
Она любила гулять по городу с дочкой. А еще больше ей нравились прогулки в полном составе, когда к ним присоединялся муж Саша. Но это так редко случалось. Саша был «деловым». Вечно занятой, вечно озадаченный, вечно у него встречи, стрелки, разборки, разговоры и разговорчики... Девяностые на дворе - чего Вика хотела?
Вика понимала, что невозможно получить сразу и волшебную дудочку и блюдечко, чтобы собирать сладкие ягодки с комфортом. Как раз тогда она читала эту сказку Юльке, внушая ей с малых лет: чтобы что-то получить, надо потрудиться.
- Как папа? - спрашивала Юлька.
- Да, как папа, - отвечала Вика и отводила глаза, потому что Юлька неизменно задавала оскомину набивший вопрос: «А папа скоро придет».
И что ей сказать?
Саша отмахивался:
- Вичка, прекрати ныть! Я пашу на семью, как проклятый. На эти шмотки, на икру в холодильнике и игрушки для дочки, на весь этот шмурдяк вкалываю! А ты требуешь, чтобы я подле твоей юбки сидел? Ну давай, давай, че ты? Давай, все бросим, я устроюсь на завод, на копейки с полугодовыми задержками зарплаты, ты будешь латать свои разбитые боты, Юльке на йогурт будем откладывать месяцами, давай!
Сашка раздражался, злился, бил по стене кулаком, курил, метался, пугал своим видом жену. Вика вздрагивала, закусывала губу и старалась ПОНИМАТЬ. Понимать, что Саша прав, что так оно все и есть, что еще он и родителям помогает, что его все уважают. Считают крутым. И квартиру в сталинке Саша купил, между прочим. И ремонт. И машина. И все остальное, прочее сделал Саша...
Вика понимала и помалкивала, умирая от страха, стыда, ревности... Он говорил, что сауны и кабаки - для дела. А она не верила.
- А эти *мары с вами, тоже для дела?
Саша скрипел зубами...
Вика уходила в спальню. Она была права. Но кому нужны были ее права?
Она могла только молиться. А что ей оставалось делать?
В храме тогда было людно, народу - не протолкнуться. Вика, в дорогой шубке, в легком, паутинном, козьей шерсти платке, скромно проходила к иконе, ставила свечку за здоровье мужа и уходила, неизменно щедро одаривая нищих на паперти. Муж ей не раз говорил, чтобы она не делала так - нищие - практически все жулики. Но Вика старалась об этом не думать, там, наверху, разберутся. Лишь бы у Саши было все хорошо.
Не получилось.
Супружеская жизнь у Виктории длилась всего десять лет. Десять лет счастья и боли. Мама все время шипела, что Вика - дура, что жизни вовсе не знает и понятия не имеет, что такое - жить в реалиях, на зарплату, которой нет. Что у Вики вместо мозгов - пух! Что любовь - ерунда на постном масле. Толку от этой любви, когда жрать нечего.
- Вон, полюбуйся на батю своего, алкаша! А ведь тоже раньше любовь была! И что? Где эта любовь? Посмотри, каков красавец, на диване валяется и ханку жрет! Не Сашка бы, так давно из квартиры поперли за долги. Капитализмь, так его растак. Частная собственность! Приватизация. А то, что квартплата с этой прихватизацией в разы взлетит, как-то и не подумалось. А цены видела? Господи... Спасибо Саше - выручает деньгами, продуктами... А я со стыда сгораю, внучке нечего подарить... Ты такого мужа хочешь, Вика? Вот такого забулдыгу безвольного? Да?
- Вы вместе с папой меня растили. А ваша внучка своего отца не видит! - пробовала что-то там квакнуть Вика в свою защиту.
Куда там - мама была настроена воинственно. Она считала, что «работа» зятя не опаснее, чем работа милиционера, подводника или шахтера. Такова жизнь. Таков удел женщин - ждать и переживать. И быть готовой к вдовству, если что. И детей воспитывать в одиночку, если что. И это лучше, чем... Мать кивала на диван, где который год «страдал» отец. Хороший человек, но слабый. Не приспособленный. Никчемный. Алкаш.
- А его измены? А его дружки с бандитскими рожами? А если вдруг...
- А вдруг бывает только пук! - мать поворачивалась к окну, - муж тебя спрячет. Он об этом точно позаботился. Об этом лучше не думать. Сейчас и без мужа твоего за буханку черного запросто убьют и фамилии не спросят. И о бабах посторонних думать не надо. Женился Сашка на тебе и все тебе несет, поняла?
С мамой спорить было бесполезно. Вика и не спорила. Она практически не бывала у родителей, так, перезванивались иногда ради приличия. С матерью Саши тоже не клеилось. Сашиной маме, кстати, не нравилась новая профессия сына. И Сашиному отцу - особенно. Он, кадровый военный, просто проклял собственного ребенка в один не очень прекрасный день и перестал открывать ему дверь. Мама Света проклясть Сашу не смогла, общалась с ним тайком, но невестку и внучку держала на расстоянии, будто те прокаженные.
Не хотите, как хотите. Вика не наставивала. У Вики своих забот полно. Но эти заботы и хлопоты по сравнению с тем, что начало происходить потом, когда Саши не стало, были незначительными и... глупыми, что ли?
Анна Лебедева