У Гали всегда так. С юности. Мама вбила ей в голову что-то такое про девичью честь и гордость. И все — механизм включился. Галя была честной и гордой. Парни ее побаивались и не знали, как подступиться к такой принцессе. Они же очень пугливые и трепетные, эти парни. В итоге, Галюне «свезло» на каких-то отморозков. Отморозки ничего не соображают, границ поведения не видят, для них твердое «нет», всегда звучит, как «да-да-да».
Галюне уни ужасно не нравились, и она научилась от таких отбиваться на раз-два. Злила их неимоверно. И что? Один раз такой вот, шибко злой на неприступность девичью, подкараулил Галю в темной подворотне, затащил в кусты и.. привет.
Потом к Галиной маме бегали испуганные родители ухаря. Предлагали деньги, свадьбу, приданое, золотые горы. Ухарь протирал до костей колени, ползая в Галиных ногах. И мама... Мама тоже дала дрозда:
— Доченька, что ты? Он же от любви! Он же не подумавши! Квартиру отдельную дарят! Машину! Деньги! Да нам с тобой всего этого за всю жизнь не заработать!
Так у Галюни не стало мамы. Галюня просто не могла больше с мамой одним воздухом дышать! Придурка Галя посадила. Не из подлости посадила — в назидание. Чтобы помнили придурки всей страны — не ваше — не берите. А коли возьмете — ответите.
Позорище был такой! Но Галюня выдержала позор. Потом, конечно, старалась не думать, каково там, этому отморозку, на зоне. Каково родителям его. Матери каково. Не думать, не слышать, не знать. И уехать из города навсегда. Навечно. Она и уехала. Устроилась на завод, всю жизнь дышала едкими парами, заработала себе пенсию, успела приватизировать заводскую однушку.
Замуж не вышла больше. Детей не завела. Первый любовный опыт дурно сказался на всех последующих. В мужчинах поддержки не искала. И вообще к мужчинам относилась ровно, без огонька, в сказочки про любовь не верила. Дружила с одним лет пять. Жить вместе не захотела. Другой тоже был, звал замуж. Не то... одной лучше. Наслушалась про скандалы, да склоки, да измены — ну их к ляду всех...
Мать свою Галя похоронила пять лет назад. Ни слезинки не пролила. Потом, правда, задыхалась от воя — чувство вины изглодало — мама ведь счастья дочери желала. Вот она, гордость, как аукнулась. Господи-и-и-и-и-и... как же так! Как же так!
Ну... что дальше. Дальше — астма. Вредная работа, неизгладимое чувство вины и самобичевание — Галин организм включил механизм на самоуничтожение. В квартире жить невозможно — Галюня задыхалась от городской пыли и буквально нутром чуяла каждую пылинку, каждую ворсинку, попавшую в легкие. Ни котов, ни канареек, ни собак, ни мужчин, ни соседей, никого! Никого не надо.
Она продала квартиру и уехала в деревню. И только тут вздохнула нормально. Даже запахи навоза с соседского хлева ее не угнетали. Даже весенняя пыльца. И уж печной дымок — тем более. Привыкла. Приспособилась. Научилась. Человек — такая скотина, ко всему привыкает.
Подружка Лариска, курящая, как паровоз, конечно злила, но не сильно. Подружка была из своих, вроде дауншифтеров. Тоже в деревне жила из-за какой-то городской аллергии, правда, городское жилье не продала. Сдавала за хорошие деньги. Занятная такая тетка, неугомонная. Мечтала найти мужчину своей мечты и вечно разгуливала по деревне в платье «бохо» и шляпе с огромными полями. Дура дурой. Но с ней не скучно было.
А вот теперь без нее скучновато. Правда, новый сосед скучать не даёт.
И вы подумайте только — вспомни *овно, вот и оно. Заявилась в гости неожиданно. Прямо с утра. В пончо с меховой оторочкой. В уггах. Вместо шляпы на голове подружки красуются пушистые наушники. Губы густо, в три слоя, намазаны убийственного красного цвета помадой.
И этот, Юра, будь он неладен, как раз, в это самое время, бренчит у колодца ведрами, словно бык боталом. Ботало — это железный колокольчик, привязанный к быку на шею, а не то, что некоторые иногда думают.
Лариска к нему причаливает, улыбка — во все пятнадцать зубов (остальные вставные), «ха-ха-ха, хи-хи-хи», «ой, а откуда такого дяденьку замело?», «а вы к нам надолго?», «а меня зовут Лариса», «а-ха-ха, хи-хи-хи».
Стерва!
Лариска в сторону Галиного домишки даже глазом не ведет, весь подбородок в помаде, вся, как угорь на сковороде! Галя в окно поглядывает и чувствует: еще немного, она будет молнии в Лариску метать. Но вовремя очнулась: спросила сама себя: собственно, какое ей, Гале дело? Ну, кокетничает Лариска с заезжим мужчиной, так и пусть себе кокетничает. Глядишь, и сладится у них какой-нибудь необязательный и необременительный романчик. Ей-то, Гале, никаких романов не надо! Или... надо?
Сама себя не поняла. В первый раз в жизни. И чего она нашла в этом неумехе? Симпатичный, да. И выправка военная. Плотный, кряжистый. Улыбка обезоруживает, и глаза интересные. Женат? У подружки на женатиков нюх. Она к женатикам — ни-ни. Карма, говорит. Она все кармы боится и каждый раз припоминает Галюне, что и ее, Галюню настигла карма за то, что посадила в тюрьму человека.
— Другая бы радовалась — страсть! А ты, рыба ты снулая, ледышка несчастная, загубила человека!
За такие слова Галя не раз, и не два хлестала Лариску по щекам. Но с Лариски, как с гуся вода. Убежит на пару недель, остынет и снова приходит. И сейчас пришла. Только непонятно, к подружке или к нему, к «дружку», а? Вон, крутится вокруг, очаровывает, пончо своим размахивает, как ворона на ветке!
И... в первый раз в жизни Галя почувствовала, что совсем не хочет, чтобы Лариска очаровала таки Юрия. Отчего-то жалко стало отдавать этого надоеду противной и бессовестной Лариске. А он, гад, улыбается обворожительно, ручку ей целует... Сволочь!
— Ой, какая прелесть! Ути-пути, сю-сю-сю! — Лариска, дура непроходимая в своем пончо, ни здрасте, ни досвидания, прямо с порога ринулась к печи, тискать Юрасика и пачкать его своей помадой. По избе разлился тяжелый, пряный аромат Ларискиных тошнотворных духов аля «винтаж». Столичные девы покупают старые духи за бешеные деньги. Запахи — дрянь, но они закатывают глаза и выискивают в этой бурде какие-то немыслимые нотки. Конечно, с видом знатока.
Юрасик отплевывается от навязчивой тетки с ее навязчивым запахом, ерошит шерсть на спине и дёргает лапой от отвращения.
— Откуда у тебя котик? — Лариска, возбужденная и не в меру энергичная, скидывает пончо, бухается за стол и без спросу насыпает из банки драгоценный (дорогой, как эксклюзивный и настоящий, с кислинкой) кофе в Галину любимую чашечку (дорогую, как память), — ну, познакомилась с морячком? Если что, учти, я его резервирую.
Галя ставит чайник и уже заранее нервничает от Ларискиной наглости.
— Морячок?
— Ну да! — Лариска бесцеремонно таскает из вазочки конфеты «Вдохновение», с танцорами на обложке, запихивает в рот и жмурится от халявного удовольствия, — тебе он ни к чему, а мне — в самый раз. Я — женщина молодая и активная. Он — мужчина при всем и разведённый. Говорит, что поживет здесь еще с недельку. Завтра меня будет в гости ждать.
Галя ошарашена и не находит, что ответить подружке. Молча наливает в кружку кипяток.
Лариска прихлебывает кофеек, жеманно оттопыривая мизинчик.
— Да, разведен. Мне девочки в магазине рассказали. Мичман, между прочим. Не ахти звание, но все равно лучше, чем прапорщик! Жена — стерва и тупица. Он не курит и не пьет, дети взрослые. Симпатичный, правда? Запал на меня с первого раза. Оголодал, говорит.
— Он оголодал от того, что даже курицу толком приготовить не может! — вспылила Галюня.
— А ты — дура! Мужчина в соседях, а она в чунях ползает по двору.
— Неглиже прикажешь надеть?
Лариска плотоядно улыбнулась.
— Надо будет — наденешь. Но тебе не надо. У тебя уже котик появился. Скоро второй появится. И пятый. И восьмой. Старость — не в радость. Платочком головенку обмотаешь и в церковь пошаркаешь скоро, божья невеста.
Галя помолчала, помолчала. А потом сказала:
— Лариса, посмотри в зеркало. У тебя подбородок красный.
Что правда, то правда — весь Ларискин подбородок был вымазан в ядовито-красной помаде.
— Фу, кошмар! Хорошо, что Юрик не видел.
Галина очередь подошла:
— Почему не видел? Очень хорошо видел — твоя помада еще у колодца размазалась!
**
Юрий Андреевич, и правда, служил мичманом на северном флоте. Годы службы закалили его дух и, казалось, только укрепили любовь к супруге Елене. Разлука ведь укрепляет любовь, правда? Тем более, Лена за всю жизнь ни разу не дала повода усомниться в верности, умении ждать мужа, воспитывать детей и вести дом с выдумкой и разумением.
Елена была красивой, броской, модной. Но при виде грязной посуды истерик не закатывала, над маникюром не тряслась и принцессу из себя не корчила. Юрий женой гордился. Юрий ждал пенсии, как никто другой. Хоть на пенсии поживут вместе, как люди. Уедут в область. Дачу заведут. Цветы и грядки. Можно к тетке родной махнуть на лето — помочь, пожить немного, осмотреться. Рядом построиться. Мечта!
Елена поддерживала Юрину мечту. Опостылели до смерти эти сопки, это холодное море и стихийно-буйные ветра. Авитаминоз у сыновей вечный, отпуск на море урывками. Встречи с супругом от вахты до вахты, урывками. Вся жизнь урывками. Может, и правда — поживут?
Оказалось — нет. Не получилось. Уже в первый год после увольнения на берег муж и жена вдруг поняли, им незачем вместе жить. Ничего не держит их вместе. Дети выросли и жили своими стихиями. Елене не хотелось никаких домиков в деревне. Ей хотелось комфортабельную, со всеми удобствами квартиру в каком-нибудь милом городке, в Гатчине, например.
А Юрия тянула деревня.
— Бог с ней, с квартирой. Пусть будет, ты права. Дачу сами построим. Поехали к Фаине пока, старая совсем, поможем, поживем. Присмотрим себе участок. Там, в Дудках, такие места, дух захватывает.
Елене не хотелось никаких Дудок. Ей хотелось прогулок по городским паркам. Посиделок в уютных кафешках. Ей нравилось пить кофе на улице и ловить восхищенные взгляды мужчин. Эти взгляды давали ей уверенность в себе — еще не вечер, еще можно жить и быть женщиной! Зачем ей эти Дудки? И зачем ей, собственно, этот муж? Все — иллюзия. Все — мираж. Не любила Елена Юру. Исполняла роль жены. Хорошо исполняла. А вот этого, нутряного, нежного — так и не возникло. Странно. И обидно. А... может быть, она сумеет найти свою истинную любовь? А?
А вы что, думаете, бес в ребро только у мужиков? Нас, девчонок, тоже иногда заносит. Бывают в жизни огорчения.
Объяснилась быстро. На развод подала еще быстрее. Дети не препятствовали. Смысл — так хочет мама, а слово мамы — закон. Папа справится. На то он и папа, в конце концов.
Нет, Юрий не запил. Юрий был сильным человеком. Умел держать удар. Только ничего бесследно не проходит — сердце давало о себе знать, и бывало страшно по ночам. Чтобы не разболеться и не скиснуть, устроился в охрану. Год отработал и получил телеграмму — тетя Фая скончалась. Совесть грызла и не давала спать — за личными проблемами так и не проведал единственную тетку. Поехал, чтобы хоть на кладбище сходить. Да заодно и дом посмотреть — вдруг сгодится. Хотя уж больше ничего не хотелось, никаких Дудок. Перегорело.
И тут — она. Сероглазая. Женственная. Обреченная какая-то, сильная и беспомощная одновременно. Торкнуло предательски непокойное сердце — она. Вот — она, та самая. Никаких гвоздей. С ней хочется смотреть на огонь очага и жить до самой смерти. Жить, а не доживать!
Хотел познакомиться и сразу все сказать. Сразу. В их возрасте время — золото. Нельзя терять драгоценное время. Но она хмуро отшатнулась и отвернулась, запаяв себя в кольчугу. Пришлось валять дурака и прикидываться олигофреном, досаждать ей, просить о помощи. Неправильно это — настоящие мачо наоборот, убивают мамонтов и несут в подарок. Но Юрий пока не убил мамонта. А видеть Галину хотелось каждый день. Такая вот хитрость. Она бы сказала: хитро*опость. Додуматься только — не закрыть задвижку в трубе. Чего не сделаешь, чтобы любимая пришла.
Эта раскрашеная мадама все испортила. Напросилась в гости, напросилась — смешно сказать. Лариса шла напролом — танком. Юрий вежливо улыбался и все стеснялся сказать мадаме, что у нее подбородок в помаде. А еще стеснялся в сторону Галиного дома посмотреть. Что она подумает?
И таким все ему пошлым показалось, противным, как в дешевой оперетке.
Лариса явилась, как обещала. На голове у нее было сконструировано что-то сложное — готовилась к свиданию. Мочки ушей оттягивали массивные серьги.
— Чаю? — вежливо осведомился Юрий.
— Не откажусь, — чопорно согласилась Лариса, — но лучше — шампанского.
— Шампанского не будет.
— Почему? — Лариса картинно приподняла выщипанные в ниточку и подрисованные брови.
Юрий ринулся с места в карьер.
— Я люблю другую женщину и не хочу компрометировать ни себя, ни вас. Вы же — подруги?
Лариса раздула ноздри и прошептала с явным удовольствием:
— Каков мужлан, а? нет, вы посмотрите, какой подлец! На два фронта работает! Бабник!
Юрий кивнул и пригласил даму на выход.
— Нет уж, никуда я не пойду. В ночь, темень, в мерзлоту. Правильно, что жена вас бросила, я бы тоже от тебя ушла, идиот!
Юра не стал выслушивать, какой он идиот. Он просто накинул на себя распростецкий зипун, еще при царе Горохе пошитый, и вышел из дома.
Поземка мела. Ветер посвистывал и раскачивал тусклую лампочку на фонарном столбе. На миг Юрию почудилось, что он снова на море — кожу задубленных щек привычно покалывало. В соседнем доме горел свет. Юрий решительно шагнул к Галиному крылечку и постучался. Раз. Два. Никто не открывал. Конечно, какая женщина все это выдержит. Тем более, такая гордая, как Галина. Сопля и размазня он. Олигофрен, одним словом. Надо уезжать и не делать себе мозги. И ей не делать мозги.
— Юрасик? Юрасик, где ты? Где ты, негодяй.
Сколько нежности в имени. Так когда-то звала его тетка и мама. Юрасик...
— Что вы делаете тут, на моем пороге? — нежность в голосе покрылась ледяной изморозью.
— Вы меня позвали.
— Не стоит так обольщаться. Я не вас звала, а кота. Ваш кот, между прочим. Тети Фаин, точнее. Только я его вам не доверю. Вам нельзя никого доверить, тем более кота. Ну, что вы смотрите? Что стоите? Вас ведь дама ждет?
Глаза Галины сверкали то ли от гнева, то ли от слез. Она круто обернулась и пошагала к избе. Откуда ни возьмись, к ее ногам катнулся упитанный клубок с хвостом трубой.
— Мию-ю-ю, — кот потерся лобастой головой о валенок Гали, скользнул презрительным взором по Юрию и посеменил следом за хозяйкой.
— Галя, послушай, ты меня неправильно поняла...
Оперетта. Дешевая. Бульварная.
— Юрий? Если вы влюблены в мою подругу, так потрудитесь ей об этом сказать. Не делайте ей мозги. Она и так свихнутая на всю голову.
Лариска вышла на опереточную сцену при полном параде. Мощные серьги качнулись, оттягивая уши все больше и больше. Еще немного, и она вдруг запоет какой-нибудь полонез.
Галина обернулась на ее голос. Замерла в растерянности.
— Он любит тебя, дура! Хватит выкобениваться и строить из себя... Я пошла домой, а вы уж тут как-нибудь сами. Олигофрены!
Лариска стерла с себя картинную жеманность, как дешевую помаду. От этого стала какой-то теплой, родной, в доску своей. Проходя мимо, легонько толкнула Юрия в спину -
— Иди, иди, к этой недотроге... Юрасик!
Галина смотрела, как Юра приближается к ней. На прекрасном Галином лице наконец-то заиграла теплая улыбка.
Анна Лебедева